Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

БОРИС ВОЛКОВ

ПУЛЕМЕТЧИК СИБИРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

I

Оставшимся спиртом грея Пулемет, чтоб он не остыл, Ты видишь: внизу батарея Снялась и уходит в тыл. А здесь, где нависли склоны У скованной льдом реки, Последние батальоны Примкнули, гремя, штыки. Простерлась Рука Господня Над миллионом стран, И над рекой сегодня Развеет Господь туман. Чтоб были виднее цели, Чтоб, быстро поймав прицел, На гладь снеговой постели Ты смог бросить сотни тел. Широкие коридоры Зданья, что на Моховой, — Привели тебя на просторы, Где кипел долгожданный бой. В двуколке, что там, в овражке, — Шопенгауэр, Бокль и Кант… Но на твоей фуражке Голубой отцветает кант.

II

Небо из серых шкурок В утренний этот час… И, закурив окурок, Подумал: «В последний раз!» Надо

беречь патроны И терпеливо ждать, Пока не покроют склоны, Как муравьи, опять. И только когда их лица Ты различишь, пулемет, Забившись в руках, как птица, В последний их раз сметет. А там — за наган… Пустое! Лучше эмблемы нет: Снег на горах и хвоя — Бело-зеленый цвет.

III

И совсем как тогда, под елью (Над бровями лишь новый шрам), Ты меришь ногами келью, Что дали монахи нам. Сегодня, мгновенно тая, — Снежинки… О, в первый раз!.. И мы за стеной Китая О прошлом ведем рассказ… Обыденность буден сжала, Как келья, былую ширь… На стене — портрет Адмирала Из книги: «Колчак, Сибирь». И рядом с ним — твой Георгий, Символ боев и ран… — В городах выставляют в морге Неопознанных горожан… — Как сон, помню: шли без счета, И в небе — горящий шар… …И труп мой от пулемета Отбросил в снег комиссар… Бэй-Гуань, Пекинский монастырь

КОНЕЦ ПУТИ

В смятеньи своем ничему не веря, По привычке призываю Тебя, Бог! Я подобен раненому зверю, Который заполз умереть в лог. Над ним пылает небо, а в небе Кружит коршун и зорко ждет… Я мало думал о насущном хлебе, И вот, Господи, пришел мой черед. К чему же слова о лилиях долины, И о тех, что не сеют и не жнут? Как рабы, согнули мы спины, И гуляет по ним — Твой кнут. Не дай видеть кровавые извивы, Которые на потном теле вижу я… Если слова Твои справедливы, Если безгранична милость Твоя, Дай умереть свободным, как даешь зверю, — Заползти поглубже в чащу кустов!.. …Ибо — я ничему не верю. Не хочу собирать Твоих цветов. Бэй-Гуань, Пекинский монастырь

ПЕСКИ

С тех времен, когда люди топором из нефрита Убивали, сражаясь, в тьме зловонных пещер, Смерть героев далеких была так же повита Ароматом курений нам неведомых вер. Может быть, в тонком слое попираемой пыли — Их заветные мысли, стоны их матерей! Может быть, эти люди никогда здесь не жили Или ныне на дне мы их бездонных морей. Много песен пропели на могильниках барды С той поры, когда поднят был впервые топор. Кто проникнет в былое, где прошли миллиарды, Где словами насыщен беспредельный простор? Так и ты, и народ твой, и столетья, и эры Могут в общем движеньи промелькнуть без следа, И о павших героях, как о людях пещеры, Ничего не узнают. Ничего. Никогда. Ставка Цеценхана, Монголия

ДРАКОН, ПОЖИРАЮЩИЙ СОЛНЦЕ

На желтом журавле муж древности поднялся К сребристым облакам. Здесь только басни след… Назад журавль не возвращался. …А облака клубятся много тысяч лет. Цуй-Хао. Танская династия

I

Вспомни вечер, когда над городом плыли отдаленные зовы кумирни «Утраченной Радости». Чужие слова и речи. Пыль чужих дорог. В древних кумирнях жгу свечи Тебе, Великий Бог! Но, слушая гонга удары С тысячелетних стен, Помню родные пожары И свой безысходный плен. Зачах в нестерпимом зное День. Не вернется назад… На все бросает Чужое Свой равнодушный взгляд. За мной — разоренные гнезда Опустошенной земли… …Только родные звезды Сияют вдали… вдали…

II

Серые камни разрушенных башен по склонам исчезающих в сумерках гор. Со мною поэма господина Ли-Чи. «Мы не видели солнца. Утесы Днем в кострах: за дозором — дозор… Упадали кровавые росы. В желтых сумерках — с гор. Звуки труб на заре трепетали В ветре резком, несущем песок. В те края, где багровые дали Намечали во мгле восток. Там, за рябью холмистых складок, Небо слито с концом земли… Ничего, кроме наших палаток. За тысячи тысяч ли! И песок желтизной налета, Прилетев от пустынь, осел, На могилы, что мы без счета Разбросали… Где их предел? Все мечты о тебе!.. Из тумана Звуки лютни прорежут мглу… О, я знаю, берет из колчана Дикий всадник в тот миг стрелу! Скоро сердце послужит целью, Вдруг наступит и мой черед… Этой дикой скалистой щелью Мы сегодня займем проход. Коршун! Коршун! На камнях склона Видишь трупы? При них — мечи. Ты поведал мне „Песни Дракона“», — Так когда-то писал Ли-Чи. …Бесцельный день, бесцельный, как вчерашний. Как завтрашний… Багровый фон, И на скале чернеет остов башни — Тысячелетний, смутный сон. И вижу я: сомкнув стеной утесы, Разбросив башни, ждут… И гарь Приносит весть: «Иду на вас, раскосый, В песках пустынь родившийся дикарь!» Со стен следит огни и слышит ржанье Дозор ночной. Врагов не счесть. И, как сейчас, холодных звезд мерцанье Над ним. Так будет, было, есть. Мой день — день умирает. Еле-еле Очерчен башен силуэт… И я заполз. В какой-то дикой щели Лечусь от ран. Воскресну? — Нет! И для той, кто в тоске безмерной, При тусклом огне свечи Осталась до смерти верной, Написал когда-то Ли-Чи: «Вдруг я понял: стал путь короче Здесь сведу я последний счет… В небе жалобный крик — до ночи Этот дикий гусиный лет. Ветер кедры в горах, как трости, На пути от пустынь сломил. Не отдаст безымянные кости Ненасытная пасть могил. О, я знаю, ты плачешь, верно, — Ибо сердце всегда болит, Когда в гонг ударяешь мерно Ты в пыли полустертых плит! Много лет посвятишь богомолью, Пока ветер, слетев с вершин, Желтой пылью обдаст, как молью, На пути твой резной паланкин И расскажет о горькой были Сердцу, тихо вздохнув: „Остынь!“» …Мы коней в эту ночь поили В зарубежной «Реке Пустынь». И друг другу в тиши отвечали Взоры, встретясь: «Сам знаю… молчи!» «Это были года печали», — Добавляет поэт Ли-Чи.

Ill

«Цветущий на заре лотос» — Императрица. Будущая императрица в пыли улиц продает дыни у Семи Ворот. «Ломти сочной янтарной дыни Разложу у Семи Ворот… (Называются так доныне Эти арки из года в год). Оборванец, покрытый потом, Сильный, крепкий и весь в пыли, Подбегает к моим воротам, Пробежавши десятки ли. Там, у ручек резных паланкина, Оборванцы другие ждут, Ибо сердце сейчас мандарина Все во власти Святых Минут. Власть молитв… Колокольчик в храме Продолжает еще звенеть, Пока пьешь ты двумя глотками, Вынимая поспешно медь. О, невольная дань святыне — Мой глубокий, мой тихий вздох!.. „Этот ломоть янтарной дыни Будет стоить тебе лишь чох. Ты смеешься, а я… заплачу; Ничего для тебя здесь нет!“ — И бросаю к ногам я сдачу Связкой стертых слепых монет: Если б я была бы царицей И был у меня паланкин, Разукрашенный райской птицей, — Ты бы нес его, господин!» Мандарин, пораженный красотой маленькой продавщицы, увозит ее во дворец. И когда проходили мимо Любопытством горящих глаз, Кем-то властным был дан незримо Задержать паланкин приказ. Мандарина мне стало видно, Я упала к его ногам: «Повелитель, смеяться стыдно. О, я видела знатных дам! Забинтованы ножки туго, Отдыхают по целым дням, С детских лет не изведав луга, И не бегая по камням. Мои ноги большие босы, Я не знаю — кто мой отец, Заплетает мне ветер косы, — Как поеду я во дворец?!» Как могла я противиться? Строго Мандарином приказ был дан. …И теперь я подруга бога, Покорителя многих стран… Но моим дорогим воротам, Где когда-то давал мне медь Оборванец, покрытый потом, Моя песня должна звенеть: «Если б я была бы царицей, И был у меня паланкин, Разукрашенный райской птицей, Ты бы нес его, господин!»

IV

Лучи заходящего солнца озаряют низкорослые сосны над мрамором гробниц. …Усталый, я сел на обломок гранита, Снял шляпу… Буддийский монах, Изможденный старик, еле слышно Прочел полустертую надпись: «Один — Ищет только любви И не находит В частых сменах женщин всех рас… Другой — мечтает о золоте И избивает рабов В сырых рудниках далеких северных гор Или запирается в душных лавках, Продает и меняет И думает все купить… Третий — ищет лишь славы, Если он честен… Или думает мир поразить Необычайным и новым, Как будто бы все не исчерпано в мире до дна! Люди живут, Ибо жить надо. А ты? Ты мечешься на перепутьях И, изведав много дорог, В лучах заходящего солнца По стертым другими плитам Вдруг находишь забытый путь Сюда — под вечные сосны»… …Когда ветер колышет колокольчики, В виде древнего лотоса На крыше храма — Они издают мелодичный звон. Калган, ущелье Северного Китая

ДЫМНЫЙ СЛЕД

Да, ты прав. Мы в тумане, мы не знаем, не верим… Догорают пожары. Искры гаснут. Темно. Мы привыкли с тобой к ежедневным потерям. Нам с тобой — все равно! Наш кошмар неизменен: за уступом — уступы, Уходящие в сумрак, и по ним мы идем. Каждый шаг окровавлен. Эти бледные трупы, Может быть, — чернозем. «Быть ступенью для многих»… Даже в прежнем, любимом, Мы не ищем защиты. Искры гаснут. Темно. Мы с родимых пожарищ, мы пропитаны дымом… Нам с тобой — все равно! Кобэ, Япония