Русская жизнь. Корпорации (февраль 2009)
Шрифт:
Поначалу дядя Ваня, как и все его коллеги, сидел на табурете под открытым небом. Палатки появились лишь после 1962 года, когда вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения».
С появлением крыши над головой ассирийцы стали делать мелкий срочный ремонт обуви. Многие за небольшую плату брали у клиентов, не желающих стоять в очередях, обувь и сдавали ее в государственные мастерские, то есть, своим непримиримым конкурентам. В лихие / святые 90-е ассортимент товаров и услуг в палатках решительно изменился. В них можно было купить: китайские игрушки, зажигалки, спирт «ROYAL», джинсы «варенки» и многое другое. При этом айсоры никогда не отказывали в чистке обуви. В начале девяностых, в эпоху расцвета палаточной торговли, никого не удивляло соседство женского белья, паленой водки, кустарных лекарств и несвежей колбасы. На всех не занятых товаром местах красовались объявления: «Возьмем на реализацию!» Но ассирийцы не брали продукцию у чужих и в выборе товара придерживались определенной этики. Они сидели
Хозяйственно-правовые основания деятельности «цеха» всегда были весьма туманны. До 37-го чистильщики обуви работали в предприятиях, учрежденных Всероссийским союзом ассирийцев. Ему также принадлежала и гуталиновая фабрика. Так что кот Матроскин, возможно, имел в родственниках ассирийских (персидских?) кошек. О послевоенном периоде мнения расходятся. Кто-то из ныне работающих ассирийцев утверждает, что был прикреплен к обувной фабрике, то есть к государственной структуре. Некоторые настаивают, что работали в ремесленной артели. Сейчас почти все палатки приватизированы, но, как ни странно, работников-хозяев права собственности волнуют в последнюю очередь. На соответствующие вопросы они чаще всего отвечают: «Здесь бабка моя работала, потом отец. Конечно, палатка моя». Несомненно, существуют нормативные акты, договоры аренды, ставки единого налога, ИЧП и прочее, и прочее. Но с советских времен места, а потом и палатки передавались по наследству от отца к сыну, отдавались в качестве приданого.
По легенде, в перестроечное время то ли «люберецкие», то ли «казанские» пытались обложить чистильщиков данью, но получили отпор, и ни одна палатка не была сожжена. Сегодня обитатели красных будок называют себя «холодными сапожниками». Сами конструкции теперь чаще именуются «Ремонт обуви». Говорят, обувь уже почти не чистят.
Меняется время. Но труд чистильщиков не сильно изменился. Коллективизация, НЭП, репрессии, война, перестройка повлияли на судьбы ассирийцев, но не на их труд.
Проверить свои теоретические изыскания я решил полевыми исследованиями. После нескольких удачных знакомств с обитателями палаток - милейшими ассирийскими старухами, получить сколько-нибудь полезную информацию не удалось. Особенно запомнилась хозяйка «Чистки обуви» на Курской. Она рассказала обо всех своих подругах и родственниках, работающих в бизнесе, «тех, кто еще чистит». Но не смогла вспомнить, в каких организациях она официально работала за 60 лет своей карьеры. Предлагала почистить ботинки раза три, но мои резиновые галоши не требуют специального ухода. Затем последовала полоса разочарований другого рода. Больше половины «холодных сапожников» оказались среднеазиатскими гастарбайтерами. Они охотно отвечали на все мои вопросы. Выяснилось, что у каждой палатки есть хозяин ассириец преклонного возраста, который уже не может работать сам. Разве что очень редко - раз в месяц или раз в неделю - старец приходит, с трудом сдвигает дверь, надевает синий халат и садится напротив деревянной подставки для ботинок.
В Москве, на Дубровке, есть ассирийская церковь Мат-Марьям (Девы Марии). Рассказывают, что к палатке «Ремонт обуви» у ближайшего к культовому учреждению метро «Пролетарская» по воскресеньям стоит очередь из желающих почистить ботинки. Если это правда, то можно считать, что круг замкнулся. Ассирийцы теперь не только держат монополию на оказание чистильщицких услуг, но и на пользование ими.
Дмитрий Быков
Падение последних
Союз кинематографистов как модель
I.
Почему в СССР появились творческие союзы, в общем, понятно. Дело даже не в необходимости партийного руководства культурой, это руководство можно осуществлять без всяких союзов, как оно и делалось в двадцатые, и получалось даже эффективней; как ни странно, главный советский диктатор Сталин был как раз вовсе не заинтересован в партийном насилии над искусством. Скажу больше - партия при нем играла пренебрежимо малую роль, она активизировалась разве что во время войны, когда актуальность приобрел пресловутый призыв «коммунисты, вперед!». Для уничтожения партии Сталин сделал больше, чем все белогвардейцы вместе взятые: он строил империю, которая в идеологии не нуждалась. У идейных людей нет страха или, по крайней мере, он пригашен, - а сталинская империя держалась на страхе; будь в стране тысяча идейных коммунистов, истинных догматиков, никакой тридцать седьмой год не был бы возможен. К началу войны партия успела многократно забыть все свои принципы и превратилась, по сути, в ширму. Так что миф об идейном руководстве культурой придется оставить: поощрялось не самое идейное, а самое традиционное. Сталин недолюбливал партийное искусство, разогнал РАПП, ставил в пример Киршону Шиллера, вознес А. Н.Толстого, вернул на сцену «Дни Турбиных» и окончательно прихлопнул авангард. Творческие союзы нужны были не для руководства, а для растления: если поделить общество на страты, в нем ослабнут горизонтальные связи, на которых, собственно, и держится Россия. Каждый будет цепляться за корпоративную кормушку и предавать себя на каждом шагу.
Сказка о склонности россиян к диктатурам должна, наконец, рухнуть: пожалуй, население и впрямь не мешает диктатору устанавливать свои вертикали, но управляемость в этих вертикалях, как мы можем судить уже сегодня, стремится к нулю. Государство может быть
– играют в России роль исключительную, образуя спасительную «подушку» и не давая государству ни окончательно задушить, ни до конца развалить страну. Посягательством именно на эти связи, предохранявшие СССР от полноценного скатывания в фашизм, была иезуитская сталинская мысль о корпорациях: страну предполагалось разбить на социальные страты и начать кормить по профессиональному признаку.
Государство отличается от корпорации весьма радикально (именно поэтому действующую модель корпоративного государства следует признать нежизнеспособной, да уже, собственно, и обанкротившейся). Корпорация не ставит себе глобальных непрагматических целей, без которых не бывает государства; корпорация стремится к минимизации, к сокращению количества сотрудников, тогда как государству нужны все граждане, иначе оно не государство. Корпорация нацелена на получение максимальной прибыли при минимальном усилии - государство очень часто стремится к противоположному результату: для него, как точно заметил в 1975 году Леонид Зорин, «застой опасней поражения». Сталин много сделал для превращения самой партии в корпорацию, закрытый распределитель, дававший допуск к пайкам и служебным машинам; он называл это «орденом меченосцев», а надо бы - орден икроедов. И, как во всякой корпорации, на входе стоял строгий фильтр: пропускали со скрипом.
Распихав совесть нации - художников, мыслителей, поэтов - по закрытым распределителям, подсадив их на кормушки, держа на поводке стыдливой благодарности, он избавил себя от главной опасности: интересы корпорации оказались выше личной чести. Общество уже не было объединено никакими универсальными представлениями: принципы ведь напрямую зависят от привилегий. Если привилегии разные, то и убеждения как-то расходятся - вы замечали? Фольклор сформулировал с исчерпывающей точностью: народ и партия едины, но вещи разные едим мы. Следовало создать общество, где, пребывая в рамках более-менее равного благосостояния, все едят разное: народ, состоящий из корпораций, уже не способен в едином порыве подняться на защиту чьей-нибудь - даже и собственной - поруганной чести. У шахтеров свои дома отдыха и привилегии, у литераторов и кинематографистов свои, не забудем русский балет и художественную самодеятельность. Наполовину уничтоженное крестьянство прикрепим к земле, лишим паспортов и превратим в отдельный народ среди народа, начисто забыв раннебольшевистскую идею насчет смычки города и деревни и всячески натравливая их друг на друга, чтобы при случае этой рознью воспользоваться. Сталин ничего так не опасался, как единого народа, и сделал для его расслоения больше, чем приватизаторы. Расслоение это было не имущественным, а именно корпоративным, профессиональным - даже под удар подставлялись целыми корпорациями: театральные критики, драматурги, врачи… Видимость единства, по которой так ностальгируют коммунальные жильцы (и то разъехавшись по отдельным квартирам), возникала лишь ретроспективно. Разумеется, окончательно истребить вечную русскую горизонталь с ее стремительно завязывающимися дружбами, соседствами и круговой порукой коррупции Сталин не смог, это вообще никому не под силу - что Бог связал, люди не развяжут; однако в разложении творческой интеллигенции преуспел.
Писательские льготы, дачи, дома творчества, сказочные гонорары и сталинские премии - все служило единственной цели: превратить писателей в секту, касту, доступ в которую строго ограничен. Жизнь литератора протекала в оазисе, кинематографисту было того лучше - он выезжал на съемки за границу, премировался на фестивалях, спал с первыми красавицами! Кроме привилегий, всю эту союзную публику ничто, по сути, не связывало, что и было с блеском продемонстрировано в перестроечные годы, когда у всех на глазах гнил и распадался союз писателей. Тогда же разваливался главный театр страны, и все эти расколы происходили более-менее по одному сценарию: западники и славянофилы, прогрессисты и консерваторы не смогли уживаться вместе. Удивительно еще, что вся Россия не разделилась по Уральскому хребту, тоже забавный был бы проект; беда только в том, что главным занятием населения стала бы миграция. В капитализме плохо, в социализме еще хуже, только в приграничных районах хорошо.
Видимо, такие разделения - корпорации внутри корпораций - и есть главный показатель кризиса проекта в целом: мне случалось уже писать о том, что первым признаком последних времен будет разделение населения на страты - автомобилистов, велосипедистов, рыжих, очкастых… Общество сильно ровно настолько, насколько умудряется сохранять монолитность в главном при всех частных противоречиях. Это, собственно, и называется цветущей сложностью. Белые могут сколько угодно бояться негров, а негры - ненавидеть белых, но все они американцы. Западники и славянофилы могут спорить до хрипоты, но - за одним столом. Писатели могут делиться на урбанистов и деревенщиков, реалистов и модернистов, но обязаны чтить хотя бы корпоративную честь, то есть не доносить друг на друга властям. Если они расходятся уже по фундаментальным и профессиональным признакам - пиши пропало; и все корпорации в девяностые годы благополучно лопнули, обнажив вполне гнилое нутро и зафиксировав кризис не столько советского, сколько русского проекта: советская власть кончилась, кризис остался.