Русская Прага

Командорова Наталья Ивановна

Вечная и главная тема творчества русских философов — поиски смысла жизни — не обошла и Георгия Васильевича Флоровского. В 1921 году была опубликована его работа «Смысл истории и смысл жизни». «Чем ярче бывает выражен индивидуалистический уклон какого-нибудь учения, — писал Флоровский, — чем глубже центр тяжести переносится в недра личной жизни, чем меньше перегородок воздвигается между человеческой личностью и божеством, — тем резче выступает на первый план идея Провидения, идея Промысла Божия, тем настойчивее ставится и закругленнее решается проблема предопределения, тем туже затягиваются над обреченной личностью роковые петли… для творческой личности не оказывается места…».

Георгий

Васильевич Флоровский

В поиске смысла истории и смысла жизни человечество, в представлении Флоровского, «не веруя стоит у алтаря вечных ценностей и истин и, как во времена Апостолов, требует знамений и премудрости, ищет осязательных доказательств», вместо того, чтобы «лишь слушаться непосредственных внушений говорящего и трепещущего сердца». К сожалению, человечеству недостаточно «внутреннего самосвидетельства истины и добра», замечает Георгий Васильевич, «…нужны еще пышные и непреложные подпорки, ему мало, что идеал высок и свят, нужно еще, чтобы он был стихийно-необходим, чтобы было гарантировано хилиастическое блаженство».

Однако надеждой на прозрение звучит полувопрос-полуутверждение Флоровского: «…Уверует ли человечество, поставит ли оно свободу и творчество выше необходимости и понимания? и когда? — от этого зависят свет и тени будущего».

«Искания» философа

Творческая натура философа Г. Флоровского находилась в постоянном поиске смысла человеческого бытия. Но в личном плане, похоже, искания идеала своей собственной жизни у Георгия Васильевича закончились в Праге. Здесь в апреле 1922 года он женился на Ксении Ивановне Симоновой, выпускнице Бестужевских Высших женских курсов, художнице и переводчице. Венчанием они скрепили свой союз, который длился долгих 55лет и служил им надежной основой и опорой в жизни, творчестве, научных изысканиях.

С начала 1922 года ученый стал ассистентом профессоров П. Новгородцева, Н. Алексеева и доцента Г. Гурвича на Русском юридическом факультете при Пражском университете. Помимо научной и преподавательской работы Г. Флоровский продолжал работать над магистерской диссертацией о религиозных исканиях А. И. Герцена.

В июне 1923 года Г. Флоровский защитил докторскую диссертацию «Историческая философия Герцена» и получил звание магистра философии от Русской академической группы в Праге. Официальными оппонентами на защите диссертации выступили ученые Николай Онуфриевич Лосский, Петр Бернгардович Струве, Василий Васильевич Зеньковский. Хотя защита диссертации прошла успешно и после этого ученый занял должность приват-доцента на кафедре истории философии права Русского юридического факультета, некоторые исследователи творческой биографии Г. Флоровского отмечают, что его работа не получила надлежащего отклика в научном мире, которого, несомненно, заслуживала. Подготовленное для печати сочинение «Историческая философия А. И. Герцена» не было опубликована в эмигрантской печати — появилась лишь краткая обобщающая статья. Очевидно, пропагандируемые Г. Флоровским прагматичные взгляды на философию как на программу личностной и общественной жизни, т. е. «философию действия», шли вразрез с позитивистскими и либеральными приверженностями эмигрантской среды того времени.

Спустя годы, в 1929 году в парижских «Современных записках» Георгий Васильевич опубликовал одну из версий своих исследований под заглавием «Искания молодого Герцена», ниспослав этому в эпиграфе слова Аполлона Григорьева: «Немногие имеют счастье или несчастье рождать из себя собственные, а не чужие мысли». Наверное, далеко не всеми соотечественниками ученого-эмигранта однозначно воспринимались выводы Г. Флоровского: «…будущее не из прошлого вырастает, не его силою живет, не связано его пределами, представляя собой нечто новое, исполненное непочатой свежести и молодости. Это сознание окрыляет национально-исторические упования, освобождает путь созидающему творчеству. И до последних лет жизни Герцен чувствует и мыслит как человек, взошедший на кряж: подъем кончен, спускаться еще рано… И с тем вместе он твердо знает, что этот перевал не единственный; тот, который сейчас преодолевает человечество, — не первый и не последний, — не конец мировой истории. Путь всемирно-исторического развития не есть наклонная плоскость, по которой нужно взбираться до верхнего предела или спускаться под гору. Это — равнина, бескрайняя и широкая, перерезанная…горными хребтами…»

Ученый образно называл «подъем»-созидание — покорение «горных хребтов» «творческой задачей», совершаемой «волевым напряжением людей в их круговой поруке и взаимодействии», воля которых «зажигается и закаляется вдохновением, верою, пафосом души». Наверное, близка была Г. Флоровскому натура Герцена-философа, если он мог заключить, что «катастрофическое мироощущение и воля к действию» — это основа для осознания основной проблемы России.

Письмо к Петру Струве

Во время пребывания в Праге Георгий Васильевич публикует более ста своих статей и рецензий в крупнейших журналах эмиграции: «Русская мысль», «Путь», «Современные записки» и др. Как считают исследователи, наиболее значимыми были работы: «К метафизике суждения», «Метафизические предпосылки утопизма», «К обоснованию логического релятивизма» и другие.

На пражский период жизни Г. В. Флоровского пришлось переосмысление им своего участия в евразийском движении, с которым он сблизился еще в Софии, до эмиграции в Прагу. Георгий Васильевич активно работал в Русском религиозно-философском обществе, вместе с П. Савицким, Н. Трубецким, П. Сувчинским стал одним из основателей евразийства. Однако со временем пришло размежевание с бывшими соратниками по движению.

В «Письме к П. Б. Струве об евразийстве» Георгий Васильевич в 1921 году определил свою позицию, отмечая как положительные, так и отрицательные стороны движения. «Понятием "политика” теперь злоупотребляют не менее, чем во дни "освободительного движения", и безудержным размахом очерчивают для нее столь широкую сферу, что вне ее почти что ничего не остается…», — писал Г. Флоровский, указывая на опасность данной тенденции, так как «интеллигентская психология по-прежнему остается пораженной тем же "нигилизмом", тою же слабостью веры в самозаконность и в самоценность культурного творчества…». В связи с этим Георгий Васильевич предостерегал, что «если сама воля к культуре, воля к творчеству будет заслонена злобою дня, внутреннее обнищание и духовная гибель станут неизбежны».

^{Петр Бернгардович Струве}

Однако, несмотря на то что Г. Флоровский ставил духовность, творчество, философию выше политической борьбы, он все же не принимал так называемое «примиренчество», потому что считал большевизм черной, злой, дьявольской стихией и в конечном итоге национальной гибелью.

Но бороться с разрушительной стихией, писал ученый, «не зная, что хочешь строить, — это отважное, но вполне "безответственное" предприятие», поэтому «нельзя противопоставлять русской революции только одно голое стремление к порядку». Наравне с творческой «установкой сознания» зазвучала у Г. Флоровского в письме к П. Б. Струве тема «личной ответственности»: «Для чаемого и грядущего русского Воскресения необходимо теперь более чем когда, проповедь личной ответственности, призыв к творческому осознанию проблем жизни…»

Исследователи творческой биографии Г. В. Флоровского С. Бычков и М. Колеров отмечали: «Весной— осенью 1923 года начался его отход от евразийства. Почувствовав в евразийстве властные и "геополитические" амбиции, Флоровский обвинил евразийцев в измене первоначальным принципам движения. Выдвигая приоритет "православия и культуры", Флоровский не мог смириться ни с политизацией евразийства, ни с общей "национал-большевистской" ориентацией его лидеров. Размежеванию Флоровского с евразийством способствовали его личный конфликт с Савицким и сближение с С. Булгаковым, который стал его "духовным отцом"…»