Русская новелла начала xx века
Шрифт:
4
Пьетро Монти решил пойти к канонику. Ведь не могли же два таких странных человека, как его отец и канопик, посещая часто катакомбы, не заметить друг друга.
Каноник его встретил вежливо, но сухо. Небольшая его комната была завалена книгами, на стенах висели старинные гравюры. Он предложил Монти сесть на ветхое кресло, а сам сел за стол, снял очки и приготовился слушать.
— Я знаю, что вы часто посещаете катакомбы капуцинов, — сказал Монти.
— Да. Я изучаю вопрос о том, как в древности складывались пальцы для благословения. Ведь в катакомбах
— Не приходилось ли вам встречать там старика, тоже часто бывавшего там, я не знаю, с какой целью?
— Монти? — спросил каноник.
— Вы знаете, что это он? Вы знаете, что это был Монти? Где он, где он? Говорите скорей, умоляю вас.
— Успокойтесь. Я вам все расскажу сейчас, я вижу, что это вас близко интересует.
— Скажите, он жив? — воскликнул Пьетро Монти.
— Он жив, но лучше бы ему не быть живым. Слушайте.
— Я не понимаю, — прошептал Монти.
— Выслушайте меня, не перебивая. Это не длинный рассказ.
Каноник уселся удобнее и продолжал:
— Я начал свои занятия незадолго до Мессинской катастрофы. Я работал в усыпальнице священников. Мною было обследовано уже несколько нетленных рук, когда, однажды, меня привлек истерический крик. Я пошел на, него и увидел старика, обнимавшего ноги какого-то трупа. Несколько трупов, стоявших внизу, были отброшены. Старик плакал и кричал: «Люблю тебя одну». Я успокоил его, поставил трупы на место и попросил их не разбрасывать. Он мне сказал, что допущен к совершению ежедневной молитвы у тела жены и что его зовут Монти. После этого я его встречал неоднократно, в течение одного или двух месяцев. Потом я узнал, что ему запрещено посещать катакомбы, так как он постоянно нарушал покой мертвых своими криками и неприкосновенность тех из них, которые имели несчастье стоять близ его жены. Это было года три с половиной тому назад. Однажды я его встретил в слезах у ворот монастыря. Он показался мне больным, и вскоре я узнал, что он лишился рассудка и взят в городскую больницу. Я его навестил из сострадания, по он меня пе узнал. Это все, что я могу сообщить вам.
— Какой ужас, какой ужас! — шептал Монти, закрывая свое лицо руками.
— Это ваш родственник?
— Отец.
— Вы должны навестить его.
— Я сейчас еду. Благодарю вас! Все-таки он жив. Я боялся, что он погиб в Мессине.
— Он был спасен любовью к этой женщине, чье тело он навещал. Это ваша мать, вероятно?
— Да, это моя мать.
— Идите с миром и помните, что это он ей говорил, когда был в рассудке: «Люблю тебя одну». Я слышал, как он кричал это.
Пьетро Монти поехал в больницу. К горлу у него подступали слезы. Он был измучен за эти дни беспрерывной сменой надежды и отчаяния. Он не мог поверить себе, что сейчас увидит отца. Ведь каноник навещал его, по-видимому, давно, и он мог умереть.
Опять везли Пьетро Монти по шумной, узкой, длинной улице, но ни беспечное журчание фонтанов, ни быстрая, подвижная толпа не могли его развлечь. А вечное здесь солнце, своим беспощадным светом только усиливало его мученья. Никуда нельзя было скрыться от его лучей, и всю душу оно пронизывало ими.
Едва владея собой, Пьетро Монти вошел в больницу. Его провели па прекрасный дворик, усаженный цветами и кустарниками. Он был полон безумных. Бессмысленный крик стоял в воздухе. Кругом дворика шла галерея, по которой ходили надзиратели. Пьетро Монти сказали, что ему нужно искать больного нумер тридцать второй. И это было страшнее: искать живого отца среди безумных, чем искать мертвую мать среди трупов.
Наконец, надзиратель провел Пьетро Монти в угол двора. Там на коленях, под палящим солнцем, положив лысую, с клочками седых волос, голову на камень, стоял старик. Его спина была неподвижна.
— Целыми часами так лежит, — сказал надзиратель, — а потом вскочит и кричит.
— Что кричит? — спросил Монти, не отрывая глаз, из которых текли слезы, от старика.
— Одно и то же! Сейчас услышите сами.
Надзиратель потрогал старика за плечо и спросил:
— Вам не жарко? Может быть, хотите пить?
Старик поднял голову.
Монти увидел, что это его отец, но в каком виде! Истощенный, темный, весь в морщинах, с глазами, которые ничего не узнают, измученный своим бредом, своей теперешней душевной жизнью!
Пьетро Монти порывисто обнял его: он, рыдая, прижимал к своей груди его костлявое тело, он целовал его голову, руки и лицо.
Старик грубо вырывался; его глаза сверкали гневом, ему казалось, что его хотят связать.
— Оставьте его, он никого не узнает, — сказал надзиратель, — вы только усиливаете его мучения.
Пьетро Монти сел на камепь.
Как только старик почувствовал себя на свободе, его лицо просияло.
— Смотрите! — шепнул надзиратель.
Пьетро Мопти поднял голову, вытер слезы.
Старик смотрел в небо невидящими глазами. Руки его поднимались, как в молитве. И вдруг он закричал старческим, неприятно-высоким голосом:
— Люблю тебя одну! Люблю тебя, тебя одну!
Эту фразу он беспрерывно повторял, то тише, то громче, пока, наконец, не свалился на траву от потери сил.
Пьетро Монти наклонился, чтоб поцеловать его в лоб, и, не помня себя, выбежал из больницы.
Злая мысль мучила его: лучше б его отец лежал там, под развалинами Мессины!
Он велел везти себя к морю.
Безоблачная голубая даль одну за другой досылала к берегу легкие, с жемчужным гребнем волны. Набережная была широка и пустынна. Маленькие ослики везли расписанные ярко двуколки. Моряки лениво возились у лодок. На раскаленных плитах набережной спали бездельники. Вдали спокойной, незыблемой глыбой лежала горд Пеллегрино.
Незаметно для Пьетро Монти в пего вливалась тишина морская, благодать вечно весенних берегов. Судьба отца начинала ему казаться имеющей глубокий смысл. Ведь если б он погиб, он не узнал бы этого чувства любви к единой, которым проникнут был последний год его сознательной жизни, а теперь — все его существо.
И своя жизнь в Сибири стала казаться Пьетро Монти иной, чем до путешествия. Ему захотелось вернуться в снега и тишину, к жене, к камням и рудникам.
После долгой прогулки оп вернулся в город. Проходя в тот же день по улице, мимо магазинов, он случайно заглянул в зеркало. Виски его были совершенно седые. Он приподнял шляпу. Седина быстро забегала в его густые, черные еще недавно волосы.