Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

В КИТАЙСКОМ ПАВИЛЬОНЕ

Полюбил ее бродяга и повеса, Дом которого — «Земля под небесами»… Ах, «Колокольчики» — маленькая принцесса С такими суженными азиатскими глазами! Принцесса «Колокольчики» — еще совсем ребенок, Ей не исполнилось четырнадцати весен, И для нее, как говорит поэт: «Звонок Ветер, перебирающий струны сосен». Гадает месяц в воде отражением, Говорят о счастье храмовой завесы складки: Для принцессы «Колокольчики» — все полно значеньем Какой-то жуткой и радостной загадки. Как ребенка, но страстно и грубо Принцессу «Колокольчики» берет на колени И терзает поцелуем губы Марко Поло — искатель приключений. Сын расы — новой и полнокровной, Не дающий, но взять всегда готовый, — Для него столетья поступью ровной Не проходят: «День его — день новый»… Смуглую грудь прикрывает она

руками, Но разве оттолкнуть его — в ее власти? …И на Марко Поло глядят суженными глазами Тысячелетья и провалы иной страсти.

ГОБИЙСКИЕ ПЕСКИ

Все это началось не нами, И людей прошло — тьма тем… Что делать с мускулистыми руками, С косматым сердцем — все тем же и не тем? Пусты проходят в мелкой радости и злобе Дни наши, пустотой звеня: Не раз пересек я — свою Гоби, И гобийский песок изранил меня. О, пращур мой, с топором кремневым! Твой зычный голос в веках не смолк, И во мне — современном и новом, — Такой же притаился волк. Хотел бы я любить иначе, Но любовь жжет первобытным огнем. И если ты не только зрячий, Но и сильный — погибнешь в нем. Прикрывайтесь лживыми словами, Говорите о том, чего нет. Но знайте, начался не нами В песках, — тысячелетний след!

ПРОСТЫЕ СТРОКИ

Я тело в кресло уроню, Я свет руками заслоню И буду плакать долго, долго. Н. Гумилев

О, да, я знаю, получив ответ, Прочту, подумаю: «Вы правы». И все ж мне будет даже Ваше «нет» Дороже «родины и славы». Так ослепителен, так бел Цветущий снег акаций… Им усеян Наш дикий сад. И потому я смел И, как сказали Вы, «рассеян». Для тех, кто спит, — нисходит сон И тишина на крыльях звездной ночи. Сквозь предрассветный легкий звон Я слышу: «Дни чем ближе, тем короче». «Любовь — как ночью вдалеке Огни судов, мелькнувших ало…» …Сжав Ваши пальчики в руке, сказать о ней Вам тихо и устало… …Дорогу, зной, безумно яркий свет И звон цепей (Сомненья? Долга?) И я, и Вы, сказавшая мне «нет», Мы — будем помнить долго, долго…

ЗВЕЗДОНОСЕЦ

Парад на экране

Ты живешь и кажешься даже сытым, У тебя такие же, как у нас были, винтовка и штык, И не словам, от употребления избитым, Прервать твой звериный зык. В странное мы живем время, И многое суждено нам увидеть наяву. В тучную землю бросили семя Проклятые буквы «Гэ-пэ-у». Одинаково — злодея и праведника венчают Топор гильотины или пламя на костре… Воскресенья мертвых чаю И о Суде думаю на заре. Но можешь ли ты есть, когда голодают дети? Когда у них нет ничего, кроме нор? Ты, обшаривающий клети В доме собственном, — вор. Иностранцам для доказательства теоремы Необходима узость глаз твоих и ширина скул… Звезды. Коммунистические шлемы. От солдатских ног — миллионный гул.

ГЕОРГИЙ ГРАНИН

ДАНТОН

Лариссе Андерсен

Жизнь швырять В Сумасшедшем азарте. Гильотинным заревом Заливать крыши Раздираемого На тысячи партий Революционного Парижа. Воскрешать легенды О диких гуннах. Создавать свои Вековые легенды. Потрясать Оборванцев На старых трибунах. Потрясать Меднолобых Членов Конвента. Напоминать циклопических великанов. Возвышать на бульварах Заросшее темя И Однажды, Разом, Сорваться, Канув Прямо в какую-то Тихую темень. Прямо туда, Где мечтают пяльцы, Где думают предки на старых картонах. Где будут Холеные Нежные Пальцы Распутывать космы Бродяги Дантона. И думать: Ничто без тебя Не стронется. Никто такого рыка Толпе Не сможет дать. Потому что — Раз Дантон Идет к любовнице, Революция может Подождать. И однажды, Проснувшись, Увидеть, Что серо Парижское утро И не на что Больше надеяться. Потому что В дверях С приказом Робеспьера Стоят Национальные гвардейцы. И однажды Взглянуть На знакомую площадь С загудевшим И сразу Затихнувшим шумом, И подумать, что Жизнь Это, в сущности, — Проще, Чем об этом Принято думать, И, Увидевши смерть Неприкрашенной, Голой, Бросить глоткой В века Несравненно простое: — Робеспьер. Покажи народу Мою голову. Клянусь. Она! Этого! Стоит! Март 1932

Георгий Гранин

РОССИЯ

А вдруг и — вправду была Россия, Россия: пламя, вихрь, огонь! Обожженных степей парусина, Табунов длинногривых разгон? А вдруг и тлел в сумасшедшем утре Пригреваемый пласт реки? Полыни горьковатые кудри? Ошарашенных ветл парики? А — вдруг и было золото звонов, Когда колыхалась рожь. Тайга Сибири, Байкал бездонный И вправду был чудно хорош? А если были и впрямь озера, Реки, что краше в свете нет, Моря, березы, опушки бора, Заплетенные в лунный свет? А — вдруг и правда были черешни, Журавлей треугольный лет. Песни. Бурливо стронутый вешний Бултыхающий звонко лед? А — вдруг?.. Нет. Молчи, молчи. Не надо. Ты слышишь — так не может быть. Почему же тогда мои серенады Печали — не кличи борьбы? Почему же тогда, словно моллюска, Я ношу заклепанный шлем? Отчего тогда о жизни русской Не пишу великих поэм? Но если вправду была Россия В пшенице, во ржи и в овсе, Ведь тогда ж мы семья, мы — родные — Родные — ты слышишь ли — все!

«Где-то там кудрявой пеной вьется…»

Где-то там кудрявой пеной вьется Тихий дым над синим цинком крыши. Где-то там у старого колодца Летним зноем сруб до черни выжжен. Наклонилась старая беседка Прямо к длинной разноцветной клумбе. Из вьюнов зеленая эгретка Распустилась на уютной тумбе. Как всегда, трепещут на осине Желтизной расцвеченные листья. Небо — сине, и спокойно сини Присмиревшие, простые мысли. Тех же сопок золотых овалы Сторожат долинную окрестность… В этих сопках где-то затерялось И мое взлохмаченное детство.

«Ничего не сказать. Ничего не ответить…»

Ничего не сказать. Ничего не ответить, Только б выдумать как-нибудь эту любовь. Это солнце полярное в сумрачном свете — Над вершинами черных полярных дубов. Только б выдумать это последнее имя. Только б как-нибудь, разом, нелепо узнать, Что зима отмахала плащами седыми, Что пришла безудержная злая весна. Только мыслить, сначала достичь лучезарность. Только рваться, но к ней никогда не прийти. Только тайно скрывать золотую бездарность И нелепое сердце терять по пути. Ничего не понять. Ничего не измерить. Никого не убить. Никого не пронзить. Ничего не достать. Ни во что не поверить И по черным асфальтам пытливо скользить. Только жить. Только знать сумасшедшее имя, Неповторимое имя, как солнечный дым. Только думать, что кто-нибудь сердце подымет. Только думать, что ты вдалеке и с другим. Только с болью твердить сумасшедшее имя И однажды шутя «умереть молодым».

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Остановится сердце… И поезд под размерные стуки колес опояшет рассчитанный пояс, поднимаясь на длинный откос. Остановится сердце… И странно, на краю светлозарных небес из обрывков седого тумана замаячит знакомый разъезд. И тогда, в этот радостный вечер, по дороге знакомой — назад! — разогнутся сутулые плечи, прояснится опущенный взгляд.

«Пусть ничего и не было на свете…»

Пусть ничего и не было на свете; Но вечер был. И тьма была. И — ты. Пусть ничего. Пусть это только ветер Шумит, пригнув осенние цветы. Пусть ничего. Пусть это только снится, Поэтам часто снятся по ночам Над горизонтом редкие зарницы И голубые розы у плеча. Глухая полночь вовсе не ответит. Не шелохнутся крылья темноты… А ничего и не было на свете, Лишь вечер был. Лишь тьма была. Лишь — ты.