Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917

Пайпс Ричард

Петроград, из-за удаленности от производительных регионов страдавший больше других городов, встречал зиму 1916/ 1917 годов в отчаяннейшем положении. В городе все чаще прекращали работу фабрики — либо из-за отсутствия топлива, либо вынужденные предоставить своим рабочим возможность отправиться за продуктами в деревню.

* * *

Либеральные и консервативные круги крайне беспокоило такое развитие событий, несущее в себе угрозу революции, угрозу, которую они отчаянно пытались отвести. Виновными они считали царскую чету, и прежде всего Александру Федоровну. Впервые во все времена либералы и монархисты объединились в оппозицию к царскому двору. К концу 1916 года оппозиционные настроения охватили и высшие военные круги, и высшую бюрократию, и даже великих князей, которые решили, как говорилось, «спасти монархию от монарха». Россия еще не знала такого единения, а двор — такой изоляции. И революция 1917 года стала неизбежной, коль скоро даже высшие слои русского общества, которым более других было что терять, стали действовать революционными методами.

Конечно, мотивы были различны. Консерваторы,

включая правых политиков, великих князей, сановников и генералов, выступили против двора, боясь, что царь приведет Россию либо к поражению, либо к позорному сепаратному миру. Либералов беспокоили мятежные выступления, которые дали бы возможность социалистам подстрекать массы. Прогрессивный блок, возродившийся в конце 1916 года, расширялся во всех направлениях — и вправо, и влево, пока не охватил почти весь спектр политической жизни, включая большинство правительственных чиновников. В начале февраля 1917 года в меморандуме, адресованном английской делегации, Струве писал: «Старый клич «борьба с бюрократией» потерял свое значение. В нынешнем конфликте все лучшие представители бюрократии на стороне народа»⁴³.

Нестихающие толки о том, что монархия ведет секретные переговоры о сепаратном мире, осложняли положение высшего общества. Слухи эти были не совсем безосновательны, ибо немцы и австрийцы действительно прощупывали почву в Петрограде. Одна из таких попыток была предпринята через брата императрицы Александры Федоровны герцога Эрнеста Людвига Гессенского⁴⁴. Протопопов во время пребывания в Швеции встречался с немецким бизнесменом. Но эти и подобные попытки не находили никакого отклика с русской стороны. Ни в русских, ни в зарубежных архивах после революции не обнаружено каких-либо свидетельств, что царское правительство стремилось к сепаратному миру или хотя бы обдумывало такую возможность⁴⁵. Николай и его супруга были полны решимости вести войну до конца, невзирая на внутренние обстоятельства. Однако эти слухи нанесли монархии невосполнимый урон, отдалив от нее ее естественных защитников в лице консерваторов и националистов, настроенных непримиримо антигермански.

Но еще вредоноснее оказались слухи о предательских интригах, которые плетут императрица и Распутин. Под этим тоже нет никаких оснований. Каких бы грехов ни совершала Александра Федоровна, она была глубоко предана своей ставшей ей новой родиной стране, ярким свидетельством чему явилось ее поведение после революции, когда на карту была поставлена ее жизнь. Но на нее, немку по происхождению, смотрели как на враждебного инородца. Еще более ее репутацию пятнали связи Распутина с сомнительными личностями петербургского полусвета, многие из которых подозревались в связях с немцами. Беда в том, что было не так уж важно, замешаны ли императрица и Распутин в прямой измене, — на взгляд патриотов, всем своим поведением они оказали врагу такую неоценимую услугу, какую не смогли бы оказать, даже будучи настоящими агентами.

Либеральная оппозиция оказалась в ситуации, из которой не знали, как выйти. Кадеты не хуже полиции были осведомлены о накопившемся в народе недовольстве и опасались, что без быстрых и решительных действий с ситуацией не совладать. Им было известно и о том, что массы, как явствовало из донесений полиции, теряют доверие к Думе, не видя с ее стороны энергичных действий⁴⁶. В этих обстоятельствах кадеты решили, что сохранить престиж и не уступить радикалам они смогут, только бросив вызов правительству. Некоторые кадетские деятели полагали, что если России и посчастливится завершить войну без революции, то ее все равно не избежать после наступления мира, которое будет сопровождаться массовой безработицей и захватом крестьянами земель⁴⁷. Поэтому сейчас жизненно необходимо было предпринять шаги смелые, даже революционные. И все же слишком жесткое давление на правительство могло окончательно сокрушить остатки административного аппарата и вызвать ту самую анархию, которую либералы и стремились предотвратить. Значит, предстояло выполнить в высшей степени деликатную задачу: давление на правящие круги должно было быть достаточно мощным, чтобы снискать расположение масс и вынудить правительство уступить свою власть, но при этом действовать следовало крайне осторожно, чтобы не смять всю государственную структуру.

Неожиданно монархия сама как будто облегчала эту задачу, назначив в середине сентября А.Д.Протопопова на пост министра внутренних дел. [Протопопов сначала был назначен управляющим министерства, министром он был утвержден в середине декабря, после убийства Распутина. См.: Дякин B.C. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914–1917). Л., 1967. С. 265]. Это назначение подавало повод для самых невероятных упований. Неординарность назначения Протопопова состояла в том, что второй по важности пост в государстве был вручен человеку, не имеющему ни чина, ни чиновничьего опыта. Он, правда, не был первым частным лицом, назначенным на министерский пост, — до него в июле 1916 года портфель министра земледелия получил А.А.Бобринский, — но беспрецедентным было то, что человеку без чина вручалось управление административным механизмом государства. Это было отчаянной попыткой двора найти компромисс, шагом навстречу требованиям Думы осуществлять контроль над кабинетом министров, ибо Протопопов, богатый помещик и владелец суконного дела, октябрист и член Прогрессивного блока, был не просто депутатом Думы, но и товарищем председателя. Родзянко и Гучков, как и другие думцы, имели о нем весьма высокое мнение⁴⁸. В этих обстоятельствах назначение Протопопова не без оснований воспринималось как уступка Прогрессивному блоку — первое из ряда министерских назначений, которые должны были привести

к созданию кабинета, пользующегося доверием Думы. Именно так расценил шаг царя А.И.Коновалов, член Прогрессивного блока. На частном собрании кадетов и солидарных с ними политиков в начале октября он охарактеризовал назначение Протопопова как полную «капитуляцию» режима: «Капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок. Самое большое, на что можно было рассчитывать, это на назначение какого-нибудь либеральничающего бюрократа. И вдруг — октябрист Протопопов, по существу чуждый бюрократическому миру. Для власти это была капитуляция, почти равносильная акту 17 октября. После министра-октябриста не так уж страшен будет министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева. [А.И.Шингарев был видным деятелем кадетской партии и специалистом по аграрным вопросам. Он занял пост министра финансов во Временном правительстве и был убит в начале 1918 года матросами-анархистами.]. Все зависит от нас, все в наших руках»⁴⁹. Такого же мнения придерживалась почти вся пресса. Неофициальный курс акций в Петрограде с приходом Протопопова резко подскочил.

Вскоре этим радужным надеждам суждено было разбиться в прах. Назначение Протопопова было не капитуляцией монархии, а ловким политическим маневром. Двору предстояло созвать 1 ноября заседание Думы, так как, согласно конституции, требовалось ее одобрение бюджета. Предполагалось, что оппозиция воспользуется этой возможностью, чтобы возобновить наступление на правительство. С точки зрения двора, Протопопов был именно тем человеком, который может справиться с Думой. Как член октябристской партии и Прогрессивного блока он пользовался доверием оппозиции, с другой же стороны, при дворе прекрасно сознавали истинную сущность Протопопова — последовательного и преданного монархиста. Рекомендация Распутина служила гарантией благонадежности Протопопова. Он был человеком крайне тщеславным и, плененный честью, коей удостаивала его царская чета, едва ли мог взять сторону оппозиции. Императрица прекрасно понимала, как и почему Протопопов будет служить интересам двора: «Пожалуйста, возьми Протопопова министром внутренних дел, — уговаривала она мужа 9 сентября, — так как он один из Думы, это произведет на них впечатление и заткнет им рты»⁵⁰. По выражению Пареса, она хотела использовать «думца, чтобы обуздать Думу»⁵¹. Протопопов представлялся идеальным министром — рекомендованный Распутиным и все же приемлемый для Родзянко и Гучкова. Он, кроме того, произвел великолепное впечатление на короля Георга V и французов, возглавляя прошлым летом на Западе дипломатическую миссию. Николай предоставил Протопопову карт-бланш в управлении страной: «Ну, делайте что надо — спасайте положение»⁵². Поддерживаемый царем, ценившим его обходительные манеры и обаяние, и царицей, про которую говорили, что она хочет распоряжаться Россией, как будто это «их усадьба»⁵³, излучающий безграничный оптимизм в атмосфере всеобщего уныния, Протопопов стал настоящим диктатором.

Выбор, сделанный двором, оказался бедственным. Единственным достоинством Протопопова на высоком посту была его «способность приспосабливаться к людям, придерживающимся различных политических взглядов», — сравнительно редкое качество в России⁵⁴. И этот талант снискал ему многих сторонников. Однако руководило им тщеславие. Возгордившись назначением, он до предела использовал открывшиеся возможности: он был принят при дворе, он мог теперь снисходительно обращаться с прежними коллегами по Думе и вынашивать грандиозные планы реформ. Ему были дороги именно эти психологические стороны власти. Впоследствии, когда дела пошли хуже, другу, убеждавшему его уйти в отставку, он с негодованием заметил: «Как ты можешь мне говорить об отставке? Всю жизнь я мечтал стать товарищем губернатора, и вот — я министр!»⁵⁵

Он не имел никаких административных способностей и даже свое собственное суконное дело умудрился довести до грани банкротства⁵⁶. Он проводил мало времени на службе и не принимал во внимание на редкость прозорливые донесения департамента полиции о внутреннем положении в стране. В момент, когда страна стояла на критическом повороте истории, сей государственный муж, занимая ответственнейший в государстве пост, всеми помыслами был устремлен к завоеванию положения и связей в обществе: показания, данные им Чрезвычайной следственной комиссии после революции, выдают его полную растерянность⁵⁷. Его нелепые поступки заронили подозрения в умственной неполноценности, явившейся следствием венерического заболевания.

Вступив в должность, Протопопов задумал программу либеральных реформ по еврейскому вопросу: отмену черты оседлости и других ограничений для евреев⁵⁸ — мера, давно назревшая, но едва ли самая насущная и своевременная, в особенности если учесть, что «черта» стерлась как бы сама собой в результате массового выселения евреев из прифронтовой зоны. [Подозреваемые в симпатиях немцам, многие евреи, жившие в прифронтовой полосе — их число достигало 250 тыс., — были вынуждены в 1915 году переселиться в глубь страны.]. Эти планы Протопопова отвечали требованиям Прогрессивного блока и были подстегнуты Распутиным, который представлялся поборником еврейского равноправия. Обдумывал Протопопов и идею создания ответственного министерства — ответственного за все незаконные, а также «нецелесообразные» действия, однако не перед Думой, а перед сенатом — назначаемым сверху судебным органом⁵⁹. Впрочем, ни одно из этих начинаний не было до конца разработано или воплощено. Через несколько недель после назначения Протопопов провел встречу с оппозицией в надежде выработать совместный курс действий, но и из этой затеи ничего не вышло.