Русские флибустьеры
Шрифт:
– Крабы тут вкусные, - рассеянно продолжал Беренс, - особенно если их в рисовой муке обвалять~
– А почему поселок был так близко к воде?
– спросил Орлов.
– Неужели местные не боялись урагана?
Не дожидаясь ответа, он зашагал к полосе кустарника. Ему уже было ясно, что это не просто кустарник, а заросшие бурьяном огороды. В густой траве проглядывали остатки тропы. Пройдя по ней, он увидел, откуда шел едва уловимый запах гари, - черные прямоугольные пятна на месте сгоревших тростниковых хижин. От опорных столбов остались лишь
Да, поселок был большим. И необычным. Он явно не вырос тут стихийно, а был построен по плану. Шесть необычно длинных домов на одной стороне улицы, четыре - на другой. Улица? Нет, дорога, широкая и твердая. Она вела от причала к горам. Орлов прошелся по ней и обнаружил за кустами остатки колодца. То был обычный сруб, и, наверно, до пожара над ним возвышался колодезный журавль - вот его обгоревшая жердь чернеет в траве. Обычный колодец, как в любой русской деревне. Но как он появился на Кубе?
Орлов заглянул в квадратный провал и посмотрелся в дрожащее зеркальце воды.
– Вода здесь солоноватая, - сказал, подойдя, Беренс.
– Но пить можно. И река тут недалеко. Выше, в горах, есть родники. Позвольте ваш мачете.
Орлов вытянул из-за пояса тесак, но Беренсу не отдал.
– Что надо рубить?
– Ничего не надо рубить. Я тут кое-что обнаружил, хочу слегка копнуть. Пока помогите Илье с крабами. Вдвоем вы справитесь быстрее. А когда Макарушка их зажарит, еще пожалеете, что мало принесли.
– Что вы тут могли обнаружить?
– спросил Орлов.
– Тростник сгорел дотла. Но хижины были пустые. Ни костей, ни остатков утвари. Люди ушли и сожгли свои дома сами.
– Сами? Сомневаюсь.
– Беренс покачал головой.
– Ушли? Да. При этом унесли с собой все, что здесь было. Хоть бы одну лопату оставили.
– Покажите, где копать.
– Павел~ э-э~
– Григорьевич.
– Павел Григорьевич, любезнейший мой Павел Григорьевич, - с улыбкой произнес Беренс, - неужели вам доставит удовольствие рыться в выгребной яме?
– Покажите, где копать, - спокойно повторил Орлов.
Лопата все же нашлась, когда он немного поработал своим мачете, прорубая тропу. И не одна. Заржавленные, с обломленными черенками, они валялись в бурьяне возле заросшей выгребной ямы.
Едва сняв верхний слой комковатой бурой земли, Орлов понял, что лучше перейти на другую сторону. Он сменил позицию, устроившись рядом с Беренсом. Теперь ветер относил от них запах, поднимавшийся сквозь сырой песок.
Копать пришлось недолго.
Когда к ним подошел Илья, они сидели в сторонке и курили, пытаясь табачным дымом заглушить смрад.
Остерман уронил мешок, в котором скрежетали и щелкали наловленные им крабы, и длинно выругался по-испански. Потом заглянул в раскоп и зажал нос.
– Да сколько же их там?
– Полагаю, человек пять-шесть, не больше, - сказал Беренс, вытирая лоб рукавом.
– Застрелены?
– Расстреляны. Извольте видеть: у двоих, что сверху, руки скручены
– Из чего стреляли?
Орлов молча открыл перед ним ладонь, на которой покатывались две потускневшие гильзы от винтовки Маузера.
– Армейские дела?
– Трудно сказать, - Беренс пожал плечами.
– При случае расстреливают и те, и другие. Это раньше повстанцы обходились одними мачете. А сейчас, говорят, у них есть все, что лежало до поры в американских арсеналах.
– Но тут же не наши, так?
– Илья, зажав нос, наклонился над телами.
– Негры?
– Наши, - сказал Беренс.
– Почернели.
– Руки связаны телефонным проводом. Узелок занятный~ Не знаю, кто расстреливал, но связывал человек опытный. Интересно, где он тут провод нашел.
– Остерман выпрямился, сняв шляпу.
– Значит, наши? И что? Не оставлять же их так.
– Вон там, за пальмами, кладбище.
– Ну, вы как хотите, а я пошел за похоронной командой, - сказал Илья.
– Не то проваландаемся до утра.
К вечеру на окраине сожженного поселка, на кладбище, возле обгоревших развалин часовенки, появились семь новых крестов.
Воду из колодца нагрели на костре в большом котле и долго, тщательно мылись, песком и мылом оттирая с кожи неистребимый могильный дух.
Здесь же, на углях костра, были зажарены крабы. Наверно, они удались на славу. Остерман даже снисходительно заметил, что сей деликатес можно поставить рядом со знаменитой одесской барабулькой. Но Орлов не чувствовал вкуса, словно жевал промасленную бумагу. От джина он отказался. Снова и снова набивал трубочку и, дымя ею, все поглядывал на горы, покрытые плотной курчавой зеленью.
– А куда ведет эта дорога?
– спросил он у Беренса.
– Тут поблизости есть какой-то город?
– Нет. Городов поблизости нет. Там, за горами, Сьенфуэгос, миль пятьдесят по прямой, и три-четыре дня ходу. Мы туда ходили на баркасе, так быстрее, особенно если ветер хороший. А эта дорога никуда не ведет.
– Никуда?
– Там карьер. Оттуда возили камень, когда строили причал. Взрывали скалу, возили сюда бой. Валили лес там же, вокруг карьера, и волокли сюда. Вот и натоптали дорогу.
– Значит, люди не могли уйти по ней?
– Не могли.
– Тогда остается предположить, что они ушли морем, - сказал Орлов.
– Или лесом, - ответил Беренс, кивнув в сторону гор.
– Чего гадать!
– Остерман разлил джин по кружкам.
– Завтра с утра пройдемся вокруг, хоть чего-нибудь, да найдем. Мы с Кирой в пустыне, на голых камнях следы читали. А тут - детская забава. Чтобы толпа ушла лесом и не наследила? Не смешите меня.
– Тела, судя по их состоянию, лежали в земле несколько месяцев, - сказал Беренс.
– Я отбыл отсюда в январе. Если все случилось зимой или даже весной, следы давно заросли.