Русские флибустьеры
Шрифт:
– Что тебе нужно на берегу?
– спросил Орлов.
Ему было трудно говорить в такой же манере, как Холден. Отвык он от невнятных скороговорок, присущих жителям Новой Англии. Но репортер, услышав родную речь, зачастил еще быстрее и еще неразборчивей.
– Вот не думал, что придется объяснять такие простые вещи! Мои друзья там! Они меня ждут!
– Я был на берегу, - ответил Орлов.
– И не заметил там никаких следов твоих друзей.
– Мои друзья не такие олухи, чтобы оставлять следы, - сказал Холден, шилом и суровой ниткой сшивая в тетрадь исписанные листки оберточной
– Я знаю, где они могут отсиживаться. Я обещал приплыть, и я сдержу слово. Ты хочешь, чтобы здесь, на Кубе, кто-то мог назвать нас, американцев, трусами и обманщиками?
– Френсис, не обижайся, но ты и вправду похож на чокнутого. Сам же говорил, что здесь кругом испанцы. И мне показалось, ты не очень-то хочешь с ними встретиться.
– Испанцы?
– Холден прошелся по палубе, шаркая забинтованными ступнями.
– Ну да, они тут шныряют повсюду. Но мы с тобой высадимся ночью. Если в лодке помещаются двое, для третьего найдется местечко. Что тут такого? У вас хорошая лодка, не сравнить с тем дырявым корытом, на каком я пытался перепрыгнуть через рифы.
– Да, лодка хорошая. Но по горам ходят не на лодке, а на ногах. На своих двоих. Вот заживут твои ноги, тогда и поговорим насчет прогулок на берег.
– Мои ноги - это мои ноги, - усмехнулся Холден.
– Не знаю, какой дрянью их намазали. Воняет жутко. Но вонь ходьбе не мешает. Джим, в лодке я буду сидеть на подветренном борту от тебя, если ты такой чувствительный. Ну что, согласен?
– Надо подумать.
– О чем тут думать! Тебе и делать ничего не придется, разве что пару раз взмахнуть веслами. А потом я обо всем напишу в газете! Это будет репортаж на пять тысяч слов! Сейчас все читают только о войне! Разве ты не хочешь, чтобы о тебе узнала вся Америка?
– Нет, - сказал капитан Орлов.
– Не хочу.
– Ну, и кто из нас чокнутый после этого?
– развел руками Холден.
Дневную вахту Павел провел на мачте, стоя с биноклем на самой верхней площадке и осматривая берег. Склоны, заросшие лесом, уже не казались ему сплошной непроницаемой стеной. Там угадывались тропы, просвечивали поляны, а в одном месте даже почудился дымок. Но вскоре небо затянуло тучами, и берег скрылся за пеленой дождя.
Вечером Орлов потратил не меньше часа, чтобы по-новому приладить ремень к карабину. Пробил пару новых дырок, пришил крючок. Теперь винтовка висела на груди, и руки были свободны. Чтобы изготовиться к стрельбе, достаточно было дернуть за кончик ремня, и тот, разъединившись, позволял мгновенно вжать приклад в плечо.
Выйдя на палубу, Орлов поупражнялся с карабином, подгоняя длину ремня. А потом, вздохнув, уложил маузер обратно в ящик.
Он уходил не просто в лес. Он уходил в горный лес. Там лишняя тяжесть может оказаться смертельной обузой. А если придется стрелять, то только в ближнем бою, где карабин проигрывает револьверу и даже хорошему клинку. Орлов достал из саквояжа свой засапожный нож и спрятал его за голенище.
– В сапогах пойдешь?
– спросил Петрович, наблюдавший за его сборами.
– В лесу днем - как в хорошей бане. Взопреют ноги, собьешь в кровь.
– За день не собью.
– Сорочку не поменяешь? Так, в белой, и пойдешь?
– На берегу в саже изваляю. Там сажи много.
– Как знаешь. А то могу рубаху дать рабочую. Темную. Из запасов.
– Рабочая-то покрепче будет, - согласился Орлов.
– То-то и оно. Ружье не берешь?
– Обойдусь.
Он набил оружейный пояс патронами тридцать второго калибра, под свой кольт. Кобуру прицепил под мышку, чтоб не мешала при ходьбе. Мачете - слева, фляга с водой - сзади. Поприседал, попрыгал и снова немного передвинул пояс.
Освободив кисет от табака, он туго набил его зажигательной смесью из пороха и толченой коры, крепко-накрепко завязал и подвесил на шею. Кисет лег как раз поверх нательного креста, но Орлов понадеялся, что в том нет святотатства. В конце концов, все его действия будут бессмысленной тратой времени, если он не сможет в нужное время разжечь огонь, который увидят на шхуне.
Американец тоже собирался: разведя в воде золу из печки, красил ею тряпки на ногах. Петрович поглядел-поглядел на его старания, да и принес из трюма, вместе с парой черных рубах, резиновые сапоги, заляпанные разноцветными пятнами краски.
– Примерь-ка.
Холден осторожно натянул один сапог, хмыкнул, надел второй. Прошелся по палубе.
– Тяжелее, чем босиком, конечно. Но я не собираюсь бегать наперегонки. Спасибо. Когда вернусь, пришлю вам из Бостона целый ящик таких сапог, - пообещал репортер.
Петрович, явно заинтересовавшись такой перспективой, хотел что-то сказать, но вдруг раздался негромкий возглас наблюдателя с мачты:
– Вижу дым! Дым в лесу!
Орлов вскочил на фальшборт, схватившись за ванты, и вгляделся из-под руки в далекий лес на берегу бухты. Заходящее солнце ярко высветило макушки деревьев, и на этом золотистом фоне отчетливо виднелся дым. Он не поднимался к небу, а растекался над лесом, постепенно растворяясь.
– Наши?
– Посмотрим, - отозвался Петрович.
Несколько минут все, не проронив ни слова, глядели на еле заметные завитки, тающие над листвой.
– Нет. Не наши, - заявил боцман.
– Чужие жгут. Орлов, запомнил место?
– Да.
– Туда не суйся.
«Туда-то я и загляну в первую очередь», - подумал Орлов.
Ночью, прежде чем спуститься в ялик, Орлову пришлось выпить какого-то зелья, настоятельно предложенного боцманом.
– Будешь в темноте видеть, - сказал Петрович.
– В лесу любую тропинку найдешь. Три дня можешь не спать, не есть. Только не забывай воду пить, да отдыхай чаще. Хоть пять минут, но полежи.
– Спасибо, - с трудом ответил Орлов, у которого скулы свело от невыносимой кислятины.
– И не нашуми там, - добавил боцман.
– Если наших поблизости нет, возвращайся. Будем ждать. Я их знаю. Сами вернутся.
Холден, который первым перелез через борт шхуны, подал голос снизу, из ялика: