Русская монархия
Шрифт:
Напрасно "суперпрезидентский" режим то и дело пытаются представить практически сложившейся монархической формой правления. Президент не только не является аналогом самодержца, но прямо противоположен ему во всех проявлениях. Самодержец готовится к своей миссии в процессе воспитания с младых ногтей. Он существует в среде, которая воспроизводит себя как правящий, ведущий слой государства, и поэтому имеет в нем сподвижников, живущих исполнением своего долга. Потенциальный наследник престола готовится к своей миссии образованием и опытом государственного управления, который ему предоставляется с юности. У президента всего этого нет. Президент несет в себе все пороки общества – и как личность, и как политик, имитирующей представительство народных интересов.
Что есть избиратели для политиков при либеральном устройстве народного представительства? Победоносцев называет их "стадом для сбора голосов". Лишь стадный инстинкт, инстинкт толпы, живущей импульсами сиюминутных впечатлений, порожденных ситуацией выборов и предвыборной агитации, собирает голоса для партий, в которых уже не различаются лица конкретных людей. Парламент наполняется частными проектами живущих частными интересами "политиков", которых никто не знает, и которые чувствуют себя обязанными за свой статус лишь своей партии, но никак не народу. И избиратели в народных представителях уже не могут найти "управу" на распоясавшихся чиновников, потому что у них есть перед глазами лишь партийные бренды, от которых не может быть никакой пользы.
Чувства солидарности между народом и властью больше нет. Это закономерный итог развития трагикомедии парламентаризма, и мы по своему опыту это должны видеть с полной ясностью.
Победоносцев писал о плачевном европейском опыте, но будто бы и о нашем современном: "Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистичные натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность. Он не может и не должен быть скромен, – ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем. Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, он вынуждается лицемерить и лгать: с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, любезничать, чтобы приобрести их расположение, – должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности и предрассудки массы, для того чтоб иметь большинство за себя", "… выбран будет тот, кого провозгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговоренных избирателей".
Особенностью нашего времени является углубление изначальной порочности выборной системы, придуманной либералами для сокрытия реального механизма власти. Теперь выборы несвободны, и людям вновь морочат головы идеей их "освобождения". То есть, требованием свободной игры эгоизмов и соединением в итогах выборов легкомыслия избирателя и наглости избираемого. Пустые хлопоты по этому поводу, если они будут иметь успех, не изменят главного: "По теории, избранный должен быть излюбленным человеком большинства, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иногда очень скудного, только это меньшинство представляет организованную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано, и потому бессильно перед кружком или партией. Выбор должен бы падать на разумного и способного, а в действительности падает на того, кто нахальнее суется вперед". "По теории парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практике господствуют пять-шесть предводителей партии; они, сменяясь, овладевают властью. По теории, убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике – оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории, народные представители имеют в виду единственно народное благо; на практике – они, под предлогом народного блага, и на счет его, имеют в виду преимущественно личное благо свое и друзей своих. По теории – они должны быть из лучших, излюбленных граждан; на практике – это наиболее честолюбивые и нахальные граждане. По теории – избиратель подает голос за своего кандидата потому, что знает его и доверяет ему; на практике – избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором натвержено ему речами и криками заинтересованной партии. По теории – делами в парламенте управляют и двигают – опытный разум и бескорыстное чувство; на практике – главные движущие силы здесь – решительная воля, эгоизм и красноречие".
Мы видим, что ложь накладывается на ложь, и разумное устройство общественных дел, государственного управления, преследования национальных интересов почти невозможно. Все это, если и происходит, то вопреки сложившимся ложным убеждениям и самой системе властвования, которая принципиально не совместима с какими-либо перспективами существования России.
В истории человечества есть самый масштабный и изученный вдоль и поперек пример – история Древнего Рима: крах монархии Тарквиниев в легендарные времена, республиканский период и смена республики монархией – правлением императоров. Точно так же, как и история Рима, изолгана и наша, русская история. Либеральные историки рассказывают нам о разного рода гнусностях, скрывая причину тысячелетнего существования великих империй и их мироустроительную миссию. За частными "фактами" придворных сплетен и описаниями буйства черни скрывается благотворное действия принципа образования верховной власти, соединенного не с волей народа, а с божественной волей. Роль хозяина земли исходит не от толпы, не от частных эгоизмов и впечатлительных масс избирателей, а от Бога, завещавшего судьбу этой земли и этого народа монарху и кругу его сподвижников.
Победоносцев писал: "Энтузиасты демократии уверяют себя, что народ может проявлять свою волю в делах государственных: это пустая теория, – на деле же мы видим, что народное собрание способно только принимать – по увлечению – мнение, выраженное одним человеком или некоторым числом людей; например, мнение известного предводителя партии, известного местного деятеля, или организованной ассоциации, или, наконец, – безразличное мнение того или другого влиятельного органа печати. Таким образом, процедура решения превращается в игру, совершающуюся на громадной арене множества голов и голосов; чем их более принимается в счет, тем более эта игра запутывается, тем более зависит от случайных и беспорядочных побуждений".
Игра в парламентаризм, в избирательную систему либерального толка, в президентскую республику запуталась окончательно. И чтобы распутать клубки противоречий, необходимо на повестку дня поставить вопрос об учредительных мероприятиях, восстанавливающих русскую государственную традицию, давшую России мощнейший импульс развития и определившую ее место среди великих держав. В этой традиции есть верховная власть, сопряженная с династическим принципом наследования, власть ведущего слоя (диктаторская в периоды войн и чрезвычайных ситуаций), местная и сословная (сегодня социально-профессиональная) форма самоуправления. Из нынешнего законодательства, из ельцинской Конституции (принятие которой на референдуме не состоялось) все это не вытекает. Но все это может быть через переходные формы утверждено Земским Собором, состав которого определяется не выбором, а отбором – через ступенчатое выдвижение наиболее достойных лиц, без разделения голосов, соборным мнением.
Великая ложь либерального парламентаризма должна быть выброшена сначала из наших умов, а потом изгнана из нашей жизни. Продуктивным народное представительство будет лишь при монархии, когда оно станет "мнением земли", которое российский самодержец не сможет и не захочет игнорировать.
Место монархии в судьбе России
(Из книги "Русская идеология", 2017)
Имперское наследство – это то, от чего нельзя отказаться, не отказавшись от государства вообще. Русские никогда не будут "постимперским", а тем более постгосударственным, народом, поскольку мы уже стали историческим народом – вошли в историю так, что не можем быть позабыты где-то на ее задворках. Если мы откажемся от этого статуса или потеряем его, то потеряем и себя – перестанем быть русскими. Враги прошлых лет и народы, ощутившие прилив сил и страсть к историческому творчеству, нас не пощадят, не пройдут мимо. Бесславная гибель будет не только позорной, но и скорой. А непримиримая борьба за свое историческое наследие обещает нам победу.
Имперство – это мировая миссия. Нам уже не стать маленьким народом, который никому не мешает и которым никто не интересуется. Если попробуем, то нас будут добивать. Что, собственно, и происходит после краха СССР. В покое нас не оставят. Да нам это и не нужно этого. Пока у России есть враги, мы можем убеждаться в том, что наша мировая миссия не закончена. Именно в этом смысле мы остаемся Империей, имперским народом, которому предписано вести другие народы за собой и провозглашать Истину. Народов, которые способны на это, очень немного. Обменять же историческое творчество на тихую жизнь на обочине истории – все равно что покончить с собой.
Имперство неотделимо от фигуры императора, который, разумеется, не может быть случайным лицом, не имеющим родовой предыстории и личной славной биографии, не может быть самозванцем, вошедшим во власть помимо писанного и неписанного права. Поэтому все разговоры о том, что "президент – монарх" – пустопорожние, а лозунг "Долой самодержавие!" – следствие исторического идиотизма. Помимо императора, имперское правление предполагает имперское государственное устройство (особый порядок управления периферийными и кризисными территориями) и имперские институты, среди которых есть авторитарные, аристократические (корпоративные) и демократические.