Русская Прага
Шрифт:
Журналист застал писателя «за энергичным писанием многочисленных писем».
«— Уже за работой? — спросил Бельговский.
— Нет, это я принимаю еженедельную "ванну": омываю свою грешную совесть перед корреспондентами, — ответил с присущим ему юмором Аверченко.
— Вы только что вернулись из большого турне…
— Турне — это верно. Но почему же из большого? Всего два государства. Прошлый раз я объехал одним взлетом пять стран. Вот это турне! А сейчас — только Румыния и Сербия!..
— Говорят, в Румынии у вас были недоразумения?
— Ну уж и недоразумения. Просто хотели меня выслать из страны, как врага Румынии…
— А вы… действительно?..
— Даю вам
— Какие города вы объехали?
— Кишинев, Бендеры, Аккерман, Измаил, Рении, Болград, Бельцы, Килию, Галац и Букарест… Из Румынии я перепорхнул в Сербию…
— Что вы написали в последнее время?
— Роман "Игрушка мецената" и несколько рассказов. Роман вышел на немецком языке и выходит на чешском, сербском и венгерском…»
Однако, как бы ни был знаменит и востребован Аркадий Аверченко в европейских странах, размышления о России и всепоглощающее желание вернуться на родину жили в нем постоянно. Он об этом говорил и в своих выступлениях, и в личных беседах, и в интервью журналистам.
Журналист, литератор, критик, пражский корреспондент рижской газеты «Сегодня» Константин Павлович Бельговский, высоко ценивший произведения талантливого писателя, не мог в беседе с Аверченко обойти вниманием тему взаимоотношений Аркадия Тимофеевича с родиной — самую животрепещущую и ранимую для любого русского эмигранта тех времен. Журналист поинтересовался у Аверченко о перспективах выхода на русском языке романа «Игрушка мецената».
«— На русском!.. — огорченно воскликнул в ответ писатель. — Сейчас… иностранцы знакомятся с русскими писателями раньше русских. Я, например, написал комедию "Игра со смертью", и она ставится на каких угодно языках, кроме русского. В России я не могу ее поставить.
— Почему?
— Потому что советское правительство конфисковало в свою пользу все авторские писателей-эмигрантов. В таком же положении находятся Чириков, Сургучев, Арцыбашев и многие другие. Не обязаны же мы обогащать Третий интернационал. Да вот вам пример: выпустил я книгу по-русски: "Записки Простодушного". А Госиздат сейчас же выпустил ее в России. А выпущу я книгу на венгерском или чешском языке — и спокоен. Хотя некоторых и это не останавливает: мои рассказы в "Прагер Прессе" на немецком языке переводятся некоторыми варшавскими газетами на польский, а бессарабскими русскими газетами с польского обратно — на русский… Когда это было видно, чтобы русского писателя переводили на русский язык?!
— Ваши ближайшие планы на будущее?
— Я получил предложение от одной американской газеты сотрудничать; конечно, это опять перевод — но что же делать? Вероятно, придется ехать в Америку, но если возможно будет "говорить с места", то засяду с весны в Италии и буду в промежутках писать новый роман. Должен сознаться, что писание романа — превеселое занятие: нет никаких рамок, в которых поневоле заковывается небольшой рассказ. Ощущение воли и могущества — будто плаваешь в небольшой лодочке по необозримому океану, где миллионы путей, — поворачиваешь свою ладью куда хочешь, никто тебе не указ. А как подумаешь, что впереди еще возвращение в Россию, то… хорошо жить!..»
В марте 1924 года, давая интервью газете «Эхо», Аверченко еще был уверен, что перед ним — «необозримый океан» жизни и творчества с «миллионами путей», по которому ему предстоит плыть, «поворачивая свою ладью» туда, куда ему захочется. Конечным пунктом назначения он видел для себя — возвращение в Россию.
Но судьба распорядилась по-иному. Через год его не стало.
Аркадий Аверченко скончался в марте 1925 года в одной из пражских городских больниц. Его похоронили на Ольшанском кладбище, возле еще не достроенной в то время церкви Успения Богородицы. Провожала своего любимца в последний путь вся пражская колония русских эмигрантов. Говорят, он завещал перевезти свое тело в Россию.
В некрологе на смерть Аверченко Надежда Александровна Тэффи — прозаик, поэт, драматург, давнишний друг и соратник Аркадия Тимофеевича по работе в «Сатириконе» и «Новом Сатириконе» (постоянный автор с первого номера в 1908 году до закрытия журнала в 1918 году), — писала: «Многие считали Аверченко русским Твеном. Некоторые в свое время предсказывали ему путь Чехова. Но он не Твен и не Чехов. Он русский чистокровный юморист, без надрывов и смеха сквозь слезы. Место его в русской литературе свое собственное, я бы сказала — единственного русского юмориста.
Место, оставленное им, наверное, долгие годы будет пустым. Разучились мы смеяться, а новые, идущие на смену, еще не научились…»
По утверждениям некоторых исследователей, после своего переезда в Прагу Аверченко хотел встретиться с чешским писателем Ярославом Гашеком. Наверное, им было о чем поговорить. Ведь они очень импонировали друг другу и своим творчеством, и отношением к действительности, и поразительным чувством юмора, и блестящими литературными способностями.
Доподлинно неизвестно, состоялась ли их земная встреча, но то, что после смерти в начале 20-х годов прошлого века двух великих талантливых юмористов и в Чехии, и в России стало меньше поводов для веселья, — это неоспоримо.
Константин Бальмонт «всех влюбил…»
Совершенно особняком в ряду известных русских поэтов и писателей, соприкоснувшихся с Прагой во времена «Русской акции», стоит фигура поэта, переводчика, эссеиста Константина Дмитриевича Бальмонта (1867–1942).
Выходец из зажиточной семьи владимирских купцов, исключенный из юридического факультета Московского университета за участие в студенческих беспорядках, Бальмонт в конце XIX — начале XX века заявил о себе в России талантливыми стихотворениями, которые были высоко оценены критиками. Его поэзия заняла достойное место в ряду корифеев символизма.