Русские патриархи 1589–1700 гг
Шрифт:
Едва мощи Иова поставили в Успенском соборе, патриарх стал рассуждать, «кому в ногах у него лежать?» «Тут Гермогена положим» — сказал царь. «Пожалуй, государь, меня тут, грешного, погребите!» — молвил Иосиф и десять дней спустя, 15 апреля 1652 г. скончался.
Послание Алексея Михайловича Никону с приглашением сему «солнцу, сияющему по всей вселенной», принять вдовствующую Церковь, исполнено характерным сочетанием трепета перед саном и пренебрежения к личности смиренного патриарха.
Когда во время вечери прибежал келарь со словами: «Патриарха, государь, не стало!» — «в ту пору ударил Царь–колокол три раза и на нас, — пишет самодержец, — такой страх и ужас нашел, едва петь стали, и то со слезами, а в соборе у певчих и у властей всех от страха и ужаса ноги подломились, потому что кто преставился? … Прежнего отца и пастыря лишились, а нового нет». Что особенно худо в канун праздника.
Вскоре и все приставленные к бдению над телом игумены и дворяне разбежались; первыми уехали по домам облагодетельствованные Иосифом. Обнаружив такой непорядок, царь весьма рассердился. Еще пуще расстроил его кричащий над телом во все горло единственный поп.
«Для чего не по подобию говоришь! — напустился на беднягу Алексей Михайлович.
— Прости, государь, — отвечал он, — страх нашел великий, в утробе у него, святителя, безмерно шумело, так меня и страх взял; вдруг взнесло живот у него, государя, и лицо в ту ж пору стало пухнуть: меня и страх взял, думал, ожил! Для того я и двери отворил, хотел бежать.
— И на меня, — продолжает царь сию гоголевскую сцену, — от его речей страх такой нашел — едва с ног не свалился! А вот и при мне грыжа–то ходит очень прытко в животе, как есть у живого. И мне пришло помышление такое от врага: побеги ты вон, тотчас тебя, вскоча, удавит!
— И я, перекрестясь, — пишет Никону храбрый самодержец, — взял за руку его, света, и стал целовать. А в уме держу то слово: от земли создан и в землю идет, чего бояться?»…
На похоронах Иосифа все, начиная с царя, в особенности фавориты, рыдали в три ручья. И было от чего плакать — на смену смиренному патриарху шел архипастырь грозный, готовясь вить веревки из самодержца и нахлестывать ими освоеволившихся придворных и духовных.
Пока Алексей Михайлович испытывал сильнейшие терзания, удерживая себя от «покушения» на замечательно богатое Иосифово добро [215] , Никон триумфально шествовал к Москве, неся, как знамя, отнятые у соловецких монахов мощи митрополита Филиппа: святыню воистину чудотворную, коли она смогла вскоре бросить на колени и заставить повиниться перед Церковью искони преступную российскую светскую власть.
Патриарх Никон
215
ААЭ. Спб., 1836. Т. 4. № 57.
В ссылке
В августе 1681 г. двое — монах и мирянин — прогуливались в тени аркады новой крепостной стены Кирилле–Белозерского монастыря. Купец в вышитом шелком кафтане добротного аглицкого сукна, перетянутом по обширному животу полосатым персидским кушаком, с живым интересом расспрашивал чернеца, отвечавшего басовитым гласом сквозь густую бороду.
— Нешто сей старец и есть Никон? — вопросил толстяк в тот момент, когда собеседники достаточно удалились от бедного деревянного домика, на крыльце которого в глубокой задумчивости, не замечая окружающей жизни, сидел в креслах болезненно исхудавший, бледный, с землистого оттенка лицом схимонах [216] . Руки старца лежали на подлокотниках, не в силах держать прислоненный к крыльцу посох, но прямая спина и суровый, тяжелый взгляд глубоко запавших глаз давали почувствовать не усмиренную монашескими обетами гордыню и властность этой задержавшейся на белом свете души.
216
Схима — высшая степень монашества с наиболее суровыми обетами, свидетельствующими о полном отрешении схимонаха от земного мира, для которого он как бы умирает. Схимник носит особую одежду с символами смерти и воскресения.
— Вельми скорбен святейший Никон патриарх, — отвечал инок, подчеркивая голосом патриарший титул, чтобы указать купцу на его невежество, но далее разговорился живее: чувствовалось, что чернец давно хотел излить скопившееся на душе. — Не един год зело томили святейшего лютым заточением зде, в Кириллове, держали безысходно в вельми неугожей от нагревания и угару келье, от чего принял блаженный великую болезнь, едва и житие свое не скончал. Болен святейший патриарх болезнью великою —
— Тяжко, видно, пострадал святейший патриарх! — посочувствовал купец с русским сердоболием. — Да и вы, видно, немало перенесли мучений с тех пор, как отправились с ним в заточение.
— Изволь, — ответствовал инок, приглашая богомольца на деревянные лавки под аркой крепостной стены, — расскажу все по ряду. — Купец сел и приготовился слушать историю, которую можно будет многие годы рассказывать друзьям и знакомым в городах, куда забросят его торговые дела.
— Как осудили нас в шестьдесят седьмом году судьи неправедные, — начал монах, по привычке отождествляя себя с опальным патриархом, — с великою скоростью посадили в сани и повлекли зимним путем из царствующего великого града Москвы в Ферапонтов монастырь. Зима была лютая, теплых же одежд святейший Никон патриарх и мы, сущие с ним воскресенские монахи [217] , не имели никаких. Только по нескольких днях архимандрит Новоспасский Иосиф, видя многострадального Никона от зимы согнетаема, умилился и отдал ему из своех вещей шубу и треух. Прочие же, бывшие с блаженным Никоном, сильно оскорбляемы были от зимней стужи и морозов.
217
Вместе с Никоном в ссылку были отправлены все монахи Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, сопровождавшие своего владыку и благодетеля на церковный собор 1666—1667 гг.
Святейший, жалея нас, перед каждым городом или селом хотел послать кого–нибудь купить теплые одеяния. Но суровый пристав наш Аггей Алексеевич Шепелев возбранял это с великим прещением и приказывал солдатам всех встречных людей немилостиво разгонять. Через города и веси проезжали мы с великой борзостью, а когда останавливались на ночь или коней кормили — все дворы заранее от людей солдаты очищали.
В одну из ночей, — продолжал свой рассказ монах, — на таком пустом дворе встретилась нам старушка, что спряталась от солдат в погреб, а когда услышала, что воины ушли и остались в доме только Никон с учениками, вышла. Было ей видение, что едет Никон в заточение в великом утеснении и скудости. Сия же благочестивая, плакав много, вручила святейшему патриарху денег серебряных 20 рублей и довольно одеяний теплых для нас, а наутро вновь в месте тайном скрылась от лютого пристава.
Гнал Аггей Шепелев сильных царских коней немилосердно. В одну ночь быстрые те кони перевернули возок святейшего Никона, и стукнуло его головой о дерево так сильно, что чуть голову на сорвало. К этой великой ране — не ведаю, случайно или нарочно, — и другую наши провожатые прибавили. Не доезжая реки Шексны, гоня ночью с великой скоростью, наехали повозкой на острое дерево торчащее, да так, что сани, в которых в скорби от ран привезен был святейший в Ферапонтов монастырь, что перед тем незадолго чуть не весь сгорел, и помещен в бывшие больничные кельи, смрадные и закоптелые. Никого не пускали к нам, кроме игумена и келаря. А месяц или более спустя приехал новый пристав зверообразный по имени Стефан Лаврентьевич Наумов. Этот особо лют был к блаженному Никону. В кельях велел все окна заклепать железными решетками накрепко, одни двери оставил под стражей твердой. Стерегли святейшего и нас с ним у всех окон и у двери, не только мимо кельи — близ монастыря никого не пропускали и даже дорогу большую от монастырской ограды отвели.
Блаженный же Никон и в таком озлоблении и утеснении не возроптал: сам дрова носил и по воду под стражей ходил, сам на всех бывших с ним готовил, и в особой церкви за караулами крепкими вместе с нами Бога благодарил. Потом наступило нам некое послабление — решетки сняли и разрешили вокруг монастыря ходить. Святейший патриарх каждый день рыбу ловил на всех своих и монастырскую братию, непрерывно в трудах пребывал. Близ озера Ферапонтовского начал лес рубить и землю расчищать, сажал овощи и хлеб сеял, а посреди озера построил каменный остров. Глубина там была метра четыре — так патриарх с берега на плотах камень возил и возвел твердь более двадцати метров длиной и десяти шириной, а на ней водрузил честный и животворящий Крест Господень!