Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
Шрифт:
Клеопатра Михайловна смеялась, но в душе она была довольна, так как Дуня, опытная во всех хозяйственных делах, была полезнейшим человеком. Она попробовала заметить отцу, что, быть может, следует отправить одну из сестер домой, но он ей на это ответил, что в такой большой квартире всем работа найдется и так как впоследствии предполагалось возвращение в Петербург, то лучше сохранить обеих сестер, так как Луня туда ни за что не поедет.
Клеопатра Михайловна была необыкновенно добрая женщина, на все она улыбалась, если что-нибудь было не так сделано или побита посуда, она махала рукой и спокойно выражала надежду, что это не повторится.
Был светлый летний день, когда я прибыла на станцию Латовка, где меня встретил дядя Ахиллес [21] .
Дядя был среднего роста, мне он показался красивым с его светло-каштановыми волосами и темно-синими глазами. Лицо его было очень загорелое, сказывались полевые работы, на которых он, как и мой отец, всегда присутствовал. Их имение было очень скромное, совсем не похожее ни на Галиевку, ни на Раздол. Жена дяди, Ядвига, встретила меня радушно. С ними жила ее мама, полячка, еле говорящая по-русски, милая, добрая, она сразу меня покорила. Две хорошенькие белокурые девочки рассматривали меня с большим любопытством; они очень обрадовались подаркам. Ядвига повела меня в небольшую уютную комнату и сказала: «Умойся, переоденься, тогда пойдем к бабушке, вон их дом», – указала она мне в окно.
21
Ахиллес Леонидович Яницкий – старший помощник надзирателя, коллежский регистратор окружного управления 2-го округа в г. Елизаветграде Управления питейно-акцизными сборами и соляными промыслами Херсонской и части Таврической губерний.
Приблизительно в ста метрах от нас был на возвышении виден старенький дом с большой террасой. У меня сильно билось сердце, когда я подходила к этому дому. Дедушка и бабушка оба меня обняли и сразу же заявили, что до осени меня не отпустят. Я вспомнила их сразу; старик не изменился, такой же сухощавый, седой и полный той жизненной силы, которая чувствуется у некоторых с первого же контакта. Бабушка очень располнела и совершенно оглохла, хотя была намного моложе его. У нее был аппарат, с помощью которого она могла разговаривать. Несмотря на свою глухоту, она была все такая же веселая, любила молодежь и каждый день приходила к нам после обеда. Приносила с собой коробку гильз, табак и машинку, с помощью которой она набивала гильзы, и курила без конца. Вспомнила я, что перед моим отъездом к ним отец мне сказал: «Смотри, не научись там курить, твоя бабка, да и все там курят».
Жизнь у них была сплошным удовольствием. На другом берегу Ингульца жили братья бабушки. Старший, Василий Васильевич, имел поместье напротив; надо было переплыть на лодке – и очутишься на его земле. Другой брат, Андрей Васильевич, находился в пяти верстах, тоже на самом берегу Ингульца. Третий брат, Виктор Васильевич, оказался в таком же положении, как бабушка. Он жил поодаль от Ингульца, на другой стороне, и никакой руды у него не оказалось, а семья была тоже многочисленная. Вся молодежь собиралась чаще всего у Василия Васильевича в Латовке, имение его называлось так же, как и станция. Жена его, Юлия Михайловна, любила собирать молодежь и устраивать вечеринки. Кроме того, у них, как у моего отца, всегда гостили знакомые из городов. У Василия Васильевича были сын и дочь. Сын, женившись рано, также рано овдовел; дочь была замужем за очень состоятельным помещиком в Харькове. Она иногда приезжала гостить к родителям без мужа, который слыл за чудака и был нелюдим.
Александра Васильевна, тетя Саша, мне очень понравилась. Она сразу же меня пригласила к себе в Харьков, по пути в Питер. Она была красивая, стройная брюнетка, смуглая, и во всем ее облике было что-то цыганское, бесшабашное. В то лето у них гостила девица Маня. Она была круглая сирота, воспитывалась в Одессе у теток. Юлия Михайловна, знавшая одну из ее теток, очень ей покровительствовала. Маня была очень милая, веселая девушка, но также очень скромная, даже застенчивая.
Очень скоро по прибытии в Латовку у нее завелся флирт с телеграфистом, служившим на станции. Это был очень приятный юноша, хорошо воспитанный, но ввиду его слишком скромного положения все в Латовке отговаривали Маню принимать всерьез его ухаживания. Мы с Маней быстро подружились. Часто назначали друг другу свидания на реке и много вместе купались. Она часто прибегала к нам, и бабушка ее очень полюбила.
Дедушка вообще был очень строг. Он не очень охотно отпускал меня к Добровольским (фамилия братьев бабушки и ее урожденная). Он часто применял французскую поговорку: «Le cousinage est un dangereux voisinage» [22] . Но дядя Ахиллес и его жена мне всячески покровительствовали. Часто, вечером, мы спускались по реке к Андрею Васильевичу, где веселье иногда продолжалось целую ночь. Танцы, прогулки в большом парке и обильный ужин; как обычно, старики играли в карты до рассвета. Но из-за меня надо было непременно вернуться до шести часов утра, так как дедушка каждое утро, регулярно, приходил к шести часам купаться в речке, и не дай бог на него напасть.
22
Кузинаж (от кузина, кузен) – опасное соседство (фр.).
Иногда молодежь, с Маней во главе, делала нашествие на нас; тогда являлась бабушка со своей неизменной коробкой гильз. Мы все располагались в нашей небольшой столовой. С разрешения и даже одобрения бабушки мы все закуривали, но перед дверью ставили часового. Надо было сторожить, на случай если появится дед на горизонте. Почему-то эту должность исполнял всегда Коля, мой младший однолетний дядя. Он превратился из тщедушного, хрупкого мальчика в славного юношу, был небольшого роста и весьма застенчив.
Бабушка его обожала, как самый младший, он чаще был с ней, хотя зимой тоже жил в Одессе и учился в университете. Жил он там с братом Владиславом, уже женатым, несмотря на молодые годы. Владислав был католик, но влюбился в дочь православного священника и, чтобы жениться, должен был принять православие. Дедушка поворчал, но потом махнул рукой, согласился, но поставил условие, чтобы он продолжал учиться в университете после воинской повинности.
Иногда дед являлся на наши собрания. Тогда Коля нас предупреждал и мы срочно тушили наши папиросы, но, несмотря на открытые окна, дым в комнате стоял столбом. Дед, ничего не подозревая, всегда ужасался, что бабушка так надымила. Он очень любил, чтобы молодежь что-нибудь спела. Если был Витя, старший сын Виктора Васильевича, он исполнял несколько цыганских романсов под гитару. У него был приятный низкий голос, что-то задушевное было в его скромном исполнении, все слушали с удовольствием.
Одного, очень важного для меня, мне не хватало, это верховой езды. Конечно, дядя Ахиллес мне сразу предложил коня, Ворончика, но это была старая кляча, возившая бочку с водой. После моей Заиры и других замечательных верховых коней отца мне было невозможно примириться с такой ездой. Дядя Ахиллес заметил это, ничего не сказал, но, вернувшись как-то из Кривого Рога, где была ярмарка, он меня позвал и сказал: «Иди скорей. Я тебе что-то привез». Он подвел меня к конюшне, там стоял конюх и держал лошадь на поводу. Это был красивый английского стиля конь, гнедой, со светлой подпалиной на груди. Я так и замерла. Этого коня он приобрел для меня; это было так неожиданно, так тронуло меня. Особенно потому, что я отлично сознавала, как скромно они жили в Новоселке, невозможно было сравнить с жизнью отца и его семьи.
«Когда конюх выездит коня, ты сможешь на нем гарцевать», – сказал дядя улыбаясь. Но он не ожидал моей реакции. «Как? Какой-то конюх будет мне коня выезжать. Еще этого не хватало. Я сама его отлично выезжу, не привыкать мне», – кипятилась я. Дядя отчаянно спорил, говорил, что я привыкла к маленьким казацким лошадям, а это был крупный английский конь, еще никогда под седлом не бывший. Наконец решили это дело пока отложить, пусть, мол, конь привыкнет к новому месту.
В то время шли приготовления к свадьбе двух дочерей Андрея Васильевича. Они были близнецы и выходили замуж в тот же день и в тот же час за двоих родных братьев. Свадьба должна была состояться в Николаеве, где у Андрея Васильевича был свой особняк. Сестры, несмотря на то что были близнецы, совершенно не походили друг на друга.