Русская поэзия XIX века. Том 2

Коллектив авторов

<1844>

СТИХ

Пусть будет стих его понятен и высок, И блещет всех лучей слиянием чудесным; Да примирится в нем все дольнее с небесным, Да будет он меж нас как признанный пророк, Чтоб мощной мыслию, как дланию Зевеса, Собою обнял он весь безграничный мир, Чтоб в звуках зрели мы, прозрачных, как эфир, И мрамор Фидия, и краски Апеллеса.

<1845>

В ПОРТИКЕ

«Вспомни, Теано, ту пору, когда, утомившись Жаром весеннего солнца и долгой прогулкой, В портике сел отдохнуть я с тобою!… Нам были видны оттуда и гермесов ряд бесконечный, И агора с суетливой толпою, и храмы… Вспомни, что ты говорила, гетера!» «Пахнут чудесно твои умащенья, мой милый, Слившись с моими, и я их впиваю В трепете сладком, в забывчивой неге, Лежа головкой на персях твоих млечно-пенных Близко устами к устам и к очам недалеко… Что же припомнить могу я в такие

мгновенья! Нет ни грядущего, нет ни былого в блаженстве…, Не прерывай его: я так блаженна!…»

<1846>

СТЫДЛИВОСТЬ

Я лукаво смотрел на нее, Говорил ей лукавые речи, Пожирая глазами ее Неприкрытые белые плечи. Я ее не любил; но порой, Когда, взор свой склоняя стыдливо, Грудь и плечи дрожащей рукой Одевала она торопливо И краснела, и складки одежд Так неловко она разбирала, И, готовая пасть из-под вежд На ресницу, слезинка дрожала, И аттический звук ее слов, Как на лире струна, прерывался, Развязаться был пояс готов, И нескоро камей замыкался,- В этот миг все движенья ее, Как невольник, безмолвно следил я, И полно было сердце мое… В этот миг беспредельно любил я!

<1847>

КУПАНЬЕ

Вечером ясным она у потока стояла, Моя прозрачные ножки во влаге жемчужной; Струйка воды их с любовью собой обвивала, Тихо шипела и брызгала пеной воздушной… Кто б любовался красавицей этой порою, Как над потоком она, будто лотос, склонилась, Змейкою стан изогнула, и белой ногою Стала на черный обрывистый камень, и мылась, Грудь наклонивши над зыбью зеркальной потока; Кто б посмотрел на нее, облитую лучами, Или увидел, как страстно, привольно, широко Прядали волны на грудь ей толпами И, как о мрамор кристалл, разбивались, бледнея,- Тот пожелал бы, клянусь я, чтоб в это мгновенье В мрамор она превратилась, как мать – Ниобея, Вечно б здесь мылась грядущим векам в наслажденье.

<1847>

ВАЯТЕЛЬ И НАТУРЩИЦА

Светлым, правдивым художника взором окинь, афинянка, Статую эту… Я знаю, что ты согласишься со мною: Скажешь, что прав он, художник, созданьем своим недовольный…, Правда ль, богиню мою, как вакханку, одел я безвкусно, Даже ее безобразно одел я? Гармонию линий Чудного тела богини расстроили эти покровы? Правда ль, неловко на сгиб ее легкого стана упали Этих тяжелых одежд переломы, и в складках волнистых Скрыта от взоров прекрасная выпуклость бедер и лядвей?… Кажется, будто собою насильно стеснили застежки Вольное груди ее очертанье и будто сдержали Пылкий, широкий размет чародейных движений богини… Грубые складки сокрыли досадно-ревнивою тенью Лучшие перлы красы и высокого полные смысла… Сбрось же, красавица, сбрось, умоляю, одежды и пояс! Прелестям тела они безобразие, а не прикраса… Что ты стыдишься напрасно!… Оставь предрассудки и мненья Суетно-глупой толпы пред лицом человека-поэта!… Что ты ему созерцать позволяешь лишь только отдельно Части прекрасного тела… Зачем бы тебе не явиться Творческим взорам его в наготе не стыдливой и чистой!… Только порок лишь стыдится, скрываясь от ясного света… Иль тебе больно, что драхмой наемщицы бедной Я заплатил за бесценность, твою красоту покупая?… В жизни нам должно разумно мирить все земное с небесным, Должно равно уважать нам потребы Олимпа и дола… Разоблачись предо мною, и примешь ты плату бессмертья, Плату из всех дорогую… О, как ты чиста непорочно! Разоблачись! И я срежу со статуи этой одежды: Первую мысль изменив – изваять красоту Афродиты, Я изваяю, тебя созерцая, нагую Диану - Девственность в блеске своей чистоты не стыдливой.

<1847>

ПРОСЬБА ХУДОЖНИКА

О, не стыдись, не бойся, не красней Своих одежд изорванных и бедных: От пурпура и льна не будешь ты милей, Не нужно лилии для персей темно-бледных… Боишься ль ты, что я не полюблю Твою красу под этой епанчою?… О нет, дитя!… Но я тебя молю Художника восторженной мольбою, Полна невинности, явись ты предо мной, Чтоб не была ничем краса твоя покрыта, Как вышла некогда богиня Афродита Из пены волн, блистая наготой.

<1847>

ПИР

На пурпурных мы ложах сидели, Рассыпали нам женщины ласки, Ионийские песни мы пели И милетские слушали сказки. Уж не раз разносился в амфорах Оживляющий сердце напиток, И в немолчных шумел разговорах Откровений веселых избыток; И блистали светильники пира, И туман благовоний носился… Издали нам послышалась лира, И серебряный голос разлился… Колыхался в легких движеньях, В по л убеге или в полу-пляске, Выступали под такт песнопенья Плясуны, скоморохи и маски. С ними мальчик явился прекрасный, Будто Эрос – питерский малютка: Он то пел, то плясал он так страстно, То шутил грациозною шуткой… «Что ты спрятал на грудь под гиматий?… Что так выпукла грудь молодая?… Он, клянусь я, рожден для объятий… Он бы твой был жених, Навзикая!… Или спрятал ты кисть винограда?… До тебя – призываю Зевеса!
– Красоты не видала Эллада, Не писала рука Апеллеса! Осязать

ее просятся руки, И желают глаза осязанья!… Мне с тобою и Тантала муки, И богов золотые желанья!» «О неверный, холодный, жестокий! Разлюбил ты свою Автоною… Целый год я жила одинокой: Целый век не видалась с тобою. Я к толпе скоморохов пристала, Не боялась глухой этой ночи… Наконец-то тебя увидала! Не насмотрятся жадные очи, Не налюбится сердце с тобою! Я не мальчик… Сними мой гиматий! Посмотри на свою Автоною… Я хочу поцелуев, объятий!…»

<1850>

* * *

Ложе из лилий и роз приготовил тебе я, Розы и лилии эти покрыв живописно Тканью пурпурной, обшитой кругом бахромою… Бросься на мягкое свеже-душистое ложе, Бросься, как резвый ребенок, и детские речи Смехом обычным своим прерывай грациозно. Жарко тебе… Я достану воды из цитерны, Я оболью тебя влагою Зевса прохладной… Стану смотреть ненасытно, как струйки и капли Будут по телу скользить, обвивая любовно Стан твой, и плечи, и груди, и всю тебя, нимфа! Только условье одно предлагаю за это: Вдруг вавилонских одежд, персепольских сандалий, Тирских запястий – всех этих прикрас безобразных Не надевай ты, пока не иссохнет на теле Капля за каплей, которые выпьет сам воздух… Да и к чему ж измочить дорогие одежды!… Друг мой! Хочу посмотреть я глазами поэта, Как отделяется выпукло тело от ложа, Как этот пурпур волнистый отделится ярко От белизны легкопенной скульптурного тела… Душно тебе,- и я вижу, что хочешь облиться Свежей водою, но только условие наше Твердо держи… а не то – изорву я одежды И, по колючим кустам разметавши запястья, Брошу сандальи в ручей… Но не верь мне: шучу я… В это мгновение смертный, тебя созерцая, Как олимпийцы блаженные, станет блаженным… О, хорошо нам!… Не правда ли? Явор столетний Сенью прохладной раскинулся густо над нами, Так что едва пробивается солнце сквозь зелень; Мягкое ложе; на нем возлежит афинянка, Белые члены раскинув изящно, привольно, Как ей удобней и как ей внушает природа. Возле нас портик, а в портике видим картину Славного мастера Аттики нашей прекрасной. Солнце ее освещает так ясно, что видно Даже отсюда всю строгость рисунка, заметны Мелочи все и подробности все обстановки. Статуи граций и муз у колонн разместились И улыбаются нашему счастью оттуда… Небо Эллады, как будто бы тая над нами, Смотрит сквозь воздух пахучий на нас издалёка. Это Эгейское море, слегка подымаясь, Тихо поет про себя бесконечную песню… Видится, плавает остров зеленый на море, Будто зеленый корабль, и, нам кажется, хочет К гавани нашей пристать и принесть нам в подарок Сладкие фиги свои и миндаль с виноградом… Вот, посмотри-ка на север: лиловые горы, Беловершинные скалы и мрамор утесов… Что же забыл про тебя я, о бог вечно юный, Вакх-Дионис!… Принесу поскорее амфору С чистым фазосским вином, и с подругой немного Выпьем мы, чтоб поддержались подольше веселость, Живость в уме, да и в теле приятная свежесть… Нимфа, богиня, подруга, малютка, Никоя! Чтобы дополнить еще наслаждение наше Жизнью, искусством и всей красотою созданья, Буду играть я на флейте лидийские песни, Буду читать я творенья хиосского старца… Но перед тем воздадим мы богам благодарность За два равно нам любезные, сладкие дара: Первый наш гимн мы споем жизнедавцу Зевесу, Гимн же второй Прометею за пламя искусства.

<1851>

МОЯ БОГИНЯ

Медленно кончив свои умащенья, ты вкусные блюда В зелени сочной поставь, обложи их искусно цветами, В сребреный кубок налей искрометную кровь винограда: Звонкий тот кубок украшен любимым моим барельефом, Где Дионис, как душа вечно юного мира, представлен… Будем гармонией духа и тела с тобой наслаждаться!… Верь мне, одна без различия жизнь и людей и природы: Всюду единая царствует мысль, и душа обитает В глыбах камней бездыханных и в радужных листьях растений… Нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа, Нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела! Умственным взором гляжу я на образ жены полногрудой, В выпуклых линиях форм, изваянных богиней-Природой, Душу, и целую жизнь, и поэму созданья читаю… Не упрекай же меня, что я к тлену и праху привязан, Не упрекай за стихи, где я думы свои изливаю!… Иль ты не знаешь, что я поклоняюся новой богине, К музам причислив ее и назвавши ее Софросиной: Эту богиню я к жизни и к песням своим призываю… Пусть, как сатир осклабляясь, невежда смеется над нею, Смех его – лучший ему приговор… Но спеши, о подруга! Сытные снеди принесть, и весельем кипящие вина, И ароматы, и мудрого мужа Платона творенья.

<1851>

ВАКХАНКА

Ты жаркие страсти скрываешь Под гордо-холодной осанкой: Казаться Дианой желаешь, Когда рождена ты вакханкой… Не верю, что бурей желаний В груди твоей сердце не бьется, Я вижу, как жажда лобзаний На губках зовет и смеется. Восторги болезненно пышут, На этом румянце широком, Из глаз они льются и дышут Горячим дыханья потоком, Трепещут в прерывистой речи, В движенье, руках и осанке, И полные смуглые плечи Тебе изменяют, вакханке… Весеннею негою ночи Притворству расставлены сети… Давно говорят наши очи: С тобой мы далёко не дети!… Я смело раскрою объятья И знаю – ты примешь их жадно… Как стану тебя целовать я, Глядеть на тебя ненаглядно!…