Русская троица ХХ века: Ленин, Троцкий, Сталин

Глобачев Михаил

Сталина нередко сравнивают с великим завоевателем куда более ранней эпохи и дикого нрава, чем Наполеон. Тому же Троцкому, а иногда Бухарину приписывают фразу «Чингисхан с телефоном» — в подражание Герцену, называвшему Николая Первого «Чингисхан с телеграфом», который, дескать, еще хуже, чем предводитель орды, оного не ведавший. Гораздо шире известно высказывание, сделанное якобы Уинстоном Черчиллем, о том, что Сталин «принял Россию с сохой, а оставляет ее с ядерной бомбой». Только мало кто знает до сих пор, что телефон в ханской ставке хитро испортили какие-то услужливые нукеры. Конечно, премьер-министру прежде своей знаменитой Фултонской речи случалось произносить комплименты в адрес военного союзника, однако большая часть того

пространного панегирика, как и сами слова о бомбе и «деревянном плуге» (так в подлиннике: на современном языке передовой технической цивилизации сей предмет иначе, как описательно, не назовешь), принадлежат вовсе не ему, а взяты из статьи ничем не выдающегося английского депутата — еврея по происхождению и, что любопытно, «перековавшегося» троцкиста, — напечатанной в столь же захудалой левой газетке.

Как бы там ни было, Чингисхан с термоядом — вот кто уж точно фозней всех остальных! На вожде с такими задатками и остановила свой окончательный выбор политическая элита России — тогдашнего Советского Союза, а вслед за нею вся страна. Любопытно, что после победы во Второй мировой и присоединения Восточной Европы, а затем «кооптации в соцлагбюро» Китая, слишком большого для прямого поглощения (хотя было время, председатель Мао называл себя «младшим братом великого Сталина», и конечно, не нашлось охотников объяснять вождю, что тот слышит просто-напросто стандартную формулу традиционной китайской вежливости) — сталинская империя и по своим очертаниям на карте становится похожа на владения Чингизидов. Правда, до полных размеров предшественницы она, кажется, так и не доросла, но сроки существования оказались примерно схожими.

Однако еще интереснее сравнить мировой статус российского государства, его роль в глобальной политике и экономике по состоянию на 1913 и на 2009 год. Выходит, после всех кровавых усилий не сдвинулось здесь практически ничего — а кое-что (например, размеры и, как бы сказать, общий жизненный потенциал народонаселения за вычетом разве лишь массовой грамотности, или состояние сельского хозяйства) даже заметно поменялось в худшую сторону.

И это тоже, судя по всему, прямо связано с особенностями вечного «русского выбора».

А вот почему он, этот выбор, неизменно оказывается таким?

Голова аграрной химеры

Что было бы, если бы Ленин сделал ставку на Троцкого, а тот не сбежал бы вдобавок на нелепую «утиную охоту» осенью 1923-го, не пролежал в горячке несколько важнейших недель сразу после смерти вождя и потом еще долго приходил в себя? Weltschmerz над зачахшим эмбрионом всемирной страсти — конечно, штука сильней не только Фауста, но и вполне уже зрелого Вертера; но несомненно то, что и под руководством Льва Давидовича Советский Союз строил бы социализм. Какой же?

Из вариантов, которые в разное время удалось на более-менее длительный срок осуществить тем или иным государствам, основные по типологии: «чисто сталинский» (поначалу вроде бы затевавшийся и Пол Потом в Кампучии, а затем им же «перевернутый с ног на голову» и пущенный на рельсы всеобъемлющей национальной катастрофы); теперь в этом эшелоне остались только братья Кастро да папа и сын Кимы. «Югославский», соединивший авторитарную внутреннюю политику с почти (но все ж не до конца!) рыночной экономикой, пустив гниловатые отроду побеги в некоторых арабских и латиноамериканских странах. Наконец, самый большой из всех мировых «братьев»: китайский социализм Дэн Сяопина, также сочетающий жесткий политический авторитаризм с относительно свободным рынком, но в условиях крестьянской — на те же печально памятные 80 % — страны, которая проводит широкомасштабную модернизацию по заведомо устарелым, сугубо индустриальным образцам, неудержимо губящим среду обитания. При этом финансовое положение Китая, завалившего промтоварами весь мир, устойчиво, как мало какой другой страны, даже последний кризис

его едва затронул; более того, он сегодня практически единственный партнер, с кем вынуждена считаться, что называется, по полной программе сверхдержава США. Но очень многие не самые глупые аналитики сейчас сильно опасаются, что все эти диспропорции китайского чуда могут совсем скоро привести к новым катаклизмам уже не национального, а глобального масштаба… Это, впрочем, тоже отдельная тема за пределами нашей книги.

У Троцкого были интеллектуальные и волевые качества для того, чтобы стать «первым Тито» или «российским Дэном». Террор в мирное время — во всяком случае, в сталинских размерах — ему, скорее всего, не понадобился бы, поскольку ни его исторические заслуги не нуждались в подобных коррекциях, ни личность — в самоутверждении такого рода. Конечно, как и Тито, как и Дэн, совсем без политзаключенных Троцкий бы не обошелся. Однако вполне можно предположить, что обошелся бы без железного занавеса. Но кончилось бы все, наверное, вряд ли лучше, чем в бывшем государстве Тито. (Последний, кстати, не нравился православному сербскому большинству еще и тем, что был чужаком — хорватом. Его и за гробом продолжают этим шпынять, точно как призрак «Лейбы Бронштейна»: вот, насажал на нашу шею разных инородцев! Только специально-разоблачительного имени вроде, скажем, Пепе, чтоб еще больше отдавало Ватиканом, сербы не додумались изобрести.)

А что было бы в СССР, если бы страну повел дальше Бухарин под своим девизом «Обогащайтесь»? Не исключено, что в конце концов партию свергли бы, большевиков разогнали. Но к тому времени мировой кризис 1930-х вряд ли успел бы закончиться; и поскольку при таких условиях задачи идти России некуда, кроме как на глобальный рынок, а предложить там нечего, кроме традиционных зерна, пеньки и льна, — страна, скорее всего, снова погрузилась бы в разложение и хаос. Возможен другой вариант: поднакопившее ресурсов и сохранившее в неприкосновенности все свои устои крестьянство устраивает новую войну за очередной передел в духе Болотникова-Разина-Пугачева.

Поэтому даже смысла нет задаваться следующим по порядку вопросом: что, если бы сам Сталин не разорвал тактический союз с «правыми» и не свернул нэп? Тут гадать не приходится — именно такой вариант опробовал Горбачев. Начали с кооперативов, те быстро «институализировались» очень самобытным, чисто местным способом, превратившись в конторы по обналичке казенных бюджетов на потребу краснодиректсрской и комсомольской шушере, через пару лет и вся экономика развалилась, а потом политическая система посыпалась как карточный домик.

Политическая линия Сталина в середине 20-х со стороны выглядела извилистой, если не сказать непоследовательной. Вместе с Бухариным он продолжал отстаивать нэп, в то время как троцкисты, в чьем лагере очутились и Зиновьев с Каменевым, выступали за ограничение частного сектора. Для Троцкого и соратников очевидно, что «мелкобуржуазная стихия» и социализм — две вещи несовместные. Евгений Преображенский выдвигает лозунг «социалистического накопления» — ускоренной индустриальной модернизации за счет крестьян. Естественно, обе противоборствующие стороны, излагая свои резоны, без конца обращались к «тени отца» — Ильича. На том этапе дело кончилось исключением Троцкого и Каменева из политбюро; Зиновьева выгнали с поста председателя исполкома Коминтерна. Далее, как говорится, — везде. И всех…

Вскоре, однако, происходит то, за что Сталина обвинили потом в плагиате: дескать, взял у троцкистов их идею, и вместо мирного, благостного нэпа началась индустриальная гонка с попутным геноцидом русской нации, отдельными, в чем-то даже преступными перегибами в отношении некоторых других народов, например, украинского; наконец, многочисленные недочеты и ошибки с остальными, вроде вайнахов. (Последним определением, помнится, блеснул пару лет назад, в очередную годовщину депортации этнический ингуш, генерал ФСБ Зязиков.)