Русская поэзия XIX века, том 1

Коллектив авторов

₁₈₃₆

‹ИЗ АЛЬБОМА, ПОДАРЕННОГО ГР. РОСТОПЧИНОЙ› ‹ А. С. П У Ш К И Н ›

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе Руки свои опустив. Голову тихо склоня, Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза, Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, Что выражалось на нем - в жизни такого Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья Пламень на нем; не сиял острый ум; Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью Было объято оно: мнилося мне, что ему В этот миг предстояло как будто какое виденье, Что-то сбывалось над ним и спросить мне хотелось: что видишь?

₁₈₃₇

В. ПУШКИН

К В. А. ЖУКОВСКОМУ

Licuit semperque licebit

Signatum praesente nota producere nomen.

Ut silvae toliis pro nos mutantur in annos,

Prima cadunt; ita verborum vetus interit aetas,

Et juvenum ritu ^ilorent modo nata vigentque.

Horat. Ars po'etica[4]

Скажи, любезный друг, какая прибыль в том, Что часто я тружусь день целый над стихом? Что Кондильяка я и Дюмарсе читаю, Что логике учусь и ясным быть желаю? Какая слава мне за тяжкие труды? Лишь только всякий час себе я жду беды; Стихомарателей здесь скопище упрямо. Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо; Я, признаюсь, люблю Карамзина читать И в слоге Дмитреву стараюсь подражать. Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно, Тот изъясняется приятно и свободно. Славянские слова таланта не дают, И на Парнас они поэта не ведут. Кто русской грамоте, как должно, не учился. Напрасно тот писать трагедии пустился; Поэма громкая, в которой плана нет, Не песнопение, но сущий только бред. Вот мнение мое! Я в нем не ошибаюсь И на Горация и Депрео ссылаюсь: Они против врагов мне твердый будут щит; Рассудок следовать примерам их велит. Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье. Что просвещает ум? питает душу? – чтенье. В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт, В Синопсисе того, в Степенной книге нет. Отечество люблю, язык я русский знаю, Но Тредьяковского с Расином не равняю - И Пиндар наших стран тем слогом не писал, Каким Баян в свой век героев воспевал. Я прав, и ты со мной, конечно, в том согласен; Но правду говорить безумцам – труд напрасен. Я вижу весь собор безграмотных славян, Которыми здесь вкус к изящному попран, Против меня теперь рыкающий ужасно. К дружине вопиет наш Балдус велегласно? «О братие мои, зову на помощь вас! Ударим на него, и первый буду аз. Кто нам грамматике советует учиться, Во тьму кромешную, в геенну погрузится; И аще смеет кто Карамзина хвалить, Наш долг, о людие, злодея истребить». Не бойся, говоришь ты мне, о друг почтенный, Не бойся, мрак исчез: настал нам век блаженный! Великий Петр, потом великая жена, Которой именем вселенная полна, Нам к просвещению, к наукам путь открыли, Венчали лаврами и светом озарили. Вергилий и Омер, Софокл и Еврипид, Гораций, Ювенал, Саллюстий, Фукидид Знакомы стали нам, и к вечной славе россов Во хладном севере родился Ломоносов! На

лире золотой Державин возгремел, Бессмертную в стихах бессмертных он воспел; Любимец аонид и Фебом вдохновенный Представил Душеньку в поэме несравненной. Во вкусе час настал великих перемен: Явились Карамзин и Дмитрев – Лафонтен! Вот чем все русские должны гордиться ныне! Хвала Великому! Хвала Екатерине! Пусть Клит рецензии тисненью предает – Безумцу вопреки поэт всегда поэт. Итак, любезный друг, я смело в бой вступаю; В словесности раскол, как должно, осуждаю. Арист душою добр, но автор он дурной, И нам от книг его нет пользы никакой; В странице каждой он слог древний выхваляет И русским всем словам прямой источник знает! Что нужды? Толстый том, где зависть лишь видна, Не есть Лагарпов курс, а пагуба одна. В славянском языке и сам я пользу вижу, Но вкус я варварский гоню и ненавижу. В душе своей ношу к изящному любовь; Творенье без идей мою волнует кровь. Слов много затвердить не есть еще ученье; Нам нужны не слова – нам нужно просвещенье.

₁₈₁₀

ОПАСНЫЙ СОСЕД

Ох! дайте отдохнуть и с силами собраться! Что прибыли, друзья, пред вами запираться? Я всё перескажу? Буянов, мой сосед, Имение свое проживший в восемь лет С цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами, Пришел ко мне вчера с небритыми усами, Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком, Пришел – и понесло повсюду кабаком. «Сосед,- он мне сказал,- что делаешь ты дома? Я славных рысаков подтибрил у Пахома; На масленой тебя я лихо прокачу». Потом, с улыбкою ударив по плечу: «Мой друг,- прибавил он,- послушай: есть находка; Не девка – золото; из всей Москвы красотка. Шестнадцать только лет, бровь черная дугой, И в ремесло пошла лишь нынешней зимой. Ступай со мной, качнем!» К плотскому страсть имея, Я – виноват, друзья,- послушался злодея. Мы сели в обшивни, покрытые ковром, И пристяжная вмиг свернулася кольцом. Извозчик ухарский, любуясь рысаками: «Ну! – свистнул,- соколы^ отдернем с господами». Пустился дым густой из пламенных ноздрей По улицам как вихрь несущихся коней. Кузнецкий мост и вал, Арбат и Поварская Дивились двоице, на бег ее взирая. Позволь, Варяго-Росс, угрюмый наш певец, Славянофилов кум, взять слово в образец. Досель, в невежестве коснея, утопая, Мы, парой двоицу по-русски называя, Писали для того, чтоб понимали нас. Ну, к черту ум и вкус! пишите в добрый час! «Приехали»,- сказал извозчик, отряхаясь. Домишко, как тростник от ветра колыхаясь, С калиткой на крюку представился очам. Херы с Покоями сцеплялись по стенам. «Кто там?» – нас вопросил охриплый голос грубый. «Проворней отворяй, не то – ракалью в зубы,- Буянов закричал,- готовы кулаки», И толк ногою в дверь; слетели все крюки. Мы сгорбившись вошли в какую-то каморку, И что ж? С купцом играл дьячок приходский в горку; Пунш, пиво и табак стояли на столе. С широкой задницей, с угрями на челе, Вся провонявшая и чесноком и водкой, Сидела сводня тут с известною красоткой; Султан Селим, Вольтер и Фридерик Второй Смиренно в рамочках висели над софой; Две гостьи дюжие смеялись, рассуждали И Стерна Нового как диво величали. Прямой талант везде защитников найдет! Но вот кривой лакей им кофе подает; Безносая стоит кухарка в душегрейке; Урыльник, самовар и чашки на скамейке. «Я здесь»,- провозгласил Буянов-молодец. Все вздрогнули – дьячок, и сводня, и купец; Но все, привстав, поклон нам отдали учтивый. «Ни с места - продолжал Сосед велеречивый,- Ни с места! все равны в борделе у б…ей. Не обижать пришли мы честных здесь людей. Панкратьевна, садись; целуй меня, Варюшка; Дай пуншу; пей, дьячок».- И началась пирушка! Вдруг шепчет на ухо мне гостья, на беду; «Послушай, я тебя в светлицу поведу; Ты мной, жизненочек, останешься доволен; ' Варюшка молода, но с нею будешь болен; Она охотница подарочки дарить». Я на нее взглянул. Черт дернул! – так и быть! Пошли по лестнице высокой, крючковатой; Кухарка вслед кричит: «Боярин тороватый, Дай бедной за труды, всю правду доложу, Из чести лишь одной я в доме здесь служу». Сундук, засаленной периною покрытый, Огарок в черепке, рогожью пол обитый, Рубашки на шестах, два медные таза, Кот серый, курица мне бросились в глаза. Знакомка новая, обняв меня рукою: «Дружок,- сказала мне,- повеселись со мною; Ты добрый человек, мне твой приятен вид, И, верно, девушке не, сделаешь обид. Не бойся ничего; живу я на отчете, И скажет вся Москва, что я лиха в работе». Проклятая! Стыжусь, как падок, слаб ваш друг! Свет в черепке погас, и близок был сундук… Но что за шум? Кричат. Несется вопль в светлицу. Прелестница,моя, накинув, исподницу, От страха босиком по лестнице бежит; Я вслед за ней. Весь дом колеблется, дрожит. О ужас! мой Сосед, могучею рукою К стене прижав дьячка, тузит купца другою; Панкратьевна в крови; подсвечники летят, И стулья на полу ногами вверх лежат. Варюшка пьяная бранится непристойно;, Один кривой лакей стоит в углу спокойно И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца. «Буянов, бей дьячка, но пощади купца»,- Б… толстая кричит сердитому герою. Но вдруг красавицы все приступают к бою. Лежали на окне «Бова» и «Еруслан», «Несчастный Никанор», чувствительный роман, «Смерть Роллы», «Арфаксад», «Русалка», «Дева солнца»; Они их с мужеством пускают в ратоборца. На доблесть храбрых жен я с трепетом взирал; Все пали ниц; Сосед победу одержал. Ужасной битве сей вот было что виною: Дьячок, купец, Сосед пунш пили за игрою, Уменье в свете жить желая показать, Варюшка всем гостям старалась подливать; Благопристойности ничто не нарушало. Но Бахус бедствиям не раз бывал начало. Забав невинных враг, любитель козней злых, Не дремлет сатана при случаях таких. Купец почувствовал к Варюшке вожделенье (А б…, в том спору нет, есть общее именье). К Аспазии подсев,- дьячку он дал толчок; Буянова толкнул, нахмурившись; дьячок; Буянов, не стерня приветствия такого, Задел дьячка в лицо, не говоря ни слова; Дьячок, расхоробрясь, купца ударил в нос; Купец схватил с стола бутылку и поднос, В приятелей махнул,- и сатане потеха! В юдоли сей, увы! плач вечно близок смеха! На быстрых крылиях веселие летит, А горе тут как тут!… Гнилая дверь скрипит И отворяется; спокойствия рачитель, Брюхастый офицер, полиции служитель, Вступает с важностью, в мундирном сертуке. «Потише,- говорит,- вы здесь не в кабаке; Пристойно ль, господа, у барышень вам драться? Немедленно со мной извольте расквитаться». Тарелкою Сосед ответствовал ему. Я близ дверей стоял, ко счастью моему. Мой слабый дух, боясь лютейшего сраженья, Единственно в ногах искал себе спасенья; В светлице позабыл часы и кошелек; Чрез бревна, кирпичи, чрез полный смрада ток Перескочив, бежал, и сам куда не зная. Косматых церберов ужаснейшая стая, Исчадье адово, вдруг стала предо мной, И всюду раздался псов алчных лай и вой. Что делать! Я шинель им отдал на съеденье. Снег мокрый, сильный ветр. О! страшное мученье! В тоске, в отчаянье, промокший до костей, Я в полночь наконец до хижины моей, О милые друзья, калекой дотащился. Нет! полно! Я навек с Буяновым простился. Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет И в сонмище людей неистовых нейдет; Кто, веселясь подчас с подругой молодою, За нежный поцелуй не награжден бедою; С кем не встречается опасный мой Сосед: Кто любит и шутить, но только не во вред; Кто иногда стихи от скуки сочиняет И над рецензией славянской засыпает.

₁₈₁₁

А. МЕРЗЛЯКОВ

* * *

Среди долины ровныя, На гладкой высоте Цветет, растет высокий дуб В могучей красоте. Высокий дуб, развесистый, Один у всех в глазах; Один, один, бедняжечка, Как рекрут на часах! Взойдет ли красно солнышко – Кого под тень принять? Ударит ли погодушка - Кто будет защищать? Ни сосенки кудрявые, Ни ивки близ него, Ни кустики зеленые Не вьются вкруг него. Ах, скучно одинокому И дереву расти! Ах, горько, горько молодцу Без милой жизнь вести! Есть много сребра, золота, Кого им подарить? Есть много славы, почестей – Но с кем их разделить? Встречаюсь ли с знакомыми – Поклон, да был таков; Встречаюсь ли с пригожими – Поклон да пара слов. Одних я сам пугаюся, Другой бежит меня, Все други, все приятели До черного лишь дня! Где ж сердцем отдохнуть могу, Когда гроза взойдет? Друг нежный спит в сырой земле, На помощь не придет! Ни роду нет, ни племени В чужой мне стороне; Не ластится любезная Подруженька ко мне! Не плачется от радости Старик, глядя на нас; Не вьются вкруг малюточки, Тихохонько резвясь! Возьмите же все золото, Все почести назад; Мне родину, мне милую, Мне милой дайте взгляд!

_‹1810›

М. МИЛОНОВ

К РУБЕЛЛИЮ

Сатира Персиееа

Царя коварный льстец, вельможа напыщенный, В сердечной глубине таящий злобы яд, Не доблестьми души – пронырством вознесенный, Ты мещешь на меня с презрением твой взгляд! Почту ль внимание твое ко мне хвалою? Унижуся ли тем, что унижён тобою? Одно достоинство и счастье для меня, Что чувствами души с тобой не равен я! Что твой минутный блеск? что сан твой горделивый? Стыд смертным и укор судьбе несправедливой! Стать лучше на ряду последних плебеян, Чем выситься на смех, позор своих граждан; Пусть скроюсь, пусть навек бегу от их собора, Чем выставлю свой стыд для строгого их взора; Когда величием прямым не одарен, Что пользы, что судьбой я буду вознесен? Бесценен лавр простой, венчая лик героя; Священ лишь на царе владычества венец; Но коль на поприще, устроенном для боя, Неравный силами, уродливый боец, Где славу зреть стеклись бесчисленны народы, Явит убожество, посмешище природы, И с низкой дерзостью героев станет в ряд,- Ужель не обличен он наглым ослепленьем И мене на него уставлен взор с презреньем? Там все его шаги о нем заговорят. Бесславный тем подлей, чем больше ищет славы. Что в том, что ты в честях, в кругу льстецов лукавых Вельможи на себя приемлешь гордый вид, Когда он их самих украдкою смешит? Рубеллий! титла лишь с достоинством почтенны, Не блеском собственным,- сияя им одним. Заставят ли меня дела твои презренны Неправо освящать хвалением моим? Лесть сыщешь, но хвалы не купишь справедливой. Минутою одной приятен лести глас; Но нужны доблести для жизни нам счастливой! Они нас усладят, они возвысят нас! Гордися, окружен ласкателей собором; Но знай, что предо мной, пред мудрых строгим взором, Равно презрен и лесть внимающий, и льстец, Наемная хвала – бесславия венец! Кто чтить достоинства и чувства в нас не знает, В неистовстве своем теснит и гонит их,- Поверь мне, лишь себя жестоко осрамляет. Унизим ли мы то, что выше нас самих? Когда презрение питать к тебе я смею) Я силен – и ни в чем еще не оскудею; В изгнанье от тебя пусть целый век гублю, Но честию твоих сокровищ не куплю! Мне ль думать, мне ль скрывать для обща посмеянья Убожество души богатством одеянья? Мне ль ползать пред тобой в толпе твоих льстецов? Пусть Альбий, Арзелай – но Персий не таков! Ты думаешь сокрыть дела свои от мира В мрак гроба? но и там потомство нас найдет, Пусть целый мир рабом к стопам твоим падет. Рубеллий! трепещи: есть Персий и сатира!

‹1810›

ПАДЕНИЕ ЛИСТЬЕВ

Элегия

Рассыпан осени рукою, Лежал поблекший лист кустов; Зимы предтеча, страх с тоскою Умолкших прогонял певцов; Места сии опустошенны Страдалец юный проходил; Их вид во дни его блаженны Очам его приятен был. «Твое, о роща, опустенье Мне предвещает жребий мой, И каждого листа в паденье Я вижу смерть перед собой! О Эпидавра прорицатель! Ужасный твой мне внятен глас,  Долин отцветших созерцатель, »Ты здесь уже в последний раз! Твоя весна скорей промчится, Чем пожелтеет лист в полях И с стебля сельный цвет свалится», И гроб отверст в моих очах! Осенни ветры восшумели И дышат хладом средь полей, Как призрак легкий, улетели Златые дни весны моей! Вались, валися, лист мгновенный, И скорбной матери моей Мой завтра гроб уединенный Сокрой от слезных ты очей! Когда ж к нему с тоской, с слезами И с распущенными придет Вокруг лилейных плеч власами Моих подруга юных лет, В безмолвье осени угрюмом, Как встанет помрачаться день, Тогда буди ты легким шумом Мою утешенную тень!» Сказал – и в путь свой устремился, Назад уже не приходил; Последний с древа лист сронился, Последний час его пробил. Близ дуба юноши могила; Но, с скорбию в душе своей, Подруга к ней не приходила, Лишь пастырь, гость нагих полей. Порой вечерния зарницы, Гоня стада свои с лугов, Глубокий мир его гробницы Тревожит шорохом шагов.

А. ТУРГЕНЕВ

ЭЛЕГИЯ

Ainsi s’'eteint tout ce qui brille

un moment sur la terre!…

Rousseau[5]

Угрюмой Осени мертвящая рука Уныние и мрак повсюду разливает; Холодный, бурный ветр поля опустошает, И грозно пенится ревущая река. Где тени мирные доселе простирались, Беспечной радости где песни раздавались,- Поблекшие леса в безмолвии стоят, Туманы стелются над долом, над холмами. Где сосны древние задумчиво шумят Усопших поселян над мирными гробами, Где все вокруг меня глубокий сон тягчит, Лишь колокол нощной один вдали звучит, И медленных часов при томном удареньи В пустых развалинах я слышу стон глухой,- На камне гробовом печальный, тихий Гений Сидит в молчании, с поникшею главой; Его прискорбная улыбка мне вещает; «Смотри, как сохнет все, хладеет, истлевает; Смотри, как грозная, безжалостная смерть Все ваши радости навеки поглощает! Все жило, все цвело, чтоб после умереть!» О ты, кого еще надежда обольщает, Беги, беги сих мест, счастливый человек! Но вы, несчастные, гонимые Судьбою, Вы, кои в мире сем простилися навек Блаженства с милою, прелестною мечтою, В чьих горестных сердцах умолк веселья глас, Придите – здесь еще блаженство есть для вас! С любезною навек иль с другом разлученный. Приди сюда о них в свободе размышлять. И в самых горестях нас может утешать Воспоминание минувших дней блаженных. Ах! только им одним страдалец и живет! Пускай счастливца мир к веселию зовет, Но ты, во цвете лет сраженная Судьбою, Приди,

приди сюда беседовать с тоскою! Ни юность, для других заря прекрасных дней, Ни прелести ума, ни рай Души твоей, Которой все вокруг тебя счастливо было. Ничто, ничто Судьбы жестокой не смягчило! Как будто в сладком сне узнала счастье ты, Проснулась – и уж нет пленительной мечты! Напрасно вслед за ней душа твоя стремится, Напрасно хочешь ты опять заснуть, мечтать. Ах! тот, кого б еще хотела ты прижать К иссохшей груди,- плачь! – уж он не возвратится Вовек!… Здесь будешь ты оплакивать его, Всех в жизни радостей навеки с ним лишенная Здесь бурной Осенью Природа обнаженна Разделит с нежностью грусть сердца твоего; Печальный мрак ее с душой твоей сходнее, Тебе ли радости в мирском шуму найти? Один увядший лист несчастному милее, Чем все блестящие весенние цветы. И горесть сноснее в объятиях свободы! Здесь с ним тебя ничто, ничто не разделит: Здесь все тебе о нем лишь будет говорить. С улыбкой томною отцветшия Природы Его последнюю улыбку вспомнишь ты. А там, узрев цветов печальные следы, Ты скажешь: где они? здесь только прах их тлеет, И скоро бурный вихрь и самый прах развеет! И время быстрое блаженства твоего, И тень священная, и образ вечно милый Воскреснут, оживут в душе твоей унылой. Ты вспомнишь, как-сама цвела в глазах его! Как нежная рука тебя образовала И прелестью добра тебя к добру влекла; Как ты все радости в его любви вмещала И радостей иных постигнуть не могла; Как раем для тебя казалась вся вселенна… Но жизнь – обман; а ты, минутой обольщенна, Хотела вечно жить для счастья, для него; Хотела – гром гремит – ты видишь… гроб его!… Что счастье? Быстрый луч сквозь мрачных туч осенних: Блеснет – и только " лишь несчастный в восхищенье К нему объятия и взоры устремит, Уже сокрылось все, чем бедный веселился; Отрадный луч исчез, и мрак над ним сгустился, И он, обманутый, растерзанный, стоит И небо горестной слезою укоряет! Так! счастья в мире нет; и кто живет – страдает! Напрасно хочешь ты, о добрый друг людей, Найти спокойствие внутри души твоей; Напрасно будешь ты сей мыслью веселиться, Что с мирной совестью твой дух не возмутится! Пусть с доброю душой для счастья ты рожден, Но, быв несчастными отвсюду окружен, Но, бедствий ближнего со всех сторон свидетель – Не будет для тебя блаженством добродетель! Как часто доброму отрада лишь в слезах, Спокойствие в земле, а счастье в небесах! Не вечно и тебе, не вечно здесь томиться! Утешься; и туда твой взор да устремится, Где твой смущенный дух найдет себе покой. И позабудет все, чем он терзался прежде; Где вера не нужна, где места пет надежде, Где царство вечное одной любви святой!

₁₈₀₂

* * *

Уже ничем не утешает Себя смущенный скорбью дух; Весна природу воскрешает, Но твой осиротевший друг Среди смеющейся природы Один скитается в тоске, Напрасно ждет, лишен свободы, Счастливой части и себе! Не верит, кто благополучен, Мой друг! несчастного слезам, Но кто страдал в сей жизни сам, Кто сам тоскою был размучен, И, миг себя счастливым зрев, Навеки счастия лишенный, Судьбы жестокой терпит гнев, И, ей на муку осужденный, Не зрит, не зрит бедам конца,- Тому все бедства вероятны, Тому везде, везде понятны В печали ноющи сердца.

₁₈₀₃

А. ВОЕЙКОВ

ДОМ СУМАСШЕДШИХ

1 Други милые, терпенье! Расскажу вам чудный сон; Не игра воображенья, Не случайный призрак он, Нет, но мщенью предыдущий И грозящий неба глас, К покаянию зовущий И пророческий для нас. 2 Ввечеру, простившись с вами, В уголку сидел один, И Кутузова стихами Я растапливал камин. Подбавлял из Глинки сору И твоих, о Мерзляков, Из «Амура» по сю пору Недочитанных стихов! 3 Дым от смеси этой едкой Нос мне сажей закоптил, И в награду крепко-крепко И приятно усыпил. Снилось мне, что в Петрограде, Чрез Обухов мост пешком Перешел, спешу к ограде И вступаю в Желтый Дом. 4 От любови сумасшедших В список бегло я взглянул И твоих проказ прошедших Длинный ряд воспомянул. Карамзин, Тит Ливий русский! Ты, как Шаликов, стонал, Щеголял, как шут французский… Ах, кто молод не бывал? 5 Я и сам… но сновиденье Прежде, други, расскажу. На второе отделенье Бешеных глупцов вхожу. «Берегитесь, здесь Наглицкой! – Нас вожатый упредил.- Он укусит вас, не близко!…» Я с боязнью отступил. 6 Пред безумцем, на амвоне – Кавалерских связка лент, Просьбица о пенсионе, Святцы, список всех аренд, Дач, лесов, земель казенных И записка о долгах. В размышленьях столь духовных Изливал он яд в словах. 7 «Горе! Добрый царь на троне, Вер терпимость, пыток нет!… Ах, зачем не при Нероне Я рожден на белый свет! Благотворный бы представил Инквизиции проект; При себе бы сечь заставил Философов разных сект. 8 Я, как дьявол, ненавижу Бога, ближних и царя; Зло им сделать – сплю и вижу В честь Христова алтаря! Я за деньги – христианин, Я за орден – мартинист, Я за землю – мусульманин, За аренду – атеист!» 9 Други,- признаюсь, из кельи, Уши я зажав, бежал… Рядом с ней на новоселье Злунич бегло бормотал: «Вижу бесов пред собою, От ученья сгибнул свет, Этой тьме Невтон виною И безбожник Боссюэт». 10 Полный бешеной отваги, Доморощенный Омар Книги драл, бросал бумаги В печку на пылавший жар. Но кто, сей скелет исчахший, Из чулана кажет нос? То за глупость пострадавший Ханжецов… Чу, вздор понес! 11 «Хочешь мельницу построить, Пушку слить, палаты скласть, Силу пороха удвоить, От громов храм божий спасть, Справить сломанную ногу, С глаз слепого бельмы снять – Не учась, молися богу, И пошлет он благодать! 12 К смирненькой своей овечке Принесет чертеж, размер, Пробу пороху в мешочке. Благодати я пример! Хоть без книжного ученья И псалтырь один читал, А директор просвещенья, ¹ Й с звездою генерал!» 13 Слыша речь сию невежды, Сумасброда я жалел И малейшия надежды К излеченью не имел. Наш Пустёлин недалеко Там, в чулане, заседал И, горе возведши око, Исповедь свою читал| 14 «Как, меня лишать свободы И сажать в безумный дом? Я подлец уже с природы, Сорок лет хожу глупцом, И Наглицкий вечно мною, Как тряпицей черной, трет; Как кривою кочергою, Загребает или бьет!» 15 «Ба! Зачем здесь князь Пытнирский? Крокодил, а с виду тих! Это что?» – «Устав алжирский О печатании книг!» Вкруг него кнуты, батоги И Трусовский – ноздри рвать… Я - скорей давай бог ноги! Здесь не Место рассуждать. 16 «Что за страшных двух соседов У стены ты приковал?» «Это пара людоедов!- Надзиратель отвечал.- Вельзевуловы обноски, Их давно бы истребить, Да они как черви – плоски: Трудно их и раздавить!» 17 Я дрожащими шагами Через залу перешел И увидел над дверями Очень четко: «Сей отдел Прозаистам и поэтам, Журналистам, авторам; Не по чину, не по. летам Здесь места – по нумерам». 18 Двери настежь надзиратель Отворя, мне говорит: «Нумер первый, ваш приятель Каченовский здесь сидит. Букву Э на эшафоте С торжеством и лики жжет; Ум его всегда в работе: По крюкам стихи поет; 19 То кавыки созерцает, То, обнюхивая, гниль Духу роз предпочитает; То сметает с книжек пыль И, в восторге восклицая, Набивает ею, рот: «Сор славянский! пыль родная! Слаще ты, чем мед из сот!» 20 Вот на розовой цепочке Спичка Шаликов, в слезах, Разрумяненный, в веночке, В ярко-планшевых чулках, Прижимает веник страстно, Ищет граций здешних мест И, мяуча сладострастно, Размазню без масла ест. 21 Нумер третий: на лежанке Истый Глинка восседит; Перед ним дух русский в склянке Неоткупорен стоит. «Книга Кормчая» отверста, А уста отворены, Сложены десной два перста, Очи вверх устремлены. 22 «О Расин! откуда слава? Я тебя, дружка, поймал Из российского «Стоглава» «Федру» ты свою украл. Чувств возвышенных сиянье, Выражений красота, В «Андромахе» – подражанье «Погребению кота». 23 «Ты ль, Хлыстов? – к нему вошедши, Вскрикнул я.- Тебе ль здесь быть? Ты дурак, не сумасшедший, Не с чего, тебе сходить!» «В Буало я смысл добавил, Лафонтена я убил, А Расина переправил!» - Быстро он проговорил. 24 И читать мне начал оду… Я искусно ускользнул От мучителя; но в воду Прямо из огня юркнул. Здесь старик, с лицом печальным, Букв славянских красоту – Мажет золотом сусальным Пресловутую фиту. 25 И на мебели повсюду Коронованное кси, Староверских книжек груду И в окладе ик и пси, Том, в сафьян переплетенный, Тредьяковского стихов Я увидел, изумленный,- И узнал, что то Шишков. 26 Вот Сладковский. Восклицает «Се, се россы! Се сам Петр! Се со всех сторон зияет Молния из тучных недр! И чрез Ворсклу, при преправе, Градов на суше творец С драгостью пошел ко славе, А поэме сей – конец!» 27 Вот Жуковский! В саван длинный Скутан, лапочки крестом, Ноги вытянувши чинно, Черта дразнит языком. Видеть ведьму вображает: То глазком ей подмигнет, То кадит, и отпевает, И трезвонит, и ревет. 28 Вот Картузов! Он зубами Бюст грызет Карамзина; Пена с уст течет ручьями, Кровью грудь обагрена! И напрасно мрамор гложет, Только время тратит в том,- Он вредить ему не может Ни зубами, ни дером! 29 Но Станевич, в отдаленье Усмотрев, что это я, Возопил в остервененье: «Мир! Потомство! за меня Злому критику отмстите, Мой из бронзы вылив лик, Монумент соорудите: Я велик, велик, велик!» 30 Чудо! Под окном на ветке Крошка Батюшков висит В светлой проволочной клетке; В баночку с водой глядит И поет он сладкогласно: «Тих, спокоен сверху вид, Но спустись на дно – ужасный Крокодил на нем лежит». 31 Вот Измайлов! Автор басен, Рассуждений, эпиграмм, Он пищит мне; «Я согласен, - Я писатель не для дам: Мой предмет – носы с прыщами, – Ходим с музою в трактир Водку пить, есть лук с сельдями – Мир квартальных есть мой мир». 32 Вот Плутов – нахал в натуре,_: Из чужих лоскутьев сшит. Он – цыган в литературе, А в торговле книжной – жид. Вспоминая о прошедшем, Я дивился лишь тому, Что зачем он в сумасшедшем, Не в смирительном дому? 33 Тут кто? «Плутова собака Забежала вместе с ним». Так, Флюгарин-забияка С рыльцем мосичьим своим, С саблей в петле… «А французской Крест ужель надеть забыл? Ведь его ты кровью русской И предательством купил!» 34 «Что ж он делает здесь?»- «Лает, Брызжет пеною с брылей, Мечется, рычит, кусает И домашних и друзей». «Да на чем он стал помешан?» «Совесть ум свихнула в нем? Все боится быть повешен Или высечен кнутом!» 35 Вот в передней раб-писатель Каразин-хамелеон! Филантроп, законодатель. Взглянем: что марает он? Песнь свободе, деспотизму, Брань и лесть властям земным, Гимн хвалебный атеизму И акафист всем святым. 36 Вот Грузинцев! Он в короне И в сандалиях, как царь; Горд в мишурном он хитоне, Держит греческий букварь. «Верно, ваши сочиненья?» - Скромно сделал я вопрос. «Нет, Софокловы творенья!» – Отвечал он, вздернув нос. 37 Я бегом без дальних сборов… «Вот еще!» – сказали мне. Я взглянул. Максим Невзоров Углем пишет на стене: «Если б, как стихи Вольтера, Христианский мой журнал Расходился. Горе! вера, Я тебя бы доконал!» 38 От досады и от смеху Утомлен, я вон спешил Горькую прервать утеху; Но смотритель доложила «Ради вы или не ради, Но указ уж получен; Вам нельзя отсель ни пяди!» И указ тотчас прочтен; 39 «Тот Воейков, что бранился, С Гречем в подлый бой вступал, Что с Булгариным возился И себя тем замарал,- Должен быть, как сумасбродный, Сам посажен в Желтый Дом. Голову обрить сегодни И тереть почаще льдом!» 40 Выслушав, я ужаснулся, Хлад по жилам пробежал, И, проснувшись, не очнулся И не верил сам, что спал. Други, вашего совету! Без него я не решусь; Не писать – не жить поэту, А писать начать – боюсь!