Русские и пруссаки. История Семилетней войны
Шрифт:
Это был еще один «несомненно критический день». Может показаться удивительным, что Фридрих II не атаковал, поскольку, прижатые к Одеру и болотам, русские оказались бы тогда в худшем положении, чем при Фридланде в 1807 г.
Так прошло еще три дня. Салтыков колебался в выборе переправы: у Королата, Нейзальца или Кёльцена. Наконец он выбрал Кёльцен, и 28 сентября все прошло благополучно, хотя Тотлебен и предрекал неминуемую атаку. Возможно, маскированная завесой легкой кавалерии операция ускользнула от Фридриха, поскольку 28-го он писал барону де ла Мотт-Фуке: «Варвары все еще стоят насупротив меня, и я готовлю им знатный презент. Если все удастся, они быстро вылетят отсюда. Признаюсь откровенно, мне не терпится избавиться от них, и не ради себя, а ради страны, где они все жгут и всех убивают» [234] . Нам неизвестно, что это был за «знатный презент». 30-го утром король напал на кавалерию Тотлебена, оставленную на левом берегу для
234
Politische Korrespondenz. Bd. 18. 2 Halfte. S. 563.
1 октября русская армия продолжала марш на Глогау. Она заняла позицию у Гросс-Оштейна и Куттлау, где ей пришлось оставаться до 22-го. Салтыков сразу же понял, что не сможет не только захватить Глогау внезапным приступом, но и вести правильную осаду крепости из-за недостачи необходимых для этого средств.
2 октября Фридрих II вошел в Глогау и в течение всего октября стоял лагерем в окрестных деревнях. Ожесточение его против неприятеля только возрастало, и он писал принцу Генриху: «Вы не можете представить себе, какие зверства совершили и совершают эти подлые русские. У нас словно оживает история Синей Бороды {63} . Никогда еще не бывало народа столь варварского, бессмысленного и зверского» [235] .
235
Politische Korrespondenz. Bd. 18. 2 Halfte. S. 551. (2 Okt. 1759.).
Бессмысленность состояла, очевидно, в том, что ему приходилось сидеть в этой дыре — Глогау, когда было столько дел в Богемии, Саксонии и Померании. С первого же дня он не просто надеялся, а буквально вожделел отступления русских. Ведь их тяжелый обоз уже направился в Польшу и, несомненно, армия должна была последовать за ним. Мы увидим, что Салтыков весьма нелюбезно держал Фридриха в бездействии у Глогау целых пять недель — до 5 ноября!
Обе армии, основательно укрепившись, следили друг за другом. Только 5 октября, когда пруссаки попытались поставить батарею перед Шофзеном, началась перестрелка через Одер, продолжавшаяся два дня. Было убито 15 чел. и 10 лошадей. Но затем уже ничто не нарушало тусклую скуку лагерной жизни.
Из этого Богом забытого места король продолжал поддерживать свою обширную корреспонденцию — его заботили дела в Канаде и Индии, и он надеялся, что потеря двух колоний {64} заставит наконец французов заключить мир; одно за другим следовали приказания берлинскому правительству, войскам в Саксонии, Вестфалии и Померании. 1 ноября был произведен торжественный салют, чтобы русские поверили в победу принца Генриха над Дауном. Фридрих развлекался также стихами и философскими опытами. В Кёбене он вспомнил, что именно в этих местах знаменитый Шуленбург совершил прославившее его отступление после победы Карла XII при Гуpay {65} , и у него родилась «идея написать о военных талантах и характере сего государя» [236] .
236
Catt. Р. 255–256.
Досуги Салтыкова были не столь разнообразны и литературны. Он не баловался с музами, а беспокоился более всего о том, почему Даун не спешит на помощь, пока русские сковывают Фридриха, хотя и знал, что австрийский фельдмаршал продолжал бездействовать, боясь принца Генриха и даже короля, который мог «внезапно свалиться на него». Салтыкову было известно и то, что Кауниц, Эстергази и Сент-Анд ре не переставали жаловаться на русскую армию и обвиняли его самого в пассивности под Глогау и за отказ отпустить Лаудона вместе с русским подкреплением в 20–30 тыс. чел.
Он с горечью доказывал в своих письмах и донесениях [237] , что от него требуют не только невозможного, но и бессмысленного, чуть ли не предательства. Штурмовать Глогау в присутствии прусской армии под командованием самого Фридриха II? Пытаться вести правильную осаду, не располагая для этого никакими наличными средствами? Отправить с австрийцами 20 тыс. русских, имея всего 40 тыс.? Пожертвовать интересами России ради великих прожектов того самого тактика, который упускал все представлявшиеся ему возможности?
237
См. его переписку с Воронцовым (Сборник Русского исторического общества. Т. 9. С. 493 и след.).
22 октября Салтыков снял лагерь и направился к Герренштадту, где после отказа коменданта Клейста сдать город подверг его бомбардировке. Лаудон предложил ему возвратиться для осады Глогау, заверяя, что король будто бы уже ушел в Саксонию. Салтыков не возражал, однако на самом деле Фридрих оставался на своей позиции, не обманувшись ложным отступлением русских. В таком положении никто не мог предпринять каких-либо действий. Лаудон еще раз просил подкрепление в 30 тыс., и Салтыков опять твердо отказал ему, однако Конференция, не столь заботившаяся о русских интересах, предписала отправить 20 тыс. чел. Салтыков в принципе не возражал, но сопроводил свое согласие такими оговорками, что Лаудон сам не принял их.
Теперь уже ничто не мешало отходу русской армии на свои привисленские винтер-квартиры. Кампания 1759 г. завершилась.
5 ноября Фридрих II, избавившись от столь длительного соседства с русскими, снял наконец свой лагерь и ушел на запад. 14-го он писал Финкенштейну: «Русские, до отвращения пресытившись австрийцами … несомненно, согласятся на сепаратный мир» [238] .
Он был прав относительно первого, но заблуждался во втором, петербургский двор, недовольный бездействием Дауна, отвечал Эстергази, что августовские предложения Лаудона «истощили бы самое невозмутимое терпение» и недовольство фельдмаршалом Салтыковым основано на оскорбительных предубеждениях. В беседах с Лопиталем снова возвратились к идее о непосредственном и более тесном союзе с Францией, хотя бы только для того, «чтобы противостоять усилению Австрийского дома». Впрочем, и эта попытка не увенчалась успехом. Но русские не падали духом, и, как писал наш посланник, «одержанные победы еще более увеличили их надежды».
238
Politische Korrespondenz. Bd. 18. 2 Halfte. S. 635.
В кампанию 1759 г. Салтыков одержал две блистательные победы и заставил прусского короля отчаяться в своей удаче. Затем, когда его подталкивали идти в Силезию, он показал, что не хуже Дауна Кунктатора владеет искусством оборонительной войны. Перейдя Одер на виду у прусской армии, он занял под Глогау столь сильную позицию, что Фридрих II не осмелился напасть на него. Величайший полководец XVIII столетия был вынужден бросить все только ради того, чтобы в течение трех месяцев следить за этой главной неприятельской армией. Салтыков вынудил короля настолько ослабить другие корпуса своей армии, что после его ухода из Силезии герой Кунерсдорфа генерал Финк был окружен у Максена австрийцами и 20 ноября вместе с 12 тыс. солдат и 540 офицерами при 71 пушке положил оружие, отдав неприятелю 120 знамен и штандартов. «Значит, я принес и в Саксонию уготованные мне несчастия», — воскликнул Фридрих II [239] . Он прекрасно понимал, что именно Кунерсдорф тяготеет над ним и катастрофа 20 ноября лишь хвост поражения 12 августа. Полковник Масловский отдает должное Салтыкову и в другом отношении: он не дал австрийцам обмануть себя, не подставил свою армию под удар у Глогау, не согласился раздробить русские войска в угоду Дауну или Лаудону. Он сумел устоять против несправедливой критики и безрассудных предписаний собственного правительства: «Граф Салтыков, будучи на месте, ясно видел, к чему дело клонится, и, несмотря на многие напрасные обиды Конференции, сумел удержать свое достоинство на должной высоте и предупредить самые тяжкие последствия, могущие быть, например, от дробления сил или от маневров в Силезии совместно с Лаудоном» [240] .
239
Catt. P. 364.
240
Масловский. Вып. 3. С. 192.
И, наконец, г-н Масловский заключает, что Салтыков «нисколько не повинен в столь малой результативности своих блистательных побед». «На это … могущественно влияли как чисто стратегические требования обстановки, так и крупные ошибки русской дипломатии, которая, находясь в полной зависимости от графа Кауница, не дала главнокомандующему … исходных данных политической обстановки, нужных ему для правильного решения своей специальной задачи» [241] .
Но все-таки царица могла гордиться этой кампанией: ведь Фридриха II крепко поколотили. Он и сам признавал свое поражение, а впоследствии, подзуживаемый демоном версификации, переложил это и на стихи, которые адресовал Вольтеру:
241
Там же. С. 189.