Русские избранники
Шрифт:
Для исследования мнимых преступлений были назначены следующие комиссары: генерал Ушаков [62] , генерал-прокурор князь Трубецкой [63] , генерал Левашов, обер-шталмейстер князь Куракин, тайный советник Нарышкин и в январе 1742 года к ним присоединен еще князь Голицын [64] , бывший президентом юстиц-коллегии при императрице Анне. Князь Трубецкой ставил вопросные пункты, а Бецкой вел протокол.
Остерману было предложено до восьмидесяти вопросов. Этот великий человек представил подробную историю своего управления, ни о чем не утаивая. Он говорил, что пока он предан правительству по клятве и по долгу, то считал себя обязанным повиноваться ему. Из множества неосновательных и бессмысленных преступлений, в которых его обвиняли, следующие были главными: что по смерти Петра II на престол была возведена герцогиня Анна Курляндская вместо принцессы Елизаветы; что он привел флот в упадок для того, чтобы Россия была принуждена искать дружбу морских держав; что осуждение князей Долгоруких в последние годы царствования императрицы Анны было подготовлено им; что он советовал заключить принцессу Елизавету
62
Генерал Ушаков был долгое время самым страшным человеком в России. От Петра I до Елизаветы он был президентом Тайной канцелярии. О нем еще будет упоминаться.
63
Князь Никита Трубецкой был очень строгий и мстительный человек. Он оставил много детей, из которых упомяну двух: князя Петра Никитича, достойного патриота и государственного слуги, умершего в начале девяностых годов, и княгиню Вяземскую.
64
Левашов, Куракин, Нарышкин и Голицын. О всех этих лицах мы не можем сообщить никаких подробностей. Вероятно, Куракин был отцом великих мужей России – Александра и Алексея; Нарышкин – дед двух мужей, занимающих высшие придворные должности, Александра и Дмитрия, и Левашов – отец умершего генерала и адъютанта императора.
Имущество Остермана при его аресте было весьма незначительно, в сравнении с тем, что накопили другие. Он имел незначительные поместья и дом [65] . Сверх того у него нашли 11 000 фунтов стерлингов и 130 000 гульденов, которые хранились в банках [66] в Лондоне и Амстердаме. Наличными деньгами и драгоценностями он имел только 230 рублей и четыре или пять усыпанных бриллиантами портретов государей.
Во время переворота, произведенного Елизаветой, Миних не состоял на службе. Он вышел в отставку, заметив, что правительница не имеет более к нему никакого доверия [67] . По виду, он собирался уехать за границу, когда Елизавета взошла на престол; но, вероятно, он опять вступил бы в русскую службу. Его обвиняли, между прочим, в том, будто он в тот вечер, когда арестовывал герцога Курляндского, сказал гвардейцам, желая побудить их к такому поступку, что Елизавета будет провозглашена императрицей. Когда он, конечно, отрицал такое обвинение, были позваны заранее подкупленные гвардейские солдаты, которые ему в глаза сказали, что он их именно так уговаривал. Миних остался неустрашим и с достойным презрением отнесся к этим жалким людям, к комиссарам и солдатам, заслуживавшим одинакового к ним отношения. С благородной гордостью сказал он своим судьям, что если хотят так вести дело и непременно сделать его несчастным, то этого можно достигнуть гораздо короче: на обращенные к нему вопросы можно дать такие ответы, какие угодно судьям, а он обещает, как честный человек, подписать их, не читая. Однако Миних все-таки сделал одну попытку к своему спасению, которая выставляет его характер не с блестящей стороны. Именно он написал принцу Гессен-Гомбургскому [68] , который всегда был отъявленным врагом и к которому все умные и порядочные люди должны быть, по крайней мере, равнодушны. В этом письме он много говорил о своей преданности Гессенскому дому, в армии которого он начал свою службу; обещал ему, в случае своего освобождения, рассказать много секретных сведений о Гессене; говорил о правах Гессена на Курляндию, но все это ничему не помогло.
65
Дом Остермана – нынешнее здание Сената, лишь в меньших размерах. Замечательно, что все обитатели этого дома стали несчастными. Первым был граф Остерман, попавший в Сибирь. Затем дом этот получил граф Бестужев, которого сослали на житье в его имение. Потом в нем жил принц Георг Голштинский, которого в день революции 1762 года оскорбляли русские солдаты, и он должен был вскоре покинуть этот дом. Наконец в этот дом был переведен Сенат, и, как известно, при Екатерине II это высшее в империи учреждение потеряло всякое значение. Подобный же несчастливый дом есть и в Берлине, на Унтер ден Линден. Строитель его обанкротился. Потом дом достался министру Герне, который был изгнан из него Фридрихом II за лихоимство. Затем его получила прославившаяся графиня Лихтенау, политический конец которой всем известен. В настоящее время в нем живет принц Оранский…
66
В то время в самой России не было еще общественных учреждений для помещения денег.
67
Анна опасалась предприимчивого графа Миниха. Она сама говорила своим приближенным: человек, который так быстро и так удачно произвел уже одну революцию против герцога Курляндского, мог получить охоту отважиться на нечто большее. Она даже была спокойнее, когда Миних жил на другой стороне Невы.
68
Принц Людвиг-Иоган-Вильгельм Груно Гессен-Гомбургский родился в 1705 г.; еще при Петре I вступил в русскую службу и умер в 1745 году как генерал-фельдцейхмейстер. О его супруге будет сказано в другом месте.
Головкин и Остерман хотели, говорят, погубить друг друга. Каждый хлопотал отдельно о том, чтобы сделать регентшу императрицей. Наконец их обоих соединили и для достижения этой связи был употреблен Менгден.
Впрочем, мы не имеем сведений о мнимых преступлениях, в которых обвинялись Головкин, Левенвольде и Менгден.
Темирязев обвинялся в том, что ему принадлежит первый проект возведения на русский престол правительницы Анны с ее потомством и полного устранения от престола Елизаветы.
Позняков [69] работал вместе с Темирязевым над этим проектом.
Все было не более как придворная интрига. Этим хотели только удалить людей, которые превосходством своих способностей, опытностью и познаниями были неудобны новым советникам и придворным. Их сделали государственными преступниками, чтобы иметь возможность чувствительнее, ужаснее и вернее наказать. Но название их государственными преступниками было в данном случае неприложимо. Отчасти эти обвинения были вымышлены и могли быть подтверждены, самое большое, лишь каким-либо случайным, быть может, и легкомысленным словом; отчасти же Елизавета была тогда частным лицом, как всякий подданный российской империи, и против нее нельзя было совершить государственное преступление.
69
Донесение секретаря саксонского посольства Пецольда своему королю от 30 января 1742 года.
28 января 1742 года императрица переехала в Царскую Мызу, что ныне Царское Село. Как только она выехала из Петербурга, по всем улицам с барабанным боем было объявлено – собираться поутру в 10 часов на Васильевский остров [70] , чтобы смотреть на казнь врагов императрицы.
Там, как раз перед Военной коллегией, был устроен простой эшафот в шесть ступеней, на котором стояла плаха. Астраханский полк образовывал каре, в котором, кроме лиц, необходимых для исполнения казни, находился еще хирург, но не было священника. Государственные узники были приведены из крепости еще ранним утром. Ровно в 10 часов они были введены в круг, их сопровождали гренадеры с примкнутыми штыками.
70
В то время Лобное место находилось на Васильевском острове против здания коллегий, приблизительно пред третьей коллегией от берега. Потом оно располагалось близ Александро-Невского монастыря.
Граф Остерман был в своем обычном утреннем платье, именно в своем рыжеватом лисьем меху. На нем был маленький парик и дорожная черного бархата шапка. Так как он был очень слаб, то его привезли в простых извозчичьих санях в одну лошадь.
Граф Миних и все другие узники прибыли пешком. На Минихе была шуба и соболья шапка. За ним шли граф Головкин, граф Левенвольде, барон Менгден и статский советник Темирязев. Секретаря Познякова не было; он уже был наказан во дворце [71] – бит батогами.
71
В рукописных известиях об этой казни сказано: «во дворце», без более точных Указаний. Быть может, это был прежний дворец Елизаветы.
Когда государственные узники собрались в кругу, четыре солдата понесли Остермана, которого всегда считали главным преступником, на эшафот и посадили на железное седалище. Он обнажил голову. Сенатский секретарь прочел приговор. Обвиненные никогда не узнавали приговор ранее как только на Лобном месте.
Остерман был приговорен к обезглавливанию и колесованию. Он хладнокровно выслушал страшный приговор, казалось, был удивлен и возвел глаза к небу. Вслед за тем солдаты положили его лицом на землю. Палач растянул его шею на плахе, придерживая голову за волосы, и взял секиру в руки. Остерман протянул обе руки вперед; солдат закричал ему убрать руки; он подобрал их и вытянул по телу. Когда уже все ждали смертельного удара, сенатский секретарь закричал графу: «Бог и императрица даруют тебе жизнь!»
Остермана подняли; он весь дрожал. Его опять посадили в сани, и он должен был тут же ожидать, пока и другие узнают свой приговор.
Никого уже более не возводили на эшафот. Все были приговорены к лишению жизни, но Елизавета всем дарила ее, отсылая их в ссылку и, таким образом, делая более продолжительными муки несчастных.
Когда они вышли из круга, заметно было впечатление, произведенное этой возмутительной сценой на различные характеры государственных узников.
Миних был выведен из круга первый. Он держал себя благородно; взор его был печальный; враги называли его наглым. Он был посажен в закрытую, на полозьях, придворную карету, имел, придворную одежду и был сопровождаем четырьмя гренадерами с ружьями. Его отвезли в крепость.
Туда же прибыл и Остерман в извозчичьих санях, около которых шли солдаты. Он был слишком обессилен телесными недугами и событиями последнего часа, так что не проявил никакими внешними признаками, что творилось в его великой душе. Легко, однако, представить себе, что он чувствовал в это время.
Лицо Головкина было постоянно закрыто; когда же он открывал его, заметна была сдерживаемая ярость. Его отвезли в крепость также на санях, окруженных стражей. Левенвольде придавал себе любезный вид, вероятно, притворяясь; впрочем, он казался спокойным. Он возвратился пешком в находящийся поблизости Сенат. Менгден все закрывал лицо, постоянно плакал и был крайне малодушен. Он отправился пешком также в Сенат. Темирязев казался вполне спокоен и отправился туда же.
В тот же день все были отправлены из Петербурга к местам своей ссылки: граф Остерман – в Березов, где умер князь Меншиков. Граф Миних – в Пелым. Там он попал в тот самый дом, который он по собственному чертежу приказал построить для герцога Курляндского. Граф Головкин – в место ссылки генерала Карла Бирона [72] , который только что возвратился тогда. Название места нам неизвестно. Граф Левенвольде – в Ярославль, куда прибыл в то время из Пелыма герцог Курляндский. Так как Ярославль есть небольшое ссылочное местечко, то, вероятно, оба эти мужа встречались там. Барон Менгден был сослан туда, где находился Густав Бирон, тоже возвращенный.
72
У Бирона-регента было три брата, и в том числе два Карла. Один Карл Магнус, генерал-майор, умер в 1739 году.