Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

3. Ветер

Теплый ветер веет, и на высоких шестах летают красные карпы, Ныряют в воздухе, вьются и носятся. Розовым цветом залиты путаные вишни. У домика раздвинуты рамы. Внутри прохладно.

4. Носильщики

Пусть бредут в грязи бедные носильщики, как ежи, в соломенных накидках; Дождь звонко стучит в их широкие шляпы конусом. В паланкине, за Стеклами, прижавшись, — молодая дама. Над горами ветер носит облака и туманы.

5. Красота

Луна холодна на синем шелке неба над черной зонтичной сосной; Холодны цветы, изысканны изящные вырезы без запаха; Всего холоднее белый снег на пурпуровых воротах храма. Эти три холодные вещи весьма красивы. Токио

ВАРВАРА

ИЕВЛЕВА

ГОРОД ХАРБИН

Странный город блеска, денег и наживы, Город над степной песчаною рекой, Может быть, преступный, может быть, красивый, Яркий и безличный, шумный и чужой. Город, где цветы не знают аромата, Город странных мыслей и дурманных снов, Где ничто не честно, где ничто не свято, Где звучит насмешкой звон колоколов. Город, где сквозь маску пестрого наряда Смотрит полудикий сумрачный Восток, Где слова без смысла — нежность и пощада, Где в душе последний гаснет огонек. Весь в больном стремленьи, весь в больной тревоге, Ты сжигаешь силы в призрачной борьбе, Город, где скрестились пыльные дороги, Я в свой час последний вспомню о тебе.

СВЕТИЛЬНИК

Темной ночью я вышел в дорогу, Ты сама мне светильник зажгла. За теплом и уютом порога Сжала горло мне цепкая мгла. Долго звал я средь гулкого мрака Тех, что раньше и дальше ушли, Я искал сокровенного знака На дорогах заклятой земли. Как пойму? На вершине ли горной Он снегами сверкнет в вышине, Или вязью иероглифов черной Пробежит по дворцовой стене? Или, может быть, ночью, до света, Вдаль проскачет испуганный конь? Или звонкие строфы сонета Всколыхнут мой заветный огонь? Пробираясь путями чужими, Я не помню, кто враг мне, кто друг, Я забыл твое тихое имя И касания ласковых рук. Но когда в обветшалой одежде Задержу я у цели свой шаг — Твой светильник, зажженный, как прежде, Мне покажет обещанный знак.

ХИМЕРА

Химера из серого грузного камня На старой китайской изогнутой крыше, Печаль свою древнюю ты отдала мне, И сердце стучит заглушенней и тише. Ты в той же застыла жестокой гримасе, Как в светлой Элладе, средь песен и смеха. Не ждешь ли, что витязь на легком Пегасе Примчится на бой в окрыленных доспехах? Не ты ли в надменном и пышном Париже Гюго вдохновляла причудливый гений? Сквозь ветхие ткани прошедшего вижу Твое настоящее в горьком прозреньи. Мутно бледнеет ночь, Тонет в крови рассвет. Кто нам сумеет помочь? Мира на свете нет. С темных откосов крыш Смотрят глаза химер. Пленный погасший Париж Сумрачен, скучен и сер. Крадется площадью ложь, Идет по площади враг. Прячет невольную дрожь Четкий военный шаг. Нет, не настал еще миг Добычу отнять у судьбы. Город, как прежде, велик. Слабы, как прежде, рабы. Заперта тяжкая дверь, Страшен безмолвный рок. Каменный пленный зверь Жадно глядит на Восток. И вновь расплетаются ткани тумана, И снова весна на просторах Китая. Химера молчит про мечты и обманы. Молчит и не скажет. Не скажет — но знает.

ДЖИОКОНДА

Не портрет, не виденье — чудесней. Не богиня, не муза — сильнее. Не красавица — странное счастье, Мона Лиза — свершенье и рок. Джиоконда, чье имя, как песня, Ты, кого описать не умею, Колдовской одаренная властью, Пережившая время и срок. Ты, кого созерцал Леонардо, Опуская задумчиво кисти, И, в мечтах забываясь бессвязных. Думал, как передать полотну Это облако амбры и нарда, Это ржавое золото листьев, Прелесть пальцев надменных и праздных И улыбки твоей тишину. А теперь в негасимом полудне Затаенно и мудро-лукаво Ты из рамы глядишь сквозь столетья, На тебе только ведомый день. Джиоконда, легенда и будни, Воплотившая горечь и славу, Вижу я при изменчивом свете За плечом твоим мастера тень.

НИНА ИЛЬНЕК

В КИНО

Намеком знакомых страданий — чужая больная любовь, а Грета Гарбо на экране нахмурила тонкую бровь. Ты в сумраке голову свесил и сгорбился даже слегка. Белеет на поручне кресел, как мрамор, бесстрастно рука. С простуженных клавиш рояля течет неподдельная грусть, но ты разгадаешь едва ли, что я на тебя не сержусь. И только желанием странным душа моя брошена в плен: оплакать с героем экранным полынную горечь измен.

У ТЕАТРА

У театра я стою покорно с тихою усталостью в груди. Ты пошел проститься с дамой в черном, с тою, что сидела впереди. А теперь ты с ней стоишь поодаль. Не подметил так, как я, никто, как любовно ты в дверях ей подал шелковое легкое манто. Ветер ли, сорвавшись по капризу, сбросил вниз перчатку, закружив, и, подняв, спросил ты: «Это вызов?» и ответом вспыхнуло: «Призыв». Поцелуй же руку ей в запястье, взглядом взгляд поймай, останови! Ведь всегда — ворованное счастье кажется заманчивей любви.

В ПОЕЗДЕ

Печали тайные укоры… А из вагонного окна зовут в бескрайние просторы закат, поля и тишина… То взреяв, то снижаясь вместе, ныряют струны-провода, неся волнующие вести в невидимые города. И кротки так необъяснимо деревья, мчащиеся прочь, и клубы тающего дыма, и наступающая ночь. Но с грустью горькою и едкой не отрываясь смотришь ты, как вянут жалостно за сеткой его прощальные цветы… Как осознать, что скрыт в скитаньи свободы сладостный исток, когда белеет на диване слезами смоченный платок? А темнота под свод небесный уже вползла, и твой вагон уносит в даль и в неизвестность бескрылый огненный дракон.

О МОЕЙ СОБАКЕ

Пчелы снежные жалят лицо — разлетевшийся по ветру улей. Разукрасили наше крыльцо леденцы остеклевших сосулек. В небе, взлетом означив дугу, ворон плещется черною тряпкой. Застудил на холодном снегу ты мохнатую рыжую лапку; звонко лаешь на мерзлом мостке, роешь вспухший сугроб на пригорке, на собачьем своем языке выражая наивно восторги. А потом, возвратившись домой, перед жарко затопленной печью я забуду тебя за тоской и печалью моей человечьей! Лишь когда отуманит зола уголь, тлеющий пепельным мохом, ты встревожишь меня из угла деликатным задумчивым вздохом. Там, свернувшись мохнатым клубком, ты за мною следишь неустанно, как грущу над последним письмом, для тебя непонятным и странным.

ФЕДОР КАМЫШНЮК

НЕИЗБЫВНОЙ ПАМЯТИ А. БЛОКА

…Ты в поля отошла без возврата… Да святится имя Твое…

I

Ты в поля отошел без возврата — Да святится имя Твое! Небо кровью пожарищ объято, Закровавлено зорь острие. Ты в поля отошел, светлоликий, В снеговые поля тишины. Здесь безумятся черные крики, Пляшут молнии жуткой весны. Ты в поля отошел без возврата К нареченной, последней мечте — Но смеялся и плакал, распятый, До последней зари, на кресте. Ты — в полях, но Твой голос над нами, Над Голгофой звенел и не стих. Не сгорает чудесное знамя. Не избыть светогимнов Твоих. Ты в поля отошел. Но не замер, Не померк Твой сияющий лик. В полыхающем зареве — мрамор Белогрезовый — вестью возник.