Сходство, проникнутое множеством тончайших различий. Первые портреты американских переселенцев до боли напоминают работы ярославских безымянных портретистов. Альберт Бирштадт, хваленый певец красот американской природы, - вылитый Шишкин, с которым его роднит дюссельдорфская закваска, а отличает лишь гористость ландшафтов супротив русской покатости. Фредерик Сэкрайдер Ремингтон, лучше всех
остальных американских живописцев изображавший лошадей и ковбоев, просто двойник нашего Верещагина, столь же виртуозно унылый в своем прославлении американского движения на запад, сколь Верещагин уныло виртуозен в гимнах русскому продвижению на восток. Бронзовая скульптура Джеймса Эрла Фрэйзера, изображающая конного индейца, неотличима от бронзовых казаков Лансере, полюбившихся в последнее время новорусским коллекционерам, а живописность Джорджа Беллоуза, столь же почитаемого американцами, сколь Репин почитаем россиянами, имеет много общего с величавой неуклюжестью Ильи Ефимыча. Уистлер недаром родился в Петербурге, а лучшие полотна Сарджента вполне схожи с худшими полотнами Серова, у которого совсем плохих полотен, впрочем, не бывало. Экстравагантная Джорджия О’Киффи со своими черепами чем-то сродни нашей амазонке Гончаровой, и список этот можно длить до бесконечности. Ведь, в сущности, размах сталинских полотен соцреализма ужасающе похож на гигантизм американского абстрактного экспрессионизма 50-х годов, несмотря на всю идеологическую разницу. Недаром и наш соцреализм, и их абстрактный экспрессионизм выступали в роли пропагандистского оружия. А шедевры Энди Уорхола тем и милы сердцу русского человека, что напоминают ему привычные лозунги «Слава КПСС», но кпсс там нежно заменен банкой кока-колы. Отечественный концептуализм ни на что кроме Нью-Йорка и не ориентируется, а Джефф Кунс отличается от Виноградова с Дубосарским только тем, что американец один, а русских - двое.
Впрочем, многого в заокеанской живописи нет. Нет, например, у американцев иконописи, нет «Явления Христа народу», нет «золотой осени крепостного права» Венецианова и Сороки, нет и не могло быть «Мира искусства». Зато полно черных квадратов и красных треугольников, лучше-хуже, не принципиально. И есть замечательная картина, небольшая, всего 19х30 см, «Наше
знамя в небе» Фредерика Эдвина Черча 1861 года. Главное мистически-религиозное откровение на выставке, вариация на тему лермонтовского «И в небесах я вижу». В русской живописи ничего подобного не было до Эрика Булатова: над чернеющим лесом горят кроваво-красные облака, превращающиеся в широкие угрожающие полосы, и сквозь них проглядывает квадратик голубого неба, и в нем звезды, и красное отливает золотом, и все торжественно и страшно, и столь все выразительно, что даже теряешься, непонятно становится, ироничен Черч или серьезен. Патриотический закат ширится, растекается, заливает пурпурным блеском пространство выставки, и уже не важны портреты, пейзажи, бытовые сценки и абстрактные композиции, все это мелочное искусство, пурпур и блеск сосредотачиваются в грандиозности самой большой картины выставки, 3,5х6,1 м, в «Пловце в тумане экономики» Джемса Розенквиста, по композиции идентичном композиции старого герба Большой печати Америки с его орлом и надписью E Pluribus Unum («Из многих - единое»), и странно двойственен смысл этого огосударствленного поп-арта, и совершенно не понятно, патетична ли ирония Розенквиста и иронична ли его патетика. Вот он, вот он, Новый Свет!
Красиво. Читается как внятный ответ на инсталляцию Ильи Кабакова «Человек, улетевший в космос», венчавшую выставку «Россия!» в Гуггенхайме. Вообще, в предисловии к каталогу все официальные лица сообщают, что нынешняя экспозиция «Новый Свет» - ответ на знаменитую «Россию!». Америка показала историю вместо живописи, так что самыми выразительными произведениями стали пейзаж Черча, «Американский исторический эпос» Томаса Бентона, Розенквист и Джефф Кунс, своим висящим в небе педикюром заполняющий грандиозную пустоту Ниагары.
Великая все-таки нация, если она так, ничтоже сумняшеся, представила три столетия своего искусства.