Русская жизнь. Понаехавшие (апрель 2008)

Коллектив авторов

Сами же наши женщины этому геноциду все чаще идут навстречу. Двадцатилетней студентке университета родители вряд ли разрешат выйти замуж за кавказца, и никакие «мерседесы», нажитые на цветочной торговле, этот матримониальный снобизм победить не смогут. Но есть достаточно взрослых женщин, самостоятельно принимающих решения, которые не видят оснований особенно гнушаться гостями с юга. Таким бракам если и может что-то помешать, то не общественное порицание и всякие геополитические соображения, а разве что привычка нашей женщины к матриархату, к которому чаще склоняются любовные или семейные отношения между русскими. По инерции беря ответственность и доминирующую роль на себя, наша бой-баба может быть неприятно поражена, как легко ее обходительный и любезный кавказец,

преданно заглядывавший ей в глаза, вдруг проявляет свой джигитский норов, который он до поры до времени маскировал, как лазутчик на чужой территории, разведывающий обстановку.

Кавказец, даже самый тщедушный и затюканный с виду, и уже почти вроде бы одомашненный, по самым непредсказуемым причинам может вдруг взорваться так, что и привыкшая останавливать коней на скаку русская женщина не сразу найдется, как противостоять этой внезапно взыгравшей дикой стихии. Дело, конечно, не в том, кто громче орет на кухне: в традициях горцев, скорее наоборот, сдержанность и минимальное проявление агрессии на вербальном уровне, но он и молча умеет посмотреть на тебя так, что понимаешь: в случае, если вдруг встанет вопрос, зарезать тебя или нет, рука мужчины не дрогнет.

Иногда такое впечатление складывается не оттого, что кавказец действительно уже где-то подсознательно точит на тебя свой кинжал, а из-за аберрации русского женского восприятия, в котором всегда сохраняется элемент настороженности, даже если отношения зашли уже достаточно далеко или вообще были зарегистрированы официально. К кавказскому мужу, поселившемуся у тебя в московской квартире, все равно невозможно относиться точно так же, как к русскому, - русского мужа женщина знает, как облупленного, и с порога может определить, почему, где и с кем он задержался после работы. Непроницаемый же кавказец даже спустя годы может остаться для русской жены немножко чужим и загадочным, даже если зарекомендовал себя в качестве мужа гораздо лучше всех встречавшихся соотечественников.

А такое действительно случается: более или менее ассимилировавшиеся в России, оформившие регистрацию, заведшие какой-никакой скромный бизнес вроде цветочных ларьков или шиномонтажа грузины, армяне и азербайджанцы, с точки зрения домовитой женщины, которой муж нужен прежде всего как помощник по обустройству семейного гнезда, куда предпочтительней, чем русский мужчина, для которого вынести мусор - подвиг. Кавказец же не только любит налаженный быт, но и лично не брезгует его налаживать: у него обычно прекрасно подвешены руки, он, как правило, отлично готовит и с удовольствием занимается с ребенком, особенно если это мальчик. В общем, масса плюсов у кавказского мужа, а минус только в том, что если кавказский хозяин полюбил ваш дом, прижился в нем и решил считать его своим, то это уже не ваша квартира, а опять же Кавказ в миниатюре, и вести себя здесь по-русски неуместно, да и не очень получится, если вы не хотите войны, такой же бесконечной и кровопролитной, как вся история русско-кавказских отношений.

Евгения Пищикова

В чужих людях

Домашняя прислуга: хроники неравенства

I.

Домработница Света часто сидит возле окна. Она глядит во двор: на детскую площадку, на подъезды соседнего дома, на дворника-узбека, с дьявольской ловкостью бегущего к помойке со своей поганой тележкой. Весна, а дворник наш уже в тапочках, в шлепках. Теперь все лето он будет шлепать по ненавистному двору. Бездомные люди любят ходить в домашней одежде. Света, как только приходит, сразу переодевается в халат, пьет чай. Проникается домашностью. Да как ею проникнешься, если никакой приватности и в помине нет - славный украинский строитель, человек-сверло,

с первым теплом вернулся в наш подъезд. Гром гремит, земля трясется - очередные соседи затеяли очередной ремонт. Мнится мне, что даже с перепланировкой.

–  Все-то вы, москвичи, ремонтируете, все сверлите, - с ласковым упреком говорит она, - скоро весь дом рассверлите.

–  Это чтоб красиво было, Света!

–  Красиво… А вы в Бендерах бывали?

–  Нет.

–  А говорите!

Света вздыхает, и, помолчав, продолжает:

–  А вот кот у вас - такой, знаете, чудной кот. У нас в Красновском кота вашего сызмальства приучили бы кашу жрать.

–  Да зачем, Света? Делать мне больше нечего - кашу ему варить. Как ребенку!

–  Вот как вы рассуждаете. Кашу сварить некогда. Мясом сподручнее. А у кота морда уже в дверь не пролезает. Мясом-то людей кормить надо.

Тут Света уж окончательно отворачивается и смотрит в окраинные просторы.

Очевидно, ей не нравится ни квартира, ни дом, ни район, ни Москва. Потому что уклад жизни не тот. И если бы в молдавскую нашу Свету вдруг влюбился женолюбивый москвич, то не было бы никакого благорастворения воздухов, как в игрушечной «Прекрасной няне». Зарекся бы социальный фантаст в Золушку играться. Потому что любовь любовью, благодарность благодарностью, но очень уж все москвичи живут неправильно.

Света занимает в моей жизни чрезвычайно важное место. Я не знаю о ней ничего (кроме того, что в Бендерах очень красиво), а она знает обо мне все. Все грехи и слабости нашей семьи открыты ее взгляду, и я знаю, что она судит меня. Не обязательно осуждает, но обязательно судит, потому что суд - наиболее привычная для нее форма мышления.

История домашней прислуги - это история неравенства, добровольно впущенного в дом.

Я - не ровня своей домработнице. Она испытывает ко мне здоровую снисходительность женщины работящей, хозяйки, к женщине нехозяйственной. Я неправильно живу. Я плачу ей деньги за то, чтобы она исправляла мои ошибки. Помогала мне жить. Света ведет себя как суррогатная свекровь, как старшая подруга. Журит: «Опять плиту уделали… Я ж вам говорила, чтоб вы крышку с бульона снимали». Диковатое (в контексте Светиных речей) «вы» всякий раз пугает меня - как окрик, как напоминание о том, что хозяйничает в моем доме Света.

Несколько лет назад на брифинге в ГУВД уже позабытым милицейским начальником была сказана поистине бессмертная фраза: «Через квартиры московских разведенок в город вошел Кавказ». В таком случае, через квартиры московских дам, нуждающихся в услугах домработницы, горничной или няни, в Москву вошла армия молдавских и украинских матрон, сильных женщин, знающих все наши слабости.

II.

Домашняя работница - всегда «не местная», всегда понаехавшая. Вот только советская история услужения: сначала - девушка из деревни, испуганно удивляющаяся тому, что ребенок может не любить манную кашу (кинофильм «Женщины»). К шестидесятым годам поток девиц иссяк - за бесперспективностью профессии: «Девушки из деревни теперь неохотно идут в няньки и домработницы, хотя это выгодно (больше денег остается на чулки и блузки). Но - стыдно признаться кавалеру, провожающему с танцплощадки» (Лидия Гинзбург, «Записи 1960-х годов»).

Потом в прислуги пошла уже не голодная, беспаспортная деревня, а более благополучная, поселковая, городская провинция. Но только, конечно, рассматривая услужение в качестве временного занятия, а чужой дом - как случайное пристанище. Провинциалка («Девушка с характером», «Карнавал») могла осудить «богатых» уже не с бытовых, житейских, а с гражданских позиций: «Обслуживающий персонал не то что бы завидует, но рассматривает имущих как жуликов, пойманных с поличным. Жулики и бездельники завели что-то вроде господской жизни. Но господа они не настоящие, как были прежние господа, или как, например, иностранцы, потому что, в общем, все одним миром мазаны. „Одним миром мазаны“ - формула чрезвычайной важности для общественных отношений» (Лидия Гинзбург).