Русские и нерусские
Шрифт:
Оставляем в стороне крючкотворно-юридический вопрос: чье Поле? Оно ничье. Актуально другое: куда мужику податься? С юга татары, с севера московиты. Побегаешь тут. Мужик становится казаком. Куда ни побеги — ты «изменник».
Не отсюда ли — в мифологию вошедший «задний ум» русских, лукавый расчет на «авось» и звериная осмотрительность при невозможности что-либо реально предусмотреть (помните каламбур Ключевского?).
Как все-таки жить? Грабить — по крымской модели? Ломать «вольную службу» — по литовским или польским правилам? Или — согнуть шею под тяжким ярмом «государева дела»?
Ярмо есть ярмо, но ведь не лезет же власть в повседневную,
Не отсюда ли — традиционная же русская всеотзывчивость? Такая же непредсказуемая.
Конечно, московскую власть терпеть трудно. Крутая, безжалостная. Не говоря уже об опричном беспределе, — в мор заколачивают дом, где болеет чумной, и оставляют умирать — и его, и всю семью. Это гуманно? А везти из набега похищенных детей в специальных корзинах, а коли дитя занемогло — головой о дерево или о камень и бросить подыхать — это лучше? Все во вражде — звери, «и те, и эти». А где больше извели — кто считает?
Потом сочли: изведено при Иване Грозном — 3300 душ. При Столыпине — меньше? Про Сталина умолчим. Так Иван хоть каялся, синодики составлял, на коленях ползал. Пусть нынешние нераскаянные внесут поправки на масштаб и прикинут, что почем.
Главное-то острие террора Грозного против кого направлено? Главный Приказ как называется?
Разбойный.
«Лихие люди», «тати», «воры» — обыкновенность того времени. Не поверстался в войско — рванул гулять. Другой поверстался гулящего ловить. Рвать ноздри, сечь плетьми, клеймить. Террор в чистом виде. Кто виноват? Что делать? Кому на такой Руси хорошо?
Так ведь эта многоруганная установка: связать души, овладеть умами, стать в Кремле чуть не вероучителем — и вообще: этот гибрид пыточного злодея и юродивого страдальца, размазывающего то кровь, то слезы, — не результат ли той разрывающей страну невесомости, в которой она оказалась в грозный век?
На Волге едва закрепились, а силы надо «транжирить» на Юге, на Западе. Хотели с Крымом замириться — литовцы не дали. Хотели поладить с Римом — поляки не дали. Ливонская война — какой-то бегучий лишай кругового бессилия. Сторон много, каждая одерживает частные победы и считает, что до окончательного триумфа немного не добрали. «Роковой конфликт» Польши и Швеции, видите ли, помешал культурным европейцам одолеть восточного варвара, московского фараона, кремлевского изверга. Как будто они в Европе могли помириться прежде, чем согласились бы на какую-то общую крышу. А уж кто крышу выстроит: швед, немец или поляк — вопрос даже не геополитический, а почти династически-вензельный. В любом варианте — это ярмо, тягло, иго.
Крыша — всегда тяжесть. Альтернатива — драка в Диком Поле. Беготня. Мор.
От невозможности создать общее регулярное государство — истерия Ивана IV. Надрыв его. Надорвалась Московия — поехала крыша у царя. Рано начал? Через столетие хватило у народа сил решить те же задачи: отбиться на Юге и на Западе, утихомирить казаков и разбойников, устроить под тяжелым скипетром относительно регулярную жизнь.
Царю, возглавившему страну сто лет спустя, не надо было слыть Грозным. Ему можно было слыть Тишайшим. Время пришло. Другой век.
Смыть Смуту
Смыть Смуту из народного сознания попыталась советская власть, переименовавшая ее в «Крестьянскую войну и иностранную интервенцию». Власть постсоветская возвращает Смуте имя. Не только
Технологически все это не лишено веселости: по остроумному определению современного историка, Смута — это когда «князья и бояре командуют восставшими казаками, попы конструируют «гуляй-города» с артиллерией, казачьи атаманы спят с царицами, купцы выходят в бояре, а беглые монахи и сельские учителя — даже в цари».
Так и тянет продолжить: десантники — в губернаторы, завлабы — в олигархи, партфункционеры — в сепаратисты, милиционеры — в киллеры.
Другой историк настроен не так весело: смута — это когда «все в движении, все колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной скоростью меняются цари., люди подчас молниеносно меняют политическую ориентацию».
Похоже на 1991-й? На 1993-й? На 1998 годы? Впрочем, «гуляй-город с артиллерией» теперь называется «танк».
Берем очевидность: «меняются цари».
Что за рок над Россией! Истерзанная при Иоанне и разложившаяся при Феодоре, она получает Годунова, опытного и энергичного управленца, все шансы имеющего вывести страну из беды.
Смыло дождями, побило морозами, уморило недородами, дотравило чумой. Это что, опять «ошибки Кремля»? Или горестное стечение обстоятельств, природный цикл, позволивший выявиться базисной беде?
Базисная беда — «Смута в умах».
Является из Польши следующий. Лжедмитрий I. Судьба не отпускает и ему времени. Но за тот неполный год, что он сидит на троне, он успевает проявиться как деятельный правитель западного типа (теперь сказали бы «прогрессивный»). Окатоличивать Русь он отнюдь не спешит, костелы строить в Москве не позволяет, а вот энергетику демонстрирует совершенно для Руси непривычную, даже вызывающую. Вместо того, чтобы ходить по палатам медлительно и величаво, — скачет, где хочет, по московским улицам «в сопровождении одного-двух человек», и даже (о, ужас) «не спит после обеда».
Не могут русские люди стерпеть на престоле такого модерниста. Однако век спустя царь Петр и скачет, где хочет, и вообще выворачивает Россию на западный манер так, как Лжедмитрию и не снилось (один Всешутейший Собор чего стоит). И что же? Стерпели! Великим назвали! Голландский строй перенимать согласились, не то что польский.
Вообще, если искать важные для истории стержневые сюжеты, проходящие через безумства Смуты, то первейший из них: насаждение в армии западного боевого строя. Кто это начал? Да Василий Шуйский, самый никчемный и презираемый царь, абсолютно не годившийся в самодержцы.
А если другим важнейшим сквозным сюжетом считать избавление от дикого самодержавия, то есть от того, как сплачивал народ Иван Грозный, считавший людей быдлом и стадом, — к идее договора между самодержцем и подданными, — то первый такой договор заключил именно подслеповатый интриган Шуйский, которому судьба не дала ничего осуществить и с позором остригла в небытие.
Ах, да, иностранные вторжения помешали. Вот уж проклятье нашей истории. Ничего нельзя сделать, чтобы не набежали соучастники. Ничего нельзя вспомнить, чтобы они не обиделись. Сейчас выдвинута идея: учредить праздник в память освобождения Кремля в 1612 году — так ведь поляки обидятся! И что ни возьми — тут как тут обиженные. 1812 год нельзя отпраздновать — французы обидятся. За 1945-й — немцы обидятся. За 1380-й — татары.