Русская семерка
Шрифт:
Федор открыл глаза и посмотрел на Алексея.
– Такси! Такси! – вдруг обрадованно закричал с водительского места Борис, увидев впереди зеленый огонек.
– Гони в больницу! – приказал ему Алексей.
– Нет. Вы уходите. Я за вас молиться буду, – сказал Федор и чуть усмехнулся обескровленными губами. – Молитвы инвалидов быстрее доходят…
Борис остановил «пикап» на стоянке такси, крикнул топтавшемуся у машины водителю:
– Эй, где здесь больница?
– Идите!.. – сказал Алексею Федор и, с явным напряжением подняв левую руку, медленно перекрестил его.
19
– Проснись! Уже пять тридцать! Проснись! – Джуди трясла Алексея за плечо.
Он открыл глаза. Не узнавая, посмотрел на нее.
– Ты
– Угу… – пробормотал Алексей, засыпая снова.
Поезд, тяжело громыхая колесами, заскрипел, истошно взвизгнули тормоза. Медленно, как больное животное, остановился. Стало тихо, только на верхней полке громко храпел пожилой мужчина, подсевший к ним поздно вечером. В тесном купе, где вдоль стен тянулись узкие спальные полки, – по две с каждой стороны, – дышать было нечем.
Джуди одним движением сдернула с Алексея одеяло. Но он спал одетый и никак на это не отреагировал. Тогда, окончательно разозлившись, она схватила его за плечи, рванула на себя и столкнула на пол. Раздался глухой стук.
– Е…а мать! Ты что? Ох…а?! – Алексей растерянно сидел на полу и потирал ушибленный бок.
– Поезд остановился. Ты просил… – начала Джуди, но Алексей не дал ей договорить, вскочил и выбежал в коридор.
Через несколько секунд он вернулся.
– Одевайся! Выходим! Быстрей! – он торопливо накинул свой полушубок, схватил их рюкзак и вышел из купе.
Джуди двинулась за ним.
В полутемном коридоре было пусто. Все двери в купе были закрыты, только в конце вагона из открытого купе проводника падал слабый желтый свет. Из туалета резко пахло хлоркой.
– Куда вы? – удивился проводник, носатый, восточного типа молодой парень. – Я ж тебе сказал, это Пермь. А у вас билеты до Свердловска. Иди, дорогой, спи!
– Нет, мы передумали, – Алексей протянул руку Джуди, помогая спрыгнуть со ступенек вагона.
– Во народ! – не унимался проводник. – До Свердловска, понимаешь, еще день ходу, а они выходят!
Алексей, не останавливаясь, потащил Джуди вдоль по перрону.
– Сколько времени? – спросил он.
– Двадцать минут к шести! – Джуди никак не могла запомнить, как правильно называть время, и всегда делала ошибки. Обычно Алексей смеялся над этим, часто спрашивал время, когда было не нужно, но теперь он даже не улыбнулся. – Почему мы здесь вышли?
– Надо. Дело у меня в этом городе, – он не выпускал ее руки из своей, больно сжимая пальцы.
Джуди тоскливо осмотрела пустой перрон. Редкие пассажиры, которые вышли из поезда, сосредоточенно тащили свои пожитки к вокзалу. Было холодно, тяжело пахло горелым углем, над паровозом поднимались густые серые клубы дыма.
Шестой день они пересаживались с поезда на поезд. Садились поздно вечером, выходили до рассвета. Алексей объяснял, что так меньше шансов встретить железнодорожную милицию, которая часто ходит по вагонам и в любой момент может их опознать.
Но шанс быть опознанными по их фотографиям, висевшим на станциях на стендах «Разыскиваются преступники», был весьма невелик. Потому что, кроме их фотографий, на этих стендах было еще с десяток других, и толпы людей, занятых своими заботами, проходили мимо таких стендов совершенно безучастно, даже не вскинув глаза на портреты разыскиваемых по всей стране преступников. А если бы кто и взглянул, и присмотрелся, и – что еще трудней – запомнил лица, отпечатанные на плохой желтой бумаге, из которой в США делают магазинные пакеты, то все равно опознать по этим фото Джуди и Алексея было почти невозможно. Джуди сама себя узнавала с трудом. Ее фото было увеличено с карточки в паспорте, и со стенда на нее смотрела юная, симпатичная, длинноволосая, чистая американка в легкой кофточке, с глазами, хорошо оттененными умелой косметикой, с улыбкой, открывающей хорошие, сияющие белизной зубы… А теперь она уже не помнила, когда в последний раз чистила зубы. Она стояла перед стендом в валенках и какой-то ужасной куртке, бритоголовая под платком, с запавшими ненакрашенными глазами – Золушка перед портретом принцессы. А узнать Алексея было еще трудней – он перестал бриться и быстро оброс короткой бородкой-щетиной и усами.
А кроме того, вокруг них были тысячи и тысячи таких же кочующих по стране молодых пар, демобилизованных солдат, рабочих, шабашников, «бичей», спешащих на заработки в Сибирь или бегущих из Сибири. В ватниках, телогрейках, брезентовых армейских полушубках, в тяжелых пальто или нейлоновых куртках. От них пахло потом, луком, чесноком, водочным перегаром. В поездах они ели крутые яйца, свиное сало, кислый хлеб и пили водку или дешевое красное вино «Алжирское», которое называли «чернилами». У половины из них – у мужчин и у женщин – было во рту по несколько металлических зубов – от авитаминоза. Даже Москва с ее более или менее прилично одетыми жителями казалась отсюда, с расстояния нескольких сот километров, далекой планетой, почти западной цивилизацией… Поразительно, думала Джуди, как эта нищая, убогая, полуголодная страна, пребывающая по уровню быта где-то в 16-м веке, сумела подчинить себе полмира?! И если ей подчинено полмира, то почему она такая нищая? Византия, Рим, Британия во время расцвета их империй были чудовищно богаты, а эти… Почему мы в Америке их боимся?…
– Пошли, пошли! – оторвал ее Алексей от созерцания ее собственного портрета. Он был постоянно настороже, ему всюду мерещилась погоня.
Джуди держалась из последних сил. Окружающая ее чужая убогая жизнь поначалу удивляла, а затем стала раздражать. Грязь, отсутствие туалетной бумаги в сортирах, тяжелая, отвратительная на вкус и сомнительной свежести еда, вода, пахнущая железом и хлоркой! Днем они грелись и отсыпались в кинотеатрах, ели чудовищную еду в разных забегаловках. От липкого кислого хлеба, сине-обезжиренного кефира, картошки или пирожков, жаренных, конечно, не на масле или маргарине, а на машинной смазке, у Джуди постоянно был отвратительный вкус во рту, изжога, тяжесть в желудке, газы… И, главное, собственная несвежесть, паровозная копоть на теле, в носу, в глазах – это утомляло ее больше, чем сон урывками, поспешные пересадки с одного поезда на другой. Ее стал преследовать один и тот же сон: она у мамы в Алабаме, лежит в бассейне, а рядом, на подносе плавает большой, удивительно пахнущий хамбургер и звучит мелодия: «Help yourself, Help yourself, Help yourself with slice of pizza!» Почему хамбургер все время сопровождала мелодия рекламы пиццы – этого Джуди не знала.
Днем она с удивлением смотрела на Алексея, которого их бродячая нечистоплотная жизнь, казалось, совсем не трогала. Борода и усы изменили его лицо почти до неузнаваемости, сделали старше, угрюмее – прямо какой-то тип из Достоевского. Он чаще задумывался, мало говорил, почти не смотрел на нее, и она думала, что он относится к ней, как к тяжелой бесполезной обузе.
В первый день, когда он рассказал ей о своей встрече в Москве с Таней Гур, Джуди воспряла духом. Она перестала плакать, надежда вернула ей былую решительность и самоуверенность. Теперь, когда у них есть деньги, они действительно смогут подкупить кого-то и перейти границу. Но почему Алексей так странно себя ведет? Почему вместо того, чтобы сразу ехать к границе, они едут куда-то в глубь страны?! Какая-то Пермь, почти Сибирь! Алексей что-то темнит, крутит! Но почему?…
– Алексей, я тебе уже говорила! Мне нужно помыться! – сказала она и остановилась.
Они стояли в большом, тускло освещенном здании Пермского вокзала. Вдоль высоких окон тянулись деревянные лавки, сплошь занятые спящими людьми, чемоданами, мешками, большими плетеными корзинами. Подоконники тоже были заняты многочисленными, волчьего цвета котомками, спящими детьми, немытыми и небритыми пассажирами, ожидающими свои поезда. Было накурено, и вокруг сновали хмурые невыспавшиеся люди. У стены с закрытыми окнами билетных касс люди спали на полу, на своих узлах и чемоданах – спали посменно, чтобы не потерять свою очередь…