Русские патриархи 1589–1700 гг
Шрифт:
Под предводительством «царевичей» поставлены были над полками русские воеводы: Ф. И. Мстиславский (Большой полк), В. И. Шуйский (Правая рука), И. И. Голицын (Левая рука), Д. И. Шуйский (Передовой полк), Т. И. Трубецкой (Сторожевой полк). Федор Никитич Романов не только не удостоился первого воеводства ни в одном полку, но был помещен последним в списке бояр (помимо названных, выше него оказались А. И. Шуйский, С. В. и И. В. Годуновы).
Большего оскорбления Романовых, казалось, и придумать было нельзя! Но Годунову, мигом забывшему свое обещание Федору Никитичу, надо было сразу показать, кто в царстве хозяин. Нарушив торжественно объявленное распоряжение, что служба
При раздаче чинов после венчания нового царя на царство нельзя было обойти Романовых. Годунов и тут явил свой подлый нрав, дав боярство Александру Никитичу Романову последним в списке, начинавшемся с целого выводка Годуновых и их друзей. Хуже того — брат Федора Никитича Михаил получил чин окольничего.
Чтобы понять всю оскорбительность этого «повышения», следует учесть, что знатнейшие роды имели привилегию жаловаться в бояре прямо из стольников, которыми становились при поступлении на службу. Промежуточные чины — думных дворян и окольничих — были введены специально для приема в Боярскую думу полезных, но менее родовитых людей. Сама мысль, что человек, имеющий право на место в Думе «по роду», получит его «по службе», была непереносимо унизительна для знати.
Поэтому главное, что обращает на себя внимание в этих историях, — безмолвие Федора Никитича Романова, не только не возмутившегося публично, как сделал бы всякий родовитый человек, но даже не подавшего вида, что оскорблен. Это и было пощечиной Годунову, в изумлении обнаружившему, что неспособен оскорбить Романовых.
Своим поведением Романов показал, что с высоты его происхождения милость или немилость Годунова не имеет никакого значения.
На Руси такого еще не бывало. Именно с этого момента Романов в глазах русской знати оказался безусловным претендентом на престол. Каждый дворянин, с младых ногтей знакомый с местническими обычаями, с полной ясностью усвоил смысл поведения Федора Никитича.
Но и совать голову в петлю Романов не хотел. Он не сделал ни одного жеста, могущего стать формальным поводом для царского гнева. Год за годом Федор Никитич заседал в Боярской думе и безропотно занимал все места, указанные царем.
Скрепя сердце Годунов должен был внешне демонстрировать «светлодушие» и «любительство» к Романовым, хотя над ними, как и над всеми знатнейшими фамилиями, постоянно висел меч. Он опустился на рубеже веков, когда царь Борис взялся расчищать путь к трону для своего сына от всех действительных и мнимых опасностей.
В царской опале
Описывая состояние русского общества на плавном переходе от Великого разорения к Смуте, историки–материалисты обращали особое внимание на закрепощение крестьянства и углубление холопского рабства, на ужасающий голод, когда озверевшие люди в буквальном смысле слова ели друг друга, матери — детей и дети — родителей, на свирепые эпидемии, косившие остатки населения и превращавшие города в пустыню, на обострение социальных противоречий.
Современники еще более ужасались — повреждению нравственности, распаду общественной и личной морали, торжеству злодеяний над добродетелью. «Страшно было состояние того общества, — констатировал тонко чувствовавший настроения рубежа XVI—XVII веков С. М. Соловьев, — члены которого при виде корысти порывали все, самые нежные, самые священные связи!» [149]
149
Соловьев
Выгода преумножения личного богатства и укрепления общества свободных людей, прославленная в «Домострое», трансформировалась в нищей стране в выгоду обогащения и возвышения за счет захвата чужих прав и имущества. «Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего», — сокрушался С. М. Соловьев. А как же иначе, коли более половины населения страны было уничтожено при участии или на глазах у выживших, твердо усвоивших истину Ивана Грозного: «Кто бьет — тот лутче, а ково бьют да вяжут — тот хуже»?!
Безудержное взяточничество, корыстолюбие, заставлявшее даже с друзей брать «бессовестный» процент, втрое превышающий займ, «страшное, сверхъестественное повышение цен на товары» (поразившее даже авантюриста–наемника Конрада Буссова) [150] , пристрастие к иноземным обычаям и одеждам, грубое чванство и мужицкая кичливость, презрение к ближнему, обжорство и пьянство, распутство и разврат, — «обо всем этом полностью и не расскажешь», отмечал современник.
«Царь и народ играли друг с другом в страшную игру», — писал С. М. Соловьев. Годунов был поражен страхами и подозревал всех — его самого обвиняли шепотом во всех грехах. Борис награждал доносчиков — и доносительство стало самым обычным, повседневным явлением, легким и приятным способом обогащения и возвышения.
150
Конрад Буссов. Московская хроника. 1584—1613. М.;Л., 1961. С. 99–100.
При самых страшных зверствах Ивана Грозного находились заступники за невинных жертв — с ними расправлялись тайно, как с митрополитом Филиппом Колычевым, или казнили сотнями, как участников Земского собора, просивших царя прекратить резню. При Годунове напрасно было умолять о заступничестве царского сообщника патриарха Иова — он отмахивался от этих «досаждений», наслаждаясь тем, как государь его «зело преупокоил».
Не пытался противустать общественным бедам и Федор Никитич Романов. Ни один самый ярый панегирист не осмеливался похвалить его за какие–либо действия в защиту если не справедливости, то хотя бы формальной законности, грубо нарушавшейся при разбирательстве доносов.
Между тем Федор Никитич не мог не понимать, что клятвенное обещание Годунова никого не казнить смертью и в особенности не осуждать знатных лиц без согласия Думы не может служить для защиты Романовых. Всем известно было, что излюбленным средством расправы у Годунова издавна стала ссылка (которая могла быть замаскирована почетным назначением) и тайное убийство.
Романовы не сказали ни слова против этих расправ. Шпионы Борисовы не могли найти никаких поводов для обвинения Федора Никитича с братьею — но беда приближалась неминучая.
Перемену в Годунове видели все; немногие, как, например, Романовы, хорошо знали, что ухудшение здоровья Бориса, заставляющее его судорожно выискивать и сметать все преграды, могущие стать на пути его любимого сына Федора к трону, лишь яснее выявило основные черты характера царя–опричника.
Под маской сердечной доброты и милости скрывался жестокий политический игрок, а еще глубже крылся все возрастающий, доходящий до безумия страх узурпатора. Уже при восшествии на престол Годунову чудились мятежи, «скопы и заговоры», тайные измены, яды и злые волхвования.