Русские патриархи 1589–1700 гг
Шрифт:
Писать сыну он желал теперь исключительно с царским титулом и отнюдь не то, что требовали поляки. «Посылал де король многижда, — рассказывали московским посланникам, — чтоб митрополит писал грамоты к сыну своему».
— Какие ж грамоты велел король писать великому господину преосвященному митрополиту Филарету Никитичу? — любопытствовали посланники.
— Сами догадывайтесь, — отвечали поляки, — как королю годно, так и велит писать. Да и канцлер де Лев Сапега посылал трижды к митрополиту… чтоб однолично таковы ж грамоты писал, каковы годны королю. И митрополит де… королю отказал, что отнюдь таких грамот не писывать!
— Митрополит ваш упрям, — говорили другие информаторы, — короля не послушал
Короля Филарет переупрямил. Уже близ границы посланников догнали гонцы: «Митрополит де ваш тово упрошал у короля нашего, чтоб писать к сыну своему, а к вашему государю. И король де ему поволил писать… И вы те грамоты возьмите».
Упрям, надо отметить, был не только Филарет, но и другие пленники. Голицына вообще не допустили беседовать с русскими посланниками. Герой Смоленской обороны М. Б. Шеин передал, «что у Литвы с Польшею промеж себя рознь великая, а с турским миру нет». Воевать против них самая «пора пришла»! Находясь в очереди на размен одним из первых, Шеин велел сказать «ко государю и к бояром, чтоб одноконечно полонениками порознь не розменятись!».
Переговоры об общем размене пленных вел в 1615 г. на границе Ф. Сомов и в Речи Посполитой А. Нечаев. Мир и возвращение Филарета на родину казались близкими, хотя запросы польской стороны были немалые. «Учнут, — сообщал информатор, — просить Северских городов, а последнее слово — чтоб Смоленск им укрепить за собою. На том и перемирье будет, а потом и розмена будет всеми вязнями на обе стороны; а Филарет митрополит будет и первой человек в розмене».
В том же 1615 г. при приеме польско–литовского посольства в Москве обговаривались уже сроки и формы размена на границе. Приезд нового посланника М. Каличевского, однако, внес в переговоры тревожную ноту. Филарет и Голицын с товарищами, сообщал Каличевский, «суть здравы, а живут по указу милосердому и ласковому великого государя своего царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси как его царьского величества подданные».
«И мы тому дивимся, — отвечали в Москве, — что вы, паны–рада коруны Польские и Великого княжества Литовского, духовные и светские… от таких непригожих дел, за что кровь хрестьянская литися не перестанет, не отстанете: называете государя своего сына, королевича Владислава, государем царем… а послов, которые посланы к государю вашему и к сыну его за крестным целованьем — сына его подданными!»
Понадобились еще годы переговоров и войн, Владислав еще безуспешно, хотя с великим кровопролитем, ходил в 1618 г. на Москву, — пока размен пленных наконец состоялся. Он был намечен на 1 марта 1619 г. под Вязьмой, но вновь задержался на три месяца: в последний момент поляки хотели урвать за Филарета еще часть русских земель.
Рассчитывать, что Михаил Федорович пойдет на эту уступку, они имели все основания. Любовь сына к отцу была хорошо известна. Что это была не просто внешняя демонстрация, свидетельствуют наказы русским дипломатам о тайных речах от Михаила и Марфы Ивановны к отцу и мужу, коли посланцам удастся увидеться с пленником наедине.
Между тем по крайней мере с 1615 г., Филарета именовали «митрополитом всея России» и алтари святили именем «митрополита Филарета Московского и всея России». Пустующий патриарший престол ясно свидетельствовал, что высшая власть в Русской православной церкви предуготована государеву отцу. Да и сам Михаил Федорович в речах к боярам и в объявительных грамотах неоднократно поминал своего «отца и богомольца» в таких выражениях, что роль Филарета как будущего соправителя была очевидна.
Сейчас трудно сказать, какие уступки при заключении Деулинского перемирия 1618 г. были вызваны военно–политической слабостью России, а какие — родственными чувствами царя к плененному отцу, имя которого поминалось по всей стране в ектениях и молитвах вместе с именами государя и его матери [170] . Сам Филарет не отдал бы ничего. Узнав о последних требованиях польской стороны, он заявил, что лучше вернется в великое утеснение, нежели пожертвует за свою свободу хоть пядью русской земли.
170
СГГиД. М., 1822. Т. 3. № 25; АИ. Спб., 1841. Т. 3. № 284; и др.
Размен состоялся 1 июня 1619 г. Филарета передали за полковника Струся, захваченного при взятии Москвы Всенародным ополчением в 1612 г. Митрополит сострадал несчастливому вояке и еще в 1615 г. обещал «Струсовой панье», приходившей просить за мужа: «Отпишу де я к сыну своему… чтоб жаловал мужа твоего и свыше прежнево; а потом бы де судил Бог мне видеть сына своего, а тебе б дожидатца мужа твоего!»
Долгожданный Филарет вступил в пределы России триумфатором. В сопровождении огромной толпы возвращающихся из польского плена и не меньшей свиты следовал он от города к городу, принимая приветствия и раздавая благословения. «Зрадовалося царство Московское. И вся земля Святорусская», — пелось в сложенной тут же и незамедлительно записанной англичанином Ричардом Джемсом народной песне (опубликованной Ф. И. Буслаевым).
Гонцы сновали по Можайской дороге между праздничным поездом Филарета и царским дворцом. Сын не мог нарадоваться избавлению отца от почти девятилетнего пленения, но не мог и нарушить царский чин, бросившись навстречу отцу. Торжественные встречи от царского имени устраивали специально посланные лица.
Первая была в Можайске под началом Рязанского архиепископа Иосифа, боярина Д. М. Пожарского и окольничего Г. К. Волконского. Вторая — в Саввино–Сторожевском монастыре близ Звенигорода, под руководством Вологодского архиепископа Макария, боярина В. П. Морозова и думного дворянина Г. Г. Пушкина. Третья встреча была устроена Крутицким митрополитом Ионой (исполнявшим обязанности по управлению Церковью в отсутствие патриарха), боярином Д. Т. Трубецким и окольничим Ф. Л. Бутурлиным в селе Хорошове, уже близ Москвы.
За пять верст от столицы Филарета «встречали все бояре» (по словам «Нового летописца»), а главное — сам государь «с дворянами и со всем народом Московского государства». Михаил кланялся отцу в ноги, отец кланялся сыну–государю; «многие бо слезы быша тогда от радости у государя царя и у всево народу». Плакал ли Филарет — летописец не упоминает.
За Каменным городом в Москве митрополита Ростовского и Ярославского встречали с крестами все церковные власти первопрестольной. В память этого события был заложен храм пророка Елисея (между Никитской и Тверской), установлено ежегодное празднество «большое», объявлена амнистия всем узникам, пребывающим в тюрьмах и ссылке.
Филарет прошествовал в Успенский, затем в Благовещенский собор для поклонения святыням, но на Патриаршем дворе стать отказался, к великому огорчению устроителей праздника. Посетив сына в царских палатах, митрополит ушел на подворье Троице–Сергиева монастыря.
Сломать сценарий официального торжества, однако, не может на Руси никто, даже такой человек, как Филарет Никитич. Пока он проявлял свой норов, «власти, и бояре, и всем народом Московского государства» били челом царю Михаилу Федоровичу «со слезами, чтоб он, государь, упросил у отца своего, государя Филарета Никитича, чтоб вступился в православную християнскую веру и был бы на престоле патриаршеском Московском и всеа Русии».