Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917
Шрифт:
И действительно, в воздухе остро запахло революцией. Этот мятежный дух питали два настроения: недовольство правительством за его неспособность справиться с экономическими проблемами и некоторое новое чувство враждебности к крестьянству со стороны городского населения. Война вызвала трения между городом и деревней, которых Россия прежде не знала. Горожане видели в мужиках скопидомов и спекулянтов: уже в июне 1916 года Альфред Нокс предупреждал, что «городское население может зимой причинить беспокойство»31.
В течение лета и осени 1916 года в департамент полиции непрерывным потоком стекались тревожные донесения из провинции. Все их авторы почти в один голос сообщали о том, что инфляция и нехватка продуктов в городах вызвали рост недовольства и дали пищу для диких слухов. Когда рабочие, отработав долгий день на заводе или фабрике, идут в лавки за покупками, они находят там
Но он предостерегал, что экономические беспорядки могут легко принять политические формы.
В полицейском донесении министерству внутренних дел от октября 1916 года следующим образом описывается сложившаяся обстановка: «Необходимо признать безусловным и неоспоримым, что внутренний уклад русской государственной жизни в данный момент находится под сильнейшей угрозой неуклонно надвигающихся тяжелых потрясений, вызываемых и объясняемых исключительно лишь экономическими мотивами: голодом, неравномерным распределением пищевых припасов и предметов первой необходимости и чудовищно прогрессирующей дороговизной. Вопросы питания в самых широких кругах населения огромной империи являются единственным и страшным побудительным импульсом, толкающим эти массы на постепенное приобщение к нарастающему движению недовольства и озлобления. В данном случае имеются определенные и точные данные, позволяющие категорически утверждать, что пока все это движение имеет строго экономическую подкладку и не связано почти ни с какими чисто политическими программами. Но стоит только этому движению вылиться в какую-либо реальную форму и выразиться в каком-либо определенном акте (погром, крупная забастовка, массовое столкновение низов населения с полицией и т. п.), оно тотчас же и безусловно станет чисто политическим»32.
Осенью 1916 года шеф петроградского корпуса жандармов докладывал: «Исключительная серьезность переживаемого страною исторического момента и те неисчислимые катастрофические бедствия, коими могут угрожать всему жизненному укладу государства возможные, в близком будущем, бунтарские выступления озлобленных тяготами повседневного существования низов населения империи, по убежденным мнениям лояльных элементов, — властным образом диктуют крайнюю необходимость спешных и исчерпывающих мер к устранению создавшейся неурядицы и разрежению излишне сгустившейся атмосферы общественного недовольства. Половинчатость в решениях и какие-либо полумеры случайного характера, как показал опыт последнего времени, при настоящих условиях совершенно неуместны»33.
Особенно беспокоили службу безопасности признаки того, что народное недовольство все чаще выражается в ненависти к престолу. Шеф полиции Петрограда докладывал в конце сентября 1916 года, что в столице оппозиционные настроения масс достигли такого накала, какого не наблюдалось с 1905–1906 годов. Другой высокопоставленный полицейский чиновник отмечал, что впервые в его практике народный гнев направлен не на одних лишь министров, но и на самого государя императора34.
Одним словом, по мнению хорошо информированных и наиболее лояльных наблюдателей, Россия в октябре 1916 года оказалась в ситуации, которая на языке радикалов классифицировалась как «революционная». И об этом нельзя забывать, оценивая утверждения монархистских политиков и историков о том, что февральская революция, разразившаяся несколько месяцев спустя, была делом рук либералов и неких инородных сил. Современные источники указывают, что беспорядки, вспыхнувшие в феврале, были явлением вполне самородным.
Когда в тылу все кипело, настроение в войсках на передовой оставалось вполне удовлетворительным, во всяком случае внешне. Армия собралась с силами и окрепла. К такому выводу пришли два иностранных наблюдателя, хорошо знакомых с обстановкой по личным наблюдениям. Альфред Нокс говорил, что еще в январе — феврале 1917 года «армия была крепка духом», а Бернард Парес в тон ему заявлял: «Фронт был здоров, тыл же прогнил»35. Но и в войсках неуклонно шла разрушительная работа. Массовый характер приобрело дезертирство: вел. кн. Сергей Михайлович, возглавлявший Главное артиллерийское управление, в начале января 1917 года подсчитал, что около миллиона или более того солдат сняли шинели и вернулись домой36. Стала
Другим поводом для беспокойства служили распространявшиеся в окопах и тылу слухи. В солдатских письмах домой и из дома в конце 1916 года военные цензоры встречали самые зловещие истории о царе и царице. О циркулирующих на фронте совершенно нелепых слухах, будто солдатских жен выселяют и вышвыривают на улицу или будто немцы подкупили министров за миллиард рублей и так далее, говорилось и в полицейских донесениях38.
Конечно, все это будоражило восьмимиллионную солдатскую массу на фронте, но гораздо пагубнее воздействовало на те 2–3 млн. резервистов и новобранцев, которые находились в тылу. Живущие в переполненных казармах в тесном соседстве со все более недовольным гражданским населением, они представляли собой крайне ненадежный элемент. В одном Петрограде и пригородах их было 340 тыс. — внушительная масса раздраженных, вспыльчивых и к тому же вооруженных людей.
Власти сознавали социальную опасность, которой чреваты инфляция и нехватка продовольствия, но не знали способа решения этих проблем, вокруг которых велось множество разговоров и изводились тонны бумаги, но никаких действенных мер не предпринималось.
Как уже отмечалось, землевладельцы, оказавшись без работников, не могли исполнять свою традиционную роль поставщиков продовольственных товаров для города. Крестьяне имели излишки, но не желали ими поступаться, потому что не знали, куда употребить скопившиеся на руках деньги, — ведь промышленных товаров было решительно не достать. В 1916 году ходили слухи, что цены на зерно взлетят на недосягаемую высоту: от двух с половиной рублей за пуд до 25 рублей и выше. Естественно, крестьяне предпочитали делать запасы.
В правительстве обсуждалась проблема установления твердых цен на зерно, принудительного изъятия и даже национализации зерна и связанных с его производством и перевозкой сфер земледелия и транспорта39. В сентябре управляющий министерством внутренних дел А.Д.Протопопов предпринял шаги к тому, чтобы взять под юрисдикцию своего ведомства сферу продовольственного снабжения на том основании, что эта проблема получила политическое звучание и затрагивает область внутренней безопасности страны. Планировалось также гарантировать обеспечение продовольствием рабочих, в особенности занятых на военном производстве. Но из этих благих намерений ничего не вышло. Протопопов, промышленник и поклонник принципа «laissez-faire», [Невмешательство (фр.). ] противник реквизиций и других форм ограничения, предпочитал пустить дела на самотек. Вместо того чтобы организовать снабжение городов продуктами, он убедил министра земледелия А.А.Бобринского сдержать пыл своих губернских служащих, занятых закупкой зерна у крестьян.
Оставалась еще возможность позволить общественным организациям заниматься сбором и распределением товаров. Не однажды городские думы предлагали взять решение этой задачи на себя, но всякий раз их предложения отклоняли. Неспособное само справиться с трудностями, правительство все же опасалось поручить это дело выборным органам40.
В результате к концу 1916 года положение с продовольствием и топливом в крупнейших городах России стало критическим. К этому времени Москва и Петроград получали лишь треть необходимого продовольствия и стояли на пороге голода — припасов оставалось в лучшем случае на несколько дней41. Нехватка топлива усугубляла трудности: Петроград получал лишь половину необходимого количества, а это означало, что даже когда пекарни и получали муку, то выпекать хлеб все равно не могли. Обращение Петроградской думы к правительству с просьбой позволить организовать распределение продуктов было вновь отклонено42. Чтобы избежать взрыва народного гнева, Штюрмер строил планы эвакуации из Петрограда 60–80 тыс. солдат, а также 20 тыс. беженцев, но, как и с иными благими начинаниями царского правительства в последние дни его существования, из этого ничего не вышло.