Русские патриархи 1589–1700 гг

Богданов Андрей Петрович

Издавна из одного исторического труда в другой переходит рассказ, что Борис Годунов успел–таки перед кончиной возвести Филарета в степень иеромонаха и даже архимандрита. А. Смирнов, автор наиболее подробной биографии Филарета, описывает в этой связи целиком выдуманный хитроумный план Годунова «закрепить в монашестве» возможного претендента на престол, а В. Г. Вовина уже в наши дни сомневается в необходимости такого плана, не обращая внимания на то, что Смирнов всего лишь многословно пересказывал мысль Н. М. Карамзина[ ].

Никто не дал себе труда задуматься, почему столь тонкий исследователь, как Н. И. Костомаров, «выпадает» из общего хора,

вовсе не упоминая иеромонашество и архимандритство Филарета. Он работал по источникам, где ничего подобного не отмечено — это признавал еще А. Смирнов и подчеркнул недавно Я. Г. Солодкин[ ].

Строго говоря, мы не знаем в точности ни единого факта жизни Филарета Никитича в последние месяцы власти Годуновых и год царствования первого Лжедмитрия, то есть в период с весны 1605 по лето 1606 г. Это никоим образом не мешает историкам (за исключением редких ученых уровня Костомарова) развлекать читателей выдуманными переживаниями Филарета при дворе Лжедмитрия и наукообразными рассуждениями, «что тут он как будто изменил самому себе и, уж во всяком случае, пребывал в каком–то неестественном для себя состоянии»[ ].

Приписывать историческому персонажу свое новейшее отношение к давно ушедшим событиям и лицам ученым необходимо, чтобы скрыть нерешенность главной задачи исследования: выявления всей цепочки причин и следствий, системы отношений, объясняющих поведение исторических деятелей.

Между тем и в отсутствии достоверных фактов есть своя прелесть, и нерешенные загадки — одна из обаятельных сторон подлинной истории. Важно только определиться, что тобой движет: искреннее любопытство или желание любой ценой оставить отпечаток, — увы, не непосредственно на скрижалях истории, но на страницах типографского текста (понимание этой разницы и делает историков столь раздражительными).

Поставление Филарета Никитича в митрополиты Ростовские и Ярославские (третью церковную степень после патриарха и митрополита Новгородского) современники и ближайшие потомки относили ко времени после смерти царя Бориса (Палицын, Шаховской и др.), то есть, по предположению историков, к началу царствования Лжедмитрия, хотя речь могла идти и о более позднем времени, поскольку некоторые говорят о поставлении Филарета уже при Василии Шуйском.

Попытки установить время поставления по лицу, посвятившему Филарета в сан, также упираются в разноречие источников. По «Хронографу Русскому», уговаривал Никитича освященный собор, что можно рассматривать как намек на время межпатриаршества: после низвержения Иова (фактически в начале июня 1605 г., формально 21–го) и до поставления Игнатия (избран 21–го, поставлен 24 июня). Однако «умолять» Филарета освященный собор мог и при патриархе, если это вообще не чисто риторическая фигура.

Сообщение о посвящении Филарета митрополитом Новгородским Исидором, на первый взгляд, ведет нас к тому же межпатриаршеству, тогда как указание на патриарха Гермогена, очевидно, ложно — тот был поставлен на патриаршество уже после того, как митрополит Филарет официально действовал при царе Шуйском. Однако о каком межпатриаршестве речь: между Иовом и Игнатием или между Игнатием и Гермогеном (с 9 мая по 3 июля 1606 г.)?

О поставлен Филарета на митрополию патриархом Игнатием ни один источник не говорит, что не мешает все последние столетия делать это историкам, включая даже Н. И. Костомарова. Перешагнуть через источник заставляли представления о деятельности Лжедмитрия, милостивого к опальным при Годунове и в особенности к своим «родственникам»[ ].

Действительно,

свою «мать» — царицу–инокиню Марфу (в девичестве Марию Нагую) — «царь Дмитрий Иванович» торжественно принял в Москве перед коронацией, состоявшейся 30 июля 1605 г., а его «брат» Иван Никитич Романов Каша еще до 1 сентября стал боярином. Вскоре (до 1 сентября 1606 г.) боярином стал и князь Борис Михайлович Лыков–Оболенский, муж Анастасии Никитичны Романовой[ ], хотя поженились они, видимо, позже.

Последних, однако, не возвращали из ссылок — они были еще при дворе Бориса Годунова в то время, как их родичи гибли в заточении. Поэтическим вымыслом Н. М. Карамзина является и сообщение о переезде жены Филарета, инокини Марфы, и его сына Михаила в Ростовскую епархию при Лжедмитрии. Сам Филарет не приезжал при Лжедмитрии в Ростовскую епархию и родственники его, жившие с Михаилом в селе Клин Юрьево–Польского уезда (Марфа Никитична с детьми, Анастасия Никитична, Татьяна Федоровна и др.), по признанию историков, были всего лишь освобождены из–под надзора.

«Возвращение» Филарета ко двору позволяло историкам заполнить вакансию митрополита Ростовского и Ярославского, заседавшего, согласно документам Лжедмитрия I, в царском «совете духовных и светских персон», участвовавшего в приеме послов и царском венчании Марины Мнишек[ ]. Но историки исходили из того, что Филарет занял место удалившегося на покой в Троице–Сергиев монастырь митрополита Кирилла Завидова 30 июня 1605 г., тогда как и эта дата не подтверждена источниками и появилась скорее всего в результате привязки поставления Филарета к царскому венчанию Лжедмитрия.

Как видим, Филарет был поставлен историками на Ростовскую митрополию исходя из представлений о мотивах Лжедмитрия I, что позволило затем живописать душевные переживания Никитича, оказавшегося якобы перед сложными моральными проблемами. Легко заметить, что вымышленные проблемы были бы более сложны, а поведение Филарета — значительно оригинальнее, ежели бы он отказался сотрудничать с Лжедмитрием (или самозванец попросту «забыл» бы своего бывшего хозяина в ссылке). Но историки, как справедливо заметил Анатоль Франс (сам профессиональный историк), «переписывают друг друга… Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение».

Сделать ошибку, присоединившись к общему мнению (поправляя его, для порядка, в мелочах), очень легко, приятно и прибыльно. Хорошим способом избежать заблуждения было бы наглядное представление об обстановке описываемого события, тем более что документы о Смуте это частенько позволяют. Вот, например, свадебный пир Лжедмитрия и Марины Мнишек. По совершенно достоверной разрядной записи, за столами чинно сидит вся родовитая знать, предоставляя будущим историкам заботиться о «морально–этической оценке такого сотрудничества с самозванцем».

«В отцово место» — первый по знатности князь Ф. И. Мстиславский. Тысяцким на свадьбе — Василий Иванович Шуйский, уже продумавший свой план цареубийства. Между тем честнейший князь Михаил Васильевич Скопин–Шуйский, заслуженный герой русской истории, с мечом наголо охраняет новобрачных, а выдающийся впоследствии боец с интервентами князь Дмитрий Михаилович Пожарский пирует за столом… у поляков!

Все тут, кроме Романовых: нет ни Ивана Каши, ни женщин (другие дамы перечислены), ни, разумеется, Филарета (хотя бы под титлом митрополита Ростовского). «Стрыйные» братья и сестры жениха, в отличие от прочей «родни», отсутствуют.