Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

СКАЗКА

Солнце?.. — что нам солнце! Сердце? — все равно Сердце не проснется Умерших давно. Разве вспомянутся Тропы в старый сад… Только — не вернуться Никогда назад! Где-то люди спорят О своей борьбе. Где-то гибнут в море, Покорясь судьбе… Вычищенной пустошью Мир вокруг меня. И одно искусство Не на что менять. Волки и медведи, Черти и яги — Самые на свете Страшные враги. Снег летит. С деревьев Виснет, грусть тая… — А Иван-царевич Это — будто я.

«За ваше холодное имя…»

I

За ваше холодное имя, За ваши холодные плечи Закатную чашу подымет, Наверное, завтрашний ветер. И мальчик — немудрый и юный — Уйдет в безутешное море И в топкие, влажные дюны Зароет последнее горе. И будет светиться в тумане Вода голубым перламутром, И ночь промелькнет,

и настанет Веселое летнее утро. А вас уже кто-то отнимет, А после, любя, искалечит И ваше холодное имя, И ваши холодные плечи.

II

Ничего: веселись и безумствуй, Ничего, если ты для стихов, Если ты для святого искусства Не чернила изводишь, а кровь. Ничего, если даже смешон ты, Ничего, что в душе кочевой Только светлая память о ком-то, Ничего, что крадут Джиоконду: Ничего.

УТРОМ У РЕКИ

Сегодня утро рыжекудрое горит на солнечной реке, и что-то радостно-немудрое поет китаец вдалеке. Переливаясь — валик к валику, — вода струится так легко, а я слежу за красным маленьким задумавшимся поплавком. От камышовой гибкой удочки в воде — колеблющийся след… Вот так, не думая о будущем, я просидел бы сотни лет, смотря, как облачное кружево дробится в медленной реке… …А имя ваше — как жемчужина, потерянная на песке.

РАССКАЗ

Освободилась душа от пут Годами накопленной боли. Не замечается бег минут, Слишком ценимых дотоле. В молниеносном полете строк Вычерчиваются герои И в недоступное, в свой мирок Мне двери откроют. Там — неизведанная страна, В нее — без оглядки — слепо! Сумасшедшая тишина. Звезды. Небо.

ЛЕВ ГРОССЕ

«Ты — юная, ты — стройная, как ель…»

Ты — юная, ты — стройная, как ель, Ты — грозная, как туча громовая, Ликуй, о Русь, о Родина святая, Моих отцов родная колыбель. О, кто с Тобой осмелится сразиться? Души Твоей кто снизит вышину, Кто дум Твоих измерит глубину, С красой Твоей, скажи мне, — кто сравнится? Великая, к Тебе все вновь и вновь Мечты моей невольное стремленье, Тебе одной души моей моленье, И жизнь, и крест, и вера, и любовь!

ДВА ХРАМА

Высокое унизится, а униженное возвысится.

Пророк Иеремия

В селе Зо-Сэ, у вод канала, Где зеленеет юный рис, Где почва глиниста и ала, Вознесся гордый кипарис. За ним кустарник и поляны Вели к далекому холму; Тропа, ведущая к нему, Покрылася травою пряной И редко кто ходил по ней К его тенистому подножью. Там, в гуще вековых ветвей, Спала кумирня. Слову Божью Угодно было там создать Обитель для сердец забытых, Но чудно охраняли быт их Познание и Благодать. Вокруг кумирни молчаливой Росли платаны, бамбуки, И ветер солнечный под ивой Лениво шевелил ростки; Порою веяло сиренью И легким ароматом роз, И все кругом, в тени мимоз, Сдавалось горнему смиренью. Как будто бы Господний Дух Струился сквозь листву лучами И реющею тайной двух Роднил кумирню с небесами; Как будто луч одушевлен И полн неизреченной славы, И Царство неземной державы Как будто возвещает он. В прозрачный час, когда светило Пронзало голубой эфир И знойно с высоты струило Потоки золотых рапир; В тот час, когда в сознаньи новом Для жизни пробуждался мир И животворный эликсир В сердцах преображался Словом — Монах молитвой вековой Творил обет с душою мирной, И дерево своей листвой Склонялось тихо над кумирней, А ветер, устремляясь ввысь, Молитву уносил на небо И очарованное небо Лазурью одевало высь. До полудня монах забытый Пред бронзой Гаотамы пел; Он пел о мощи Божьей свиты, О благости Господних дел, О том, что светел мир незримый. Что в час последнего суда Утихнет грешная вражда И заликуют серафимы. Его великие слова В святой тиши не умирали: О, нет, ловила их молва Сквозь двери сердца в час печали! Слова великие его, Летая в океане духа, Касалися святого слуха Уверовавших в Божество. Да, чудно вырастали Братства Во всех концах седой земли, И гнет разврата и богатства Затмить лампады не могли; Неуловимыми путями Святая близится пора, И солнце нового утра Горит духовными лучами! Ничто не остановит их, Избранников Креста и Слова, Победоносен Божий Стих, И день восторжествует снова! Ни блеск церковных куполов, Ни стоны смерти и мучений, Ни гордый возглас лжеучений Не затемнят Господних Слов! Смотри: лишь осень наступила, Лишь пожелтел покров ветвей, Лишь снова солнечная сила Для отдыха своих лучей Легла на пасмурные тучи — К холму явился гордый гость: Великий Инквизитор! Злость Промчалася молвой летучей По всем окрестным деревням: «Католик хочет на вершине Построить золотистый Храм. Католик бродит по долине! На холм возносит он гранит! С рабочими пришел ученый, И скоро купол золоченый Вонзится царственно в зенит!» О, славный холм! Ты волей Рока Два храма мирно приютил: Внизу, у ног — алтарь Востока, Вверху — твердыня чуждых сил! Один вознесся горделиво, Горя короной золотой; Другой, и кроткий, и простой, В листве покоится стыдливо. Один — бедняк, другой — богат И смотрит гордо в глубь вселенной; Один, как милосердный Брат, Другой — Наставник Дерзновенный! Вверху — блестит, звенят слова, Но веет строгостью мороза; Внизу — тепло, растет мимоза И вечно юная трава… …Промчался век. Вокруг кумирни Все

так же тихо. Как тогда, Несется к небу голос мирный; В канале плещется вода. Другой монах другого века Поет, что дед его певал, И так же радостен хорал Надежд святого человека. Лишь розы будто бы нежней. Лишь тень прозрачней и живее, И ветер кажется дружней, Отрадной ласковостью вея. Как будто ясный небосклон Спустился ближе к ветхой крыше, И льется звонче, льется выше Весенний птичий перезвон! Но что чернеет за оградой? Большие глыбы здесь и там Лежат разрушенной громадой. Прижавшись к вековым стволам! Кто их занес сюда? Откуда? Где возвышалися они? В какой стране, в какие дни К зениту возносилась груда? Вот здесь, под саваном теней, Лежат, блистая позолотой, Осколки сброшенных камней И утварь мастерской работы; А дальше — статуи лежат И колокол блистает гладкий, И все — лишь жалкие остатки Когда-то царственных громад. Печален был рассказ монаха. Он молвил: «Раньше на горе, Не чуя перед Буддой страха, Католик жил в монастыре. Он нас топтал. Да, но однажды Раздался ночью страшный гром, И почва затряслась. Потом Огонь небес ударил дважды, И глыбы сокрушенных груд Мгновенно сорвались с вершины И, сталкиваясь там и тут, Скатились с грохотом в долины. Как видишь, наш любимый храм, В ту полночь не задели груды, И мы, как встарь, пред ликом Будды Возносим славу Небесам!» 1930 Шанхай

ПРОСТРАНСТВО

Смотри, как в немом пространстве Веленьем вселенской игры Парят в золотом убранстве Сияющие миры. Мы думали долго и много О них, наполняющих взор, И стала ясна нам дорога, Ведущая в звездный простор. Но грозную бездну простора Скажи, кто из смертных постиг, Кто светом свободного взора В начало пространства проник, Кто понял бездонность свободы Торжественной пустоты, Извечную дивную оду Безгранной тишайшей мечты? Простора надзвездная вечность, Что может быть вне тебя? Обнявшей и бесконечность, И атомы бытия? Не Ты ли, как Знак Искомый, Без Имени, без Числа, От века нам тайно знакомый, Но скрытый от взоров зла? Не Ты ли, о Вездесущий, Просторам пустоты Вещаешь о правде сущей, Чье вечное Имя — Ты.

СТАНСЫ

Не говори, молчи… Души твоей больной Ничто, ничто уже не успокоит, — В ней ночь и мрак, в ней черный ветер воет И месть клокочет тайною мечтой. Все то, чем жил, что радовало око, Поругано, изъедено червем; Ты сир и наг, но, как полночный гром, Ты носишь мощь невидимого Рока. Пусть все вокруг — тлетворный мир теней, Пусть жизнь черна и в сердце — черный холод. Пусть… Для тебя святыней стали голод И этот мрак, который дня светлей! Гори, душа; пылай в огне боренья, Отчаяньем и мукою пылай, Я верую, я знаю — будет Рай, И смертию свершится воскресенье!

ОНА

В мгновенья золотой печали, В пустынной тишине ночей Твой светлый образ рисовали Мне духи юности моей. Ты мне являлась из тумана, Как заколдованная лань, Ты приносила без обмана Свою таинственную дань: И в сердце проносились зовы, И видел я тогда душой Чистейший храм святыни новой, Святейший лик любви земной. Но вот проходит жизнь земная, Тоска, как червь, съедает грудь. Ты не явилась мне, родная, И я один свершаю путь. В мгновенья золотой печали, В пустынной тишине ночей Зачем так ласково звучали Призывы красоты твоей? Зачем, явив святую милость, Зачем, блеснув в лучах огня, Ты не пришла, не воплотилась Для чар земного бытия? Тоска, как червь, съедает душу, Слеза спадает в пустоту, Но образ твой я не разрушу, Как не разрушишь ты мечту!

СТАРЫЙ ДОМ

Четверть века прошло вне родного крыльца, И вот возвращаюсь я в домик отца; Но отца уже нет, мать давно умерла, И сестра, что постарше, — та тоже ушла. Вот некогда малая наша сосна; Как мачта, теперь величава она. Не знала она ни потерь, ни тревог, Ее не ломали ни мысли, ни рок — Лишь ветер ее мимоходом ласкал И стройные ветви безмолвно качал; Вот старый ручей, что журчал под окном, Все так же журчит он — кто знает, о чем? И месяц восходит, над крышей родной Все так же, все так же, как юной порой. Все так же земля вековая живет, Все тот же над домом ночной небосвод, И ты лишь, бездомное сердце мое, Не то, чем ты было, — не то, друг, не то! Того, кто здесь жил, кто с тобою делил Надежды и сны чуть проснувшихся сил, Здесь нет уж давно! И не встретишь ты их Никогда, никогда в этом мире живых! Только вот — на стене — вижу строчки, черты. Это ты ли, сестра, записала мечты? Вот и все, что осталось под крышей родной От тех, кто ушел невозвратной тропой, — И боль разрывает тебя на куски, И руки покрепче сжимают виски, И мысли, как дождик осенней порой, Стучатся, щемят безысходной тоской. Не надо, не надо! Не думай, молчи — Зажжешь ли ты думой огарок свечи? Нет, сердцу лишь сердце расскажет опять — О том, что наш разум не может понять, Лишь сердце тишайшей волною любви Настигнет ушедшие звуки земли; И люди, и мысли, и дни, и века Уйдут в быстротечность, как сон, как река, И ты лишь, святая земная любовь, Лишь ты, в некой тайне рождаясь все вновь, Утешишь, поймешь, окрылишь тишиной, Прозрачной, как небо, нежнейшей слезой, И жизнь, славословя твой тихий полет, Над смертью, над смертью тебя вознесет! 1947 Моканшан, Китай