Русские мыслители и Европа
Шрифт:
В этой связи следует заметить, что, к примеру, такой неортодоксальный религиозный философ, как Н. А. Бердяев, проявлял большую готовность к освещению различных тенденций развития русской мысли. В десяти главах своей «Русской идеи» (1946) он глубоко анализирует не только наследие религиозных мыслителей, но также и основные нерелигиозные концепции (Белинского и Чернышевского, Добролюбова и Писарева, Плеханова и Кропоткина).
Объективное и целостное исследование движения русской мысли до сих пор остается актуальной, не реализованной задачей. В течение длительного времени подход к ней определялся, как правило, сугубо мировоззренческими или партийно–политическими пристрастиями.
Одним из фундаментальных произведений Зеньковского является его труд, посвященный Н. В. Гоголю, над которым он работал практически всю жизнь. Почему именно Гоголь был в центре внимания религиозного мыслителя, был поистине его страстью? Это объясняется тем, что для Зеньковского, выросшего в «культурном пограничье», Гоголь олицетворял собой своеобразный синтез двух братских культур — украинской и русской. Его привлекала «духовная раздвоенность» Гоголя как писателя — создателя «Ревизора» и «Мертвых душ» и как религиозного мыслителя — автора «Выбранных мест из переписки с друзьями». Он шаг за шагом исследует личность, жизнь и творчество Гоголя, вскрывая антиномичность его миропонимания.
К моменту создания данной книги список литературы о мировоззрении Гоголя был весьма значительным (труды Д. С. Мережковского,
8
В. В. Розанова, А. Белого, М. О. Гершензона, К. В. Мочульского и др.), тем не менее ее публикация стала заметным событием в литературной жизни русского зарубежья. В ней автор попытался раскрыть творчество Гоголя как синтетическое соединение художественных, идейных и человеческих качеств писателя, показать его роль и место в развитии русской мысли второй половины XIX — начала XX в.
Зеньковский считает Гоголя самым загадочным русским писателем, истинное значение которого стало постепенно осознаваться лишь в XX в. В личности и творчестве писателя, по его словам, прослеживается не только противопоставление светской культуры и церкви, но и намечается выход из этого трагического положения. Зеньковский называет Гоголя «пророком православной культуры», ибо именно в творчестве Гоголя, ярче, чем у других русских религиозных мыслителей, выявилось «разложение морального и эстетического гуманизма» и была обоснована идея «воцерковления культуры». Не случайно в «Истории русской философии» он рассматривает Гоголя как предтечу славянофилов, А. С. Хомякова и И. В. Киреевского, стремившихся по–своему реализовать эту идею в учении о соборности.
Как исследователь русской мысли Зеньковский продолжает традиции духовно–академической школы, у истоков которой стояли В. Н. Воскресенский (архимандрит Гавриил), С. С. Гогоцкий, А. И. Введенский и другие. Главной чертой философских исканий в России он справедливо считает антропоцентризм, акцентирование внимания на проблемах человека, общества и истории, стремление к постижению органического единства «всех сторон реальности и всех движений человеческого духа», что проявилось прежде всего в своеобразном «панморализме», в ориентации на осмысление социальных и историософских вопросов. «Русская мысль, — отмечает он, — сплошь историософична, она постоянно обращена к вопросам о «смысле» истории, конце истории и т. п.».
В «Истории русской философии», в других работах Зеньковскому одному из первых на основе анализа огромного фактического материала удалось выявить органичную взаимосвязь национальных и европейских начал в развитии русской мысли, определить степень влияния на нее философских учений Запада, показать оригинальность и глубину философствования лучших ее представителей, таких, как Г. С. Сковорода и А. Н. Радищев, А. С. Хомяков и И. В. Киреевский, В. Г. Белинский и А. И. Герцен, Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, В. Соловьев и В. В. Розанов, и других.
Философский прогноз Зеньковского таков: Россия должна понять, что период ее «горделивого мессианского сознания» закончен. Возрождение ее может мыслиться только так: сначала российское, а затем уже вселенское. Отсюда понятно, почему к концу жизни он указывал на следующую актуальную для России задачу: «Пришла пора действенной сосредоточенности на себе», ибо мы «прежде всего для самих себя ищем правды». Обретение Россией «нашего пути, нашего призвания», по Зеньковскому, это и есть главное направление будущих исканий русской философии и культуры.
В. Н. Жуков, М. А. Маслин
ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
В 1929 году я, по инициативе сербской писательницы Исидоры Секулич, напечатал в сербском журнале «Nova Europa» ряд очерков под общим названием «Критика европейской культуры у русских мыслителей». Эти очерки писались для сербской публики, мало знакомой с различными течениями русской мысли, но, когда они появились затем в виде отдельной книжки, изданной той же редакцией «Nova Europa», мне приходилось не раз слышать пожелание, чтобы они появились и на русском языке. В русском обществе — и не только в эмиграции, но и в самой России — как–то особенно сосредоточенно и напряженно ставится ныне вопрос о смысле и ценности европейской культуры, о «путях России» и взаимоотношении России и Европы. Различные мотивы определяют напряженность этой темы, различные решения связываются с ней, но самая тема не снимается, а скорее заостряется и углубляется. Не следует, конечно, придавать особое значение различным попыткам разорвать связь России и Европы, но следует всячески приветствовать остроту в постановке самого вопроса, ибо в те решающие годы, в какие мы живем, формируется и слагается путь будущей России. Он еще закрыт для нас, — но нет для нас иного участия в определении и раскрытии его, как до конца, с полной правдивостью и со всей трезвостью анализа отдать себе отчет в том, что принесли нам годы нашей катастрофы.
Вопрос о взаимоотношении России и Европы принадлежит, несомненно, к числу тех, которые требуют бесстрашного пересмотра. Самая актуальность темы «Россия и Европа» не есть особенность только нашего времени; вопрос этот давно уже встал во всей своей серьезности и трудности» давно привлекает к себе внимание русских мыслящих людей, но, конечно, никогда он еще не ставился с такой силой и такой, можно сказать, «общедоступностью», как ныне. Давно уже смущала русское сознание проблема взаимоотношений России и Европы, и вот мы, по воле истории, стоим ныне на самой высокой точке в этом движении мысли, — в нас и через нас вопрос не столько осознается, сколько уже решается. Именно это обстоятельство и придает ему такую чрезвычайную остроту в наше время, — недаром оно отмечено крайним развитием двух противоположных течений.
Воспроизвести все то, что передумала по этому вопросу русская мысль хотя бы в XIX веке, совершенно невозможно по отсутствию подготовительных работ, по невозможности до конца исследовать возникающие здесь вопросы, за недоступностью того или иного материала. Однако и в той форме, в какой ныне я могу представить русскому
10
читателю свою книгу, мне представляется она нужной и современной. Я отчетливо сознаю неполноту книги, и хотя материалы, которыми я могу располагать, уже почти совсем исчерпаны, а все же много вопросов остается или незатронутыми, или не до конца обследованными.