Русские инородные сказки - 6

Фрай Макс

— Поблагодарим нашу гостью! — тут же выскакивает вперед распорядитель пресс-конференции. — Теперь можно сфотографировать всю стаю. Господа утки, вы не могли бы немного попозировать вот тут?

Щелкают фотоаппараты, мерцают вспышки, видеокамеры выстраиваются в ряд, операторы ловят неожиданные ракурсы. Потом — небольшой фуршет за счет городской казны, и стая может отправляться в путь.

— Тебе не надоело еще людей дурить? — усмехнувшись, спрашивает у лягушки один из ее бессменных возниц.

— Никого я

не дурю, оставь вот эти вот подколки для журналистов, — беззлобно пинает его в бок лягушка. — Это ведь действительно я, я придумала. Я придумала проводить пресс-конференции, а эти дуры, летавшие с вами до меня, не могли сдержаться и орали прямо сверху: «Это я, я!» Ну и разбивались конечно. А для людей все лягушки на одно лицо. На наше счастье. Надеюсь, в том городе, где мы будем сегодня ужинать, не всех еще комаров извели, а то так уже эта красная икра осточертела, хочется перед сном нормально поохотиться.

В ВОСПИТАТЕЛЬНЫХ ЦЕЛЯХ

Сжег Иван-царевич лягушачью кожу и сидит довольный. Теперь-то Василиса свободна от этого проклятья, теперь она всегда будет рядом с ним, в своем истинном облике!

Василиса на кухне похлопотала, пару страниц диссертации написала, довязала свитер, поправила перед зеркалом и без того совершенный макияж — и к мужу. А тот сидит перед камином и наблюдает, как ненавистная буро-зеленая шкурка в огне корчится.

— Что же ты наделал! — всплеснула руками Василиса. — Я ли тебя не предупреждала?

— А что, все плохо? — удивился Иван-царевич. — Я думал, ты обрадуешься. Ну что я ее сжег. Теперь мы всегда будем вместе, и тебе не надо будет то и дело ударяться оземь, чтобы стать человеком. Это же, наверное, больно?

— Не больно. Уметь надо оземь ударяться, — отмахнулась Василиса. — Ты помнишь, что папенька мой — могущественный волшебник?

— Ой, — задумался Иван-царевич. — Теперь он прилетит и спалит нас огнем? Я не позволю ему причинить тебе зла! Пусть вся кара достанется мне.

— Отлично придумано! Я, значит, буду в человеческом обличье, вся такая распрекрасная, а тебя пусть папа огнем сожжет? И на черта мне тогда человеческое обличье? Да не бойся, не бойся, ничего тебе не будет.

— Тогда — ура?

— Какое там «ура». Надо новую лягушачью кожу где-то добывать. Вот это — проблема, а остальное — пустяки, решим как-нибудь.

— Зачем же тебе новая, Василисушка? Ты без нее такая красавица!

— Ох, прав, прав был папа — надо было в черепаху.

— Что — в черепаху?

— В черепаху меня надо было превращать, у нее шкура толще. Ну а я, конечно, по молодости лет воображала, что хитрее, мудренее своего отца уродилась. Теперь придется к нему на поклон идти, выслушивать его колкости.

— Милая, послушай, я, видимо, что-то не понимаю. Ну бывает такое с нами, царевичами. Так ты объясни толком, а не дави на психику.

— Это

еще цветочки, — загадочно посулила Василиса. — Вот завтра я тебе так на психику надавлю — не обрадуешься. Если отец не найдет время, чтобы меня принять.

— Давай так, — рассердился Иван-царевич. — Ты мне расскажешь, какая на мне вина, а я уж постараюсь сделать так, чтобы он нашел это самое время.

— Да что тут рассказывать. С первого класса я была отличницей. Да еще и красавицей из красавиц. И спортсменкой.

— И комсомолкой! — подсказал царевич.

— Балда, — легонько стукнула его по лбу Василиса. — Это же в первом классе было. Ну что, годы шли, я старалась изо всех сил и была лучшей девчонкой в школе, во дворе, и вообще в городе. Это было чертовски трудно, я почти не спала, совсем не отдыхала, только и делала, что стремилась к совершенству. Мной, конечно, восхищались. Приглашали на телевидение и на всякие конкурсы, и я везде, конечно же, блистала, потому что не имела права сплоховать.

— Ужас какой! — обнял ее за плечи Иван-царевич. — Как же ты, бедненькая, с ума-то не сошла?

— Сошла, сошла, — мрачно ответила Василиса. — Ну почти сошла. Не вмешайся мой папа.

— Раньше надо было вмешаться, еще в первом классе.

— У папы такой принцип: каждый человек сам отвечает за свою жизнь, и вмешиваться надо только в самом крайнем случае. Ну вот, крайний случай наступил, он и вмешался. Хотел в черепашку меня превратить, но я очень черепашкой не хотела быть. Так что он плюнул, растер и превратил меня в лягушку.

— Радикальный метод.

— Зато действенный. Первые пару месяцев я только и делала, что спала, плескалась в озере, прыгала по лесу, ловила комаров. Пыталась было соревноваться с другими лягушками — кто больше комаров поймает, но их это почему-то не вдохновило. Говорят — сколько съедим, столько и поймаем. А соревноваться в обжорстве только люди могут, ну что с них взять, тупиковая ветвь развития, им бы только сравнивать, у кого что больше.

— Неужели так и сказали? — возмутился Иван-царевич.

— И добавили еще. Что у человека, дескать, хвост отвалился, а привычка хвостами меряться осталась. Ну, лягушкам проще: они хвостами меряются, покуда головастики, а потом у них эти самые хвосты отваливаются, и это значит, что головастик повзрослел и стал полноценной лягушкой, больше меряться ни с кем не будет. Но это так, к слову пришлось, я тебе, потом, если хочешь, много лягушачьих баек расскажу. Словом, попрыгала я с ними какое-то время, отдохнула, подумала о своей молодой жизни и прискакала к отцу: так, мол, и так, почти поняла, практически осознала, верни мне только человеческий облик. Отец возражать не стал, но лягушачью кожу наказал везде с собой возить. На случай, если я снова начну забываться и стремиться стать лучше всех.