Русские и пруссаки. История Семилетней войны
Шрифт:
Но мог ли Салтыков и без австрийцев идти на Берлин, предоставив своим союзникам совершать «по всем правилам науки» марш-маневры и бесплодные осады? К сожалению, это было невозможно, во-первых, из-за инструкций, предписывавших ему во всем советоваться с Дауном и не уклоняться от его просьб и предложений. Ведь даже две победы над пруссаками не избавили Салтыкова от мелочной опеки Конференции. Впоследствии куда более энергичный Суворов испытал на себе те же самые помехи: предписания из Петербурга, обязательность согласия на все союзников, эгоистический и подозрительный надзор из Вены. Даже после Кассано, Треббии и Нови{61}, после полного разгрома трех республиканских армий Суворов не смог перенести военные действия на территорию Франции. Ему пришлось внять призыву австрийцев и погубить свою победоносную армию в лабиринтах швейцарских гор{62}.
Однако и по чисто военным соображениям Салтыков не мог в одиночку действовать против Берлина. Для этого требовалось 25–30 тыс. чел., но, хотя у него и было около того же числа, многие из полков, в особенности Обсервационного корпуса,
После сражения Салтыков оставался у Кунерсдорфа еще четыре дня. 16 августа зловоние трупов стало невыносимым и уже грозило распространением заразы. Поэтому он снял лагерь и перешел Одер у Лоссова, направляясь на юг для соединения с австрийцами. 22-го он встретился в Губене с Дауном. Встреча прошла без свидетелей, и о ней стало известно лишь то, на что пожелали намекнуть сами главнокомандующие. Даун, конечно, отверг даже мысль о диверсии на Берлин, требуя от Салтыкова не переходить Одер и прикрывать австрийские войска при осаде Дрездена, после чего можно было бы совместно вторгнуться в Силезию. На это последнее предложение Салтыков ответил категорическим отказом — его слишком заботила безопасность Восточной Пруссии. Французский военный агент маркиз де Монталамбер в письме к герцогу Шуазелю сообщал о своем разговоре с Дауном:
«Фельдмаршал уведомил меня, что во время встречи с графом Салтыковым он заручился от сего последнего обещанием оставаться по сю сторону Одера с условием предоставления для него потребного хлеба и фуража. После же взятия Дрездена обеим армиям надлежит идти в Силезию, где русские останутся на винтер-квартирах, ежели предполагаемая осада Нейссе завершится вожделенным успехом. Он настоятельно рекомендовал мне всячески поддерживать графа Салтыкова в сих намерениях» [211] .
211
Montalambert M. R. Correspondance. Londres, 1777. Т. 2. P. 79. (31 aug. 1759.).
Фридрих II, со своей стороны, так оценил эту знаменитую встречу двух фельдмаршалов:
«После настоятельных притязаний фельдмаршала Дауна в том смысле, чтобы г-н Салтыков энергически продолжал свои действия, сей последний ответствовал ему: „Милостивый государь мой, я уже достаточно сделал за этот год — одержал две победы, кои стоили России 27 тыс. чел. Посему, прежде чем возобновить действия, я подожду, пока и вы дважды победите. Несправедливо, что войска моей государыни воюют в одиночку“» [212] .
212
Fr'ed'eric II. Histoire de la guerre de Sept ans. P. 276.
Здесь Фридрих II был не очень далек от истины. Маркиз де Монталамбер так пишет о своих разговорах с русским фельдмаршалом и о тех настроениях, которые преобладали в его главной квартире:
«В лагере Либерозе, Лузация,
31 августа 1759 г.
…По прибытии сюда я нашел русских генералов изрядно подавленными всеми тяготами войны. Граф Салтыков неоднократно повторял мне, — и, кажется, всем вокруг тоже, — что русская армия сделала уже вполне достаточно; … что теперь фельдмаршал Даун должен со своими свежими войсками завершить столь хорошо начатое дело. Сам же он готов его поддерживать и снова сражаться, ежели фельдмаршалу потребуется помощь. Но пока он намерен дать отдых своим войскам,… поелику твердо решил сохранить уцелевших сих храбрецов, столь доблестно бившихся у Пальцига и Франкфурта [213] .
Я безуспешно представлял ему, что, не преследуя короля прусского, ow отдаст австрийцам плоды всех своих побед. На сие он ответствовал, будто нисколько не ревнив к славе и желает им от всего сердца совершеннейших успехов, а сам сделал уже вполне достаточно.
Находясь еще в Петербурге, и в еще большей мере здесь, при армии, приметил я, что всё, почитающееся русским, глубоко убеждено в пренебрежении со стороны венского двора их интересами и единственном стремлении союзников переложить на них все тяготы сей войны. Вообще, после своих побед сделались они чрезвычайно заносчивыми и говорят об австрийцах в малопристойных выражениях. На шведов же смотрят с презрением и ничего об оных не желают даже слышать. Граф Салтыков прямо сказал мне, что ни в коем случае не хотел бы иметь их в своей армии: „Прежде это были храбрецы, но время шведов прошло…“» [214]
213
Имеется в виду битва при Кунерсдорфе, происходившая неподалеку от Франкфурта-на-Одере.
214
Affaires ctrangcres de France. Correspondance Russie. T. LX (la piece qui suit la picce 74, chiffr'e).
Когда впоследствии австрийцы окончательно вывели его из терпения, он еще более резко выразился в своем письме к канцлеру Воронцову:
«Не мое дело в политические дела вступать, но ежели изволите по прошедшим временам посмотреть, надеюсь, много экзампелей сыщется, да и прошлого года Цорндорфская баталия довольно доказывает, какая помощь нашим подана, а и поближе, под Франкфуртом, король прусский за полторы сутки стал Одер переходить, чтоб нас атаковать; г. Даун был в девяти милях; к нему курьер за курьером, Гадик был в шести; я спросил у Лаудона, где Гадик, он может еще к нам послать?; тот сказал: не знаю. Король перешел — к нему курьер, король стал батареи делать — другой; баталия началась; полковник, который и возвратился, еще баталия не окончилась, и у своего полку ранен, стало не далеко были: могли бы послать, когда бы хотели; баталия сомнительна — еще курьер, баталия выиграна — курьер; король в конфузии реку перебрался; Гадик близко был, для чего не атаковал и всех не побрал? Лаудоновых всего два полка были в деле, а семь с места не тронулись; у нас осталось только три полка, кои не были в деле, и те при обозе, при артиллерии, у раненых и больных; ружья переломаны, а амуниция вся передрана и растеряна, побитые тела насилу в трое суток похоронили, раненых разбирали, артиллерию отправляли, вся армия была не в состоянии; у них все было цело и свежо. Я не попрекаю, а меня попрекают, для чего таки я совсем короля не потребил; кто отведал, тот знает, каково его величество легко потребить. Король стоял при Фирстенвальде и много в двадцати тысячах, не имея двадцати пушек. Я посылал генералом Карамелли к Дауну: атакуем; я с вами, сказал, не прочь; увидим; постой, подержи короля, я только от вас требую; я все в его угодность, что я под Франкфуртом, в Лосоу, Гогенвальд, Либерних (?); Гадик был впереди, а наши гусары и казаки всякий день шармицели [215] имели, где и граф Гордт взят; кто же был впереди и действовал. Даже что фураж почти на шпагах получали и рвали из рук, король же стоял в лесах, болотах, приступиться было не можно. <…> Господин Даун меня всячески уговаривал, чтоб я стоял, он пойдет атаковать принца Генриха, я бы короля тут держал; потом прислал, что нельзя, не атакует короля; вот я того и ждал, и хотел также приступить, хотя и не требовали; вдруг слышу: поворотил в Саксонию;… Я, милостивый государь, поступок графа Дауна не хулю, может быть, он поступил по указам, видно, что чужими руками жар загребать хотел, а своих людей берег… я хочу ведать ныне, в чем их желание состояло? Короля атаковать? — для чего сами не атаковали с такой великой армиею, почти дома; Богемия и Моравия в заду, магазины везде и крепости, в случае несчастия везде ретирада надежная. Ежели в чем бы я мог быть виновен, то для чего так далеко зашел, ибо ежели бы под Франкфуртом баталию проиграли, то бы могла вся армия пропасть, так быв отдалена не только от границ, от Вислы и Познани…» [216]
215
Шармицель — схватка, стычка (от нем. Scharmtitzel).
216
Сборник Русского исторического общества. Т. 9. С. 495–496, 501. (Цитата приведена в точном соответствии с оригиналом. — Д.С.).
Дрезден не сдавался Дауну, а Салтыкова обуревало нетерпение. 26 августа через австрийского генерала Карамелли он возобновил переговоры о совместной диверсии на Берлин, заявив при этом, что, если союзники не пожелают помочь ему, он отойдет к Губену. Однако после получения из Петербурга инструкций прикрывать осаду Дрездена он перешел в Либерозе и занял позицию на правом фланге Гадика, имея у себя в арьергарде Лаудона и оказавшись таким образом словно под надзором австрийцев. Салтыков оставался там до 16 сентября в полном бездействии.
Из его письма к канцлеру Воронцову видно, насколько тяжела была ему такая трата времени и как он раздражался на своих требовательных, но столь мало предприимчивых союзников:
«Окончание войны, мир или как изволите только конец были в наших руках: король прусский так разбит и разгромлен был, что не более 30 тысяч имел человек и около двадцати пушек в такой робости, коя всем известна; фамилия побежала в Магдебург, Берлин ждал себе гостей, нас или австрийцев. Господин Даун все то пропустил, в чем же, в пустых прожектах, пересылках, намерениях, в рассылках разных корпусов; что из того вышло? Все упустил из рук, стыда довольно получил, наконец и все потеряет; с такой великой армией, свежей довольно, не мог ни малого дела сделать, ниже на готовое; уже лучше этого случая не могло быть как мы ему дарили, разбив, разоря короля, подчивали, он ничего не сделал; вот я теперь две недели праздно стою, терпим нужду, не смею прогневить свою государыню, уже принужден отселе выступить; ежели еще стоять, то лошадей поморим, а нам разве придется пешим идти и провиант на себе везти, да и того нет; я, не надеясь на их обещание, велел свой изготовить; ежели все так манить будет, то пойду к своим магазинам. Милостивый государь, этаких храбрых людей право жаль терять напрасно, такой уже армии заводить трудно; дай Боже им здравия, еще есть к чему прибавить, хотя рекрут, между стариками такие же будут. А от союзников нам добра ждать нечего, хотят, чтоб все мы делали, а они бы были целы, во всю кампанию еще неприятеля не видали…» [217]
217
Сборник Русского исторического общества. Т. 9. С. 491. 200.
Во Франции также были недовольны Дауном. Герцог Шуазель дал это понять посланнику Штарембергу, когда в присутствии русского посланника Михаила Бестужева с аффектацией восхвалял доблесть русских при Кунерсдорфе и ограничился лишь упреком за их излишнюю мягкость в Восточной Пруссии: ведь можно было бы поправить свои финансы, наложив на нее чрезвычайную контрибуцию, как это сделал сам Фридрих II в Саксонии и Мекленбурге. Воронцов отвечал ему через того же Михаила Бестужева:
«По неведению прямого состояния доходов в Пруссии всяк может о собирании контрибуции сравнение полагать с Саксониею и Мекленбургиею, токмо мы ныне искусством удостоверены, что наложенные контрибуции прусские жители не в состоянии заплатить как за неимуществом своим, так и за недостатком ходячей монеты, которая из земли королем прусским вывезена; а употребленные отсюда великие суммы денег на содержание здешней армии почти все в Польше к немалому обогащению поляков издержаны. Впрочем, худому примеру короля прусского последовать не должно» [218] .
218
Соловьев. Т. 24. С. 1113.