Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
Шрифт:
За лето обострилась борьба между различными политическими партиями. Уже стало понятно, что интеллигенция оказалась в проигрыше; мало кто мог по достоинству оценить теоретические основы республиканского режима. Цинично-разрушительная большевистская пропаганда, адресуясь к низшим инстинктам, получала поднятые вверх руки. Их лозунги «Конец войне!», «Смерть офицерам!», «Жгите усадьбы!», «Грабьте богатых!» и вообще убивайте всех, «кто пил нашу кровь», легко проникали в сердца неграмотного населения. Вот когда мы на деле ощутили нехватку сильного среднего класса.
Когда мы находились в резерве, мой эскадрон отправили в Нарву на подавление бунта. Посылать сто пятьдесят человек на усмирение Нарвского гарнизона численностью несколько тысяч солдат было
– Слава богу, вы прибыли! – возбужденно воскликнул он. – Пожалуйста, принимайте командование над моими частями.
Мне было всего лишь двадцать пять лет, но у меня уже был большой практический опыт, и, быстро оценив ситуацию, я отклонил предложение полковника. Оставив коменданта с его солдатами на вокзале, я отдал приказ «По коням!», и мы двинулись в город; запевалы возглавляли колонну. На первый взгляд в городе шла обычная жизнь; многие жители и солдаты приветствовали нас. На вопрос, почему мы приехали в Нарву, я неизменно отвечал, что сам не знаю, зачем нас послали сюда. С учетом нынешнего беспорядка это никого не удивляло. В районе трех часов дня я остановил эскадрон у здания телеграфа и отправил телеграмму в полк, что патрулирую город. Я не упомянул, что делаю это с песнями. Пришло время кормить лошадей, но я опасался приказать солдатам спешиться, поскольку это неизбежно привело бы к разговорам с местным населением. Мы выехали из города и остановились в деревне, находившейся примерно в пяти километрах от города. Позже я съездил в город и опять отправил телеграмму, что продолжаю патрулирование. В целях безопасности мы заночевали в деревне. На следующий день нас отозвали.
В тот же период мой эскадрон отправили на поезде для выполнения очередной беспрецедентной полицейской операции; в памяти сохранилась только заключительная часть этой операции. На станции, когда мои солдаты загружались в поезд ко мне подошел управляющий поместьем, в котором мы были расквартированы, и потребовал деньги за сено и овес, съеденные лошадьми. Утром перед отъездом я вручил ему официальную квитанцию с указанием количества использованного сена и овса и объяснил, что у меня нет наличных денег. Однако он пришел на станцию и теперь настаивал, чтобы я немедленно рассчитался с ним. Разгорелся спор. Вдруг он достал револьвер и направил его на меня. Я ударил его кулаком в лицо. Уронив шляпу и револьвер, он бросился бежать. Наблюдавший за нами проводник поднял шляпу, внимательно осмотрел ее и попросил у меня разрешения забрать шляпу. Он взял шляпу, я револьвер, который, как оказалось, был не заряжен.
Дезертирство с фронта, начавшееся сразу после революции, за весну и лето приняло колоссальные размеры. В июле эскадроны Сумского полка разослали по четырем железнодорожным станциям. Мой эскадрон был направлен в Дно, важный железнодорожный узел; расквартировали нас в ближайшем от станции поместье. Мы патрулировали станцию и проверяли документы у солдат, отлавливая дезертиров-одиночек. В тех случаях, когда мне сообщали, что группа вооруженных пехотинцев села в пассажирский поезд, который прибудет на нашу станцию в такой-то день в такое-то время, вместе с сотней своих солдат я отправлялся на станцию. Мы разработали собственную технологию для случаев массового дезертирства. С противоположной стороны платформы, к которой прибывал поезд с дезертирами, ставили пустые вагоны для перевозки скота. По обе стороны платформы вставали несколько гусаров с винтовками на изготовку. Пока поезд медленно тянулся вдоль платформы, мои солдаты громко выкрикивали:
– Не высовываться из вагонов! – время от времени стреляя в воздух.
Поезд останавливался. Я или один из моих офицеров в сопровождении нескольких солдат входил в первый вагон и кричал:
– Выходите, сукины дети, иначе будем стрелять! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками!
Солдаты по одному выпрыгивали из вагона и оказывались в коридоре, образованном двумя шеренгами моих солдат. Пройдя по коридору, они прямиком попадали в пустые вагоны, стоявшие по другую сторону платформы. Затем вагон закрывали. Разобравшись с первым вагоном, мои солдаты образовывали живой коридор у следующего вагона, и процедура повторялась. Как правило, мы затрачивали на операцию порядка двадцати минут, а затем вагоны с дезертирами отправляли обратно на фронт. Во время проведения операции человек шесть моих солдат ходили по вагонам и собирали брошенное оружие.
Однажды произошел весьма необычный случай. По телефону из Санкт-Петербурга мне сообщили, что, по информации тайной полиции, на фронт едет большевистский агитатор. Поезд, на котором он едет, прибудет в Дно в районе полуночи. У полиции не было никаких данных на этого человека, кроме того, что он носит офицерскую форму. Мне приказали найти его и арестовать. В ту ночь я взял с собой такое количество людей, чтобы суметь одновременно обыскать все вагоны. Мне достался спальный вагон. В купе ехало по шесть – восемь человек. Я проверял документы только у людей в форме. В одном купе все с готовностью протянули документы, кроме одного офицера. Он никак не мог найти документы; вывернул карманы, обшарил свои вещи, но документов так и не нашел. На его шинели не было знаков отличия полка, но в то время это было в порядке вещей. Он блестяще держался и, пока искал документы, несколько раз извинился за причиненные мне неудобства. Я был уверен, что он просто потерял документы.
– Не трудитесь искать документы, – наконец сказал я, – просто сообщите мне, из какого вы полка.
Своим ответом он сбил меня с ног:
– Я сумской гусар.
– Что ж, – сказал я, – в таком случае прошу следовать за мной.
Позже я узнал, что это был именно тот человек, которого разыскивала полиция. Судьба явно отвернулась от него, когда он решил назвать Сумской полк. Из сотен русских полков он умудрился выбрать мой полк. Возможно, у москвичей, а он жил в Москве, чаще всего на слуху был наш полк.
В сентябре наш полк провел несколько ночей в псковских лесах. В лесах водилось много волков. Во время войны, когда все мужчины ушли на фронт и в течение трех лет никто не охотился на волков, их расплодилось немерено. Полк расквартировался в четырех деревнях, которые находились на приличном расстоянии друг от друга. Крестьяне принимали различные меры, чтобы защитить себя и лошадей от волков. В телегах всегда лежали длинные веревки с привязанными на концах плотно скрученными пучками соломы. Завидев волков, крестьяне поджигали солому и выбрасывали конец веревки с горящей соломой из телеги. Тянущийся за телегой горящий след отпугивал волков. Когда солома сгорала, поджигался следующий пучок. Мы, естественно, ничего не знали об этом, и неприятности начались у нас сразу же по приезде. Двое невооруженных гусаров верхом отправились в другую деревню. На них напали волки. Гусарам удалось заскочить в небольшое озеро у обочины. Они оставались в воде под присмотром волков до тех пор, пока кто-то не пришел им на помощь.
Мой эскадрон расположился в деревне примерно в пятьдесят дворов. В каждом дворе было, как минимум, по одной собаке. Это были огромные дворняги, и, подозреваю, с примесью волчьей крови. В одну ясную лунную ночь к деревне подошла стая волков, и, усевшись на пригорке, волки завыли на луну. Все происходило по классической схеме. Заинтригованный, я вышел на улицу и увидел несколько деревенских собак. Постояв в раздумье, они побежали к сидящим на пригорке волкам. Из дворов стали выбегать собаки. Уже около пятидесяти собак бежали к пригорку. Скоро послышался шум борьбы. На следующее утро я пошел на поле битвы. На земле лежали одна или две растерзанные собаки и пара волков. По всей видимости, я стал свидетелем одного из сражений столетней войны.