Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

Вставала затемно со свечкой. Был слышен кашель за стеной Шла умываться на крылечко, Где умывальник жестяной. А под навесом, в полумраке, Где кони хрумкали овес, Чужие лаяли собаки И пахло дегтем от колес. Сейчас поедем. Мимо пашни, Там, где под взрыхленной землей Лежит мужицкий труд всегдашний И клад наш русский золотой. За синеватой дымкой горы: Алтай, утесы, снег и даль. Мои знакомые просторы, Моя знакомая печаль. Блистает куполом церковным Вдали какое-то село… ……………………………….. Опять меня к родным и кровным Живое сердце увело! И здесь, в чужом холодном мире, Вдруг, не сдержавшись, закричу: «Эй, далеко ли до Сибири? Гони, ямщик! Домой хочу!»

ЕЛКА НА ЧУЖБИНЕ

Будь спокоен и весел сегодня, Кинь заботу о завтрашнем дне. Не грусти, что по воле Господней Ты

один на чужой стороне. Здесь мерцает зеленая елка Нежным светом грустящих огней; И пластинка скользит под иголкой У виктролы поющей моей. Не тоскуй же, не надо, послушай, Не один ты, нас много таких… Злобный ветер обжег наши души И на время как будто затих. Если враг человек человеку, То пристанище тихое — Бог! Видишь, ветер двадцатого века Потушить нашу елку не смог. Значит, есть еще правда на свете, Если праздник святой не забыт! Пусть в сердцах ваших, русские дети, Негасимая елка горит! В этот вечер поймем и поверим, Что теперь мы с тобой не одни; Что Господь нам воздаст за потери И за горькие, слезные дни. Светит русская елка в Китае. Ты спросил: «А в Россию когда?» Я ушедшие дни не считаю, Потому что еще молода. Моя молодость пламенно верит: Близок день тот счастливый и год, Когда Бог за тоску и потери Нам на Родине елку зажжет!

НОВЫЕ

Достались нам тяжесть и горе, В заботах о завтрашнем дне Нам некогда думать о вздоре — О картах, цыганках, вине… Всю юность с врагами рубиться! Всю молодость нищими жить… И как-то суметь прокормиться И близких своих прокормить. Отцы увлекались балетом, А дяди «ходили в народ»… А мы и не мыслим об этом, К иному нас сердце зовет. Мы «чашу не пьем круговую», Нам некогда пить и гулять. Отцовскую «скорбь мировую» Нам тоже сейчас не понять. Чужда нам былая Россия, Советская — тоже чужда. Живем на чужбине — чужие, И наша царица — Нужда. И все же сквозь красные дали, Сквозь ненависть, слезы и тьму Вплотную мы жизнь увидали И цену узнали всему. И то, что отцы не сумели Наш дом сохранить от воров, Искали туманные цели И слушали песни без слов, — Да будет нам вечной наукой!.. Сумеем иначе мы жить: Мы гордостью, верой и мукой Учились Россию любить!

ПУТЕМ ГЕРОЕВ

Склоняюсь пред бумажным ворохом, Чтоб от забвения спасти — Той крови цвет, тот запах пороха, Те легендарные пути. Чтоб над исписанной бумагою Другие, головы склонив, Прониклись той, былой, отвагою, Почувствовали тот порыв. И в каждом доме, в каждой комнате, Где люди русские живут, Пускай звучит печально: «Помните Погибших подвиг, жизнь и труд». Пусть эта память, как бессонница, Тревожит шепотом людей, О том, как гибла наша конница От большевицких батарей… Устали от житья унылого, От горьких и голодных дней, Но тень погибшего Корнилова Нам стала ближе и родней. Смерть за Россию — доля царская! И помнить будем мы века О том, что пули комиссарские Пронзили сердце Колчака! Уйти от омута нелепого, От этой будничной тоски, Погибнуть гибелью Кутепова От злобной вражеской руки… От себялюбия унылого Веди нас, Божия рука, Путем Кутепова, Корнилова и Адмирала Колчака!

ВСЕ О ТОМ ЖЕ

Сижу, облокотясь на шаткий стол, И слушаю рассказ неторопливый: Про Петропавловск, про Тобол… И чудятся разметанные гривы Во тьме несущихся коней. Я вижу берег синей Ангары, Где рыцарскою кровью Адмирала На склоне каменной горы — Россия отреченье начертала От прошлых незабвенных дней. Потом глухие улицы Читы… И в мареве кровавого тумана Сверкают золотом погоны и кресты У офицеров ставки Атамана. И смерть с серебряной косой… На волнах дней кипели гребни пены! А вот они, Даурские казармы, Где за намек малейший на измену — Расстреливали по приказу Командарма! Чужим оказывался свой… Владивосток… Но ослабели крылья, И рушилась, пошатываясь, крепость… У моря грань надрыва и бессилья… И стала исторической нелепость! И был убийственный откат. И дальше слезные и бледные страницы: Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина. Молчащие измученные лица. Спокойствия! забвения! вина! Возврата больше нет назад… И проблесками в мрачной эпопее — Упорство, жертвенность и героизм. О них я рассказать здесь не успею. Тебе, водитель сильных, Фанатизм, Нужны нечеловеческие песни! Прошли года. И чувствуем мы снова: Близка эпоха крови и борьбы, Из труб герольдов огненное слово! Приказ Ее Величества Судьбы — И Родина великая воскреснет!

АЛЛА КОНДРАТОВИЧ

ЛЕТО

У реки — прозрачность кристалла. Вижу я песчаное донце, Я теперь язычницей стала. Я теперь поклоняюсь солнцу. Мне не кажется жизнь жестокой, Если

ветер душистый веет. Просыпаюсь… А на востоке Облака слегка розовеют. Как мне радостно, как тревожно, Точно пламя, вспыхнуло лето. Знала я, что это возможно, Знала я, что случится это. В полдень небо станет высоким, В полдень солнце станет палящим, И цветы пропитаны соком, И цветы встревожены счастьем. А в душе озаренность светом. И от рук — легкий запах мяты, Слишком ласковым буйным ветром Травы здесь полевые смяты. Упаду я на них в бессильи. Буду долго плакать и биться, А потом золотые крылья Унесут меня в небо, к птицам.

АЛЫЕ ПАРУСА

Утро, как чистый лебедь, Точно алмазы — роса… На бирюзовом небе Алые паруса. Верю ли я обману? Иль не прийти кораблю? Вижу, стоит желанный, Тот, кого я люблю! Сердце, с рассудком споря, Будто совсем не стучит… Солнце бросает в море Огненные лучи… Ветер расправил крылья. Слышу, поют голоса… Ближе… Уже подплыли Алые паруса. Руку мне подал с лаской… Тихо промолвила: «Ты ль?» Может быть, это сказка, Может быть, это быль…

НА ЯХТЕ

Ступить ногой на шаткий ют, Потом слегка правей, И снова ветры запоют О вольности своей. Глазами встретить чей-то взгляд, Чтоб сердце расцвело, И знать, что ты сегодня рад И что со мной светло. Лежать без мыслей и без слов (Слегка шумит вода), Чтоб нас куда-то вдаль несло И было так всегда. Лишь при команде «поворот!» Слегка открыть глаза, Увидеть белый-белый грот И фон, как бирюза. Прозрачна и хрустальна гладь. Мне радостно, мой друг, А яхты будут пролетать, Как бабочки вокруг. Но знай, что вновь неповторим Вот этот самый миг. …………………………….. Туман сиреневый, как дым, К воде почти приник.

ЯКОВ КОРМЧИЙ

КОНЕЦ ВЕНАДАД А

(IV Царств, гл. VIII, 7–15)

Был болен Венадад, сирийский царь, в Дамаске, И Елисей-пророк в Дамаск пошел тогда. И царь, узнав, сказал: «Колец возьмите связки, Возьмите лучший дар, что я хранил года. Ты, Азаил, возьми, иди, спеши навстречу И так ему скажи: „Ты, человекобог, Не раз от слов твоих проигрывали сечу, Твой Бог к царю суров, но ты ли будешь строг?“ Я ль выздоровею, недуг осилю ль ныне? Пусть спросит Бога он: оправлюся ли я?» И Азаил пошел; стал на при к пустыне И ждал того, чья речь — как блики лезвия. И шли за ним дары, все лучшее в Дамаске, Верблюдов сорок шло. И вот пророк пред ним. И Азаил сказал: «Привет, дары и ласки Царь Венадад прислал. Он недугом томим. Он, сын твой, Венадад, он — Сирии владыка, И он велел, чтоб я, твой раб, тебя спросил: Оправится ли он, среди врагов великий? Он стольких поразил и ныне он без сил». И Елисей сказал: «Ты господину скажешь: „Ты выздоровеешь“, однако ж он умрет; Господь мне говорил: кого в цари помажешь, Тот меч мой предо мной народам понесет». И взор свой на него он устремил упорно, И пронизал его до глубины души, И свет его очей прорезал сумрак черный, И загудело в том сокрытое в тиши. Смутился Азаил пред взором Елисея. И вдруг пред ним в тоске заплакал Елисей. В слезах стоял пророк, а тот спросил, краснея: «Что плачешь, господин, туманя блеск очей?» Тот отвечал ему: «Я оттого рыдаю, Что вижу зло и кровь, которые с тобой… Сынам Израиля я ныне провещаю Упорный на года и непрестанный бой. Их крепости — в огне, их юноши убиты, Младенцы пронзены у матерей в руках, И трупы гибнущих гробницами не скрыты, Беременных мечом разрубишь ты в домах». И Азаил сказал: «Что раб твой пред тобою? Я, мертвый пес, ужель я для великих дел?» И отвечал пророк: «Я от тебя не скрою, Здесь Сирии царя я ныне усмотрел». И разошлись они. Вошел тот к властелину, И царь его спросил: «Что говорил пророк?» Ответил Азаил, свою сгибая спину: «Ты выздоровеешь, — сказал, — в кратчайший срок». И день едва прошел, а ночью, одеяло Водою намочив, царю он на лицо Тихонько положил. И вот того не стало. Стал Азаил царем, взяв царское кольцо.

МАРИЯ КОРОСТОВЕЦ

ПЕКИН

Мария Коростовец

Самый странный город в свете, Город ярких крыш, Над тобою цепь столетий Пронеслась — ты спишь! Величавые громады Храмов и дворцов Под немолчный звон цикады Видят стаи снов. И задумчивые ивы В зеркале озер Наблюдают сиротливо Лотосов ковер. В парке — видела воочью — Бродит Кубилай… Или это сторож ночью Обошел Бэйхай? Город завтрашний — вчерашний В зелени садов. Под стеной у старой башни Много верблюдов… Желтый ветер крутит тонкий Лёссовый туман — Скачет в лесе копий звонко Старый Тамерлан. Нас влекут по глади четкой — Тсс… не надо слов… Ярко убранные лодки Вглубь восьми веков.