Русские песни и романсы

Гусев Виктор Евгеньевич

Байкал

Грозно и пенясь, катаются волны. Сердится, гневом объятый, широкий Байкал. Зги не видать. От сверкающей молньи Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал. Чайки в смятенье и с криком несутся. А ели как в страхе дрожат. Грозно и пенясь катаются волны, Сердится, гневом объятый, широкий Байкал. Чудится в буре мне голос знакомый, Будто мне что-то давнишнее хочет сказать. Тень надвигается, бурей несомая, Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать! Буря, несися! Бушуй, непогода! Не вас я так крепко страшусь. Тень надвигается, бурей несомая, Гонится всюду за мной, лишь я не боюсь! Вторая половина XIX века

* * *

Когда на Сибири займётся заря И туман по тайге расстилается, На этапном дворе слышен звон кандалов — Это партия в путь собирается. Каторжан всех считает фельдфебель седой, По-военному ставит во взводы. А с другой стороны собрались мужички И котомки грузят на подводы. Раздалось: «Марш вперёд!» — и опять поплелись До вечерней зари каторжане. Не

видать им отрадных деньков впереди, Кандалы грустно стонут в тумане. Вторая половина XIX века

* * *

Глухой, неведомой тайгою, Сибирской дальней стороной Бежал бродяга с Сахалина Звериной узкою тропой. Шумит, бушует непогода, Далёк, далек бродяге путь. Укрой тайга его глухая, — Бродяга хочет отдохнуть. Там далеко за тёмным бором Оставил родину свою, Оставил мать свою родную, Детей, любимую жену. «Умру, в чужой земле зароют, Заплачет маменька моя, Жена найдёт себе другого, А мать сыночка никогда». Вторая половина XIX века

С. С. Синегуб

Дума ткача

Мучит, терзает головушку бедную Грохот машинных колёс; Свет застилается в оченьках крупными Каплями пота и слёз. «Ах, да зачем же, зачем же вы льетеся, Горькие слёзы, из глаз? Делу — помеха; основа попортится! Быть мне в ответе за вас! Нитка порвалась в основе, канальская, Эка, канальская снасть! Ну, жизнь бесталанная! Сколько-то на душу Примешь мучениев — страсть! Кашель проклятый измаял всю грудь мою, Тоже болят и бока, Спинушка, ноженьки ноют, сердечные, Стой целый день у станка! Шибко измаялся нынче, — присел бы я, Кабы надсмотрщик ушёл. Эх, разболелися бедные ноженьки, Словно вёрст сорок прошёл!..» Взором туманным обводит от ткацкую, Нет ли надсмотрщика тут; Сел бы, — торчит окаянный надсмотрщик — Вмиг оштрафует ведь плут! Грохот машин, духота нестерпимая, В воздухе клочья хлопка, Маслом прогорклым воняет удушливо: Да, жизнь ткача нелегка! Стал он, бедняга, понуривши голову, Тупо глядеть на станок. Мечется, режет глаза наболевшие Бешеный точно челнок. «Как не завидовать главному мастеру, Вишь, на окошке сидит! Чай попивает да гладит бородушку, Видно, душа не болит. Ласков на вид, а взгляни-ка ты вечером; Станешь работу сдавать, Он и работу бранит и ругается, Всё норовит браковать. Так ведь и правит, чтоб меньше досталося Нашему брату ткачу. Эх, главный мастер, хозяин, надсмотрщики, Жить ведь я тоже хочу! Хвор становлюся; да что станешь делать-то, Нам без работы не жить — Дома жена, старики да ребятушки, Подати надо платить. Как-то жена нынче с домом справляется, Что нам землица-то даст? Мало землицы; плоха она, матушка, Сущая, право, напасть! Как сберегу, заработавши, денежки, Стану домой посылать… Сколько за месяц-то нынче придётся мне Денег штрафных отдавать? Эх, кабы меньше… О господи, господи! Наш ты всевышний творец! Долго ли будет житьё горемычное, Скоро ль мученью конец?!» Конец 1872 или начало 1873

Д. А. Клеменц

Барка

(На голос «Дубинушки»)

Ой, ребята, плохо дело! Наша барка на мель села — Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зелёная, сама пойдёт! Белый царь наш — кормщик пьяный, Он завёл нас на мель прямо. Ой, дубинушка… и т. д. Шли теченью мы навстречу — Понатёрли лямкой плечи. Ой, дубинушка… и т. д. Жгло нас солнцем полуденным, Секло дождичком студёным. Ой, дубинушка… и т. д. Ой, сидела барка грузно, И вести было натужно! Ой, дубинушка… и т. д. Господа на ней сидели, Веселились, песни пели. Ой, дубинушка… и т. д. Силы нашей не жалели, Всё скорей велели. Ой, дубинушка… и т. д. Они били нас дубиной, А кормили нас мякиной. Ой, дубинушка… и т. д. Нашей баркой заправляли, Нам же пикнуть не давали. Ой, дубинушка… и т. д. От такого управленья Стала барка без движенья. Ой, дубинушка… и т. д. Из-за глупости дворянской Не стоять барке крестьянской. Ой, дубинушка… и т. д. Чтоб придать ей снова ходу — Покидаем бар мы в воду! Ой, дубинушка… и т. д. Чтобы барка шла вернее — Надо лоцмана в три шеи! Ой, дубинушка… и т. д. И тогда охотно, смело Снова примемся за дело! Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зелёная, сама пойдёт! (1873)

Доля

Эх ты, доля, моя доля, Доля горькая моя, Ах, зачем ты, злая доля, До Сибири довела? Не за пьянство, за буянство И не за ночной разбой — Стороны родной лишился За крестьянский люд честной. Год несчастный был, голодный, Стали подати сбирать И крестьянские пожитки И скотину продавать. Я от мира с челобитной К самому царю пошёл, Да схватили по дороге, До царя я не дошёл. И по царскому веленью За прошенье мужиков Его милости плательщик Сподобился кандалов. Далеко село родное, А хотелось бы узнать, Удалось ли односельцам С шеи подати скачать? (1973)

П. Л. Лавров

Новая песня

Отречёмся от старого мира! Отряхнём его прах с наших ног! Нам враждебны златые кумиры; Ненавистен нам царский чертог! Мы пойдём в ряды страждущих братии, Мы к голодному люду пойдем; С ним пошлём мы злодеям проклятья, На борьбу мы его позовём: Вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на врагов, брат голодный! Раздайся, крик мести народной! Вперёд! Богачи, кулаки жадной сворой Расхищают тяжёлый твой труд, Твоим потом жиреют обжоры; Твой последний кусок они рвут. Голодай, чтоб они пировали! Голодай, чтоб в игре биржевой Они совесть и честь продавали, Чтоб ругались они над тобой! Вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д. Тебе отдых — одна лишь могила! Каждый день — недоимку готовь; Царь-вампир из тебя тянет жилы; Царь-вампир пьёт народную кровь! Ему нужны для войска солдаты: Подавай же сюда сыновей! Ему нужны пиры да палаты: Подавай ему крови твоей! Вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д. Не довольно ли вечного горя? Встанем, братья, повсюду зараз! От Днепра и до Белого моря, И Поволжье, и Дальний Кавказ! На воров, на собак — на богатых! Да на злого вампира-царя! Бей, губи их, злодеев проклятых! Засветись, лучшей жизни заря! Вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на врагов, брат голодный! — и т. д. И взойдёт за кровавой зарёю Солнце правды и братства людей. Купим мир мы последней борьбою, Купим кровью мы счастье детей. И настанет година свободы, Сгинет ложь, сгинет зло навсегда, И сольются в едино народы В вольном царстве святого труда… Вставай, подымайся, рабочий народ! Вставай на врагов, брат голодный! Раздайся, крик мести народной! Вперёд! 1875

Г. А. Мачтет

Последнее прости

(Замученному в остроге Чернышеву, борцу за народное дело)

Замученный тяжкой неволей, Ты славною смертью почил… В борьбе за народное дело Ты буйные кости сложил… Служил ты немного, но честно Для блага родимой земли… И мы — твои братья по духу — Тебя на кладбище снесли… Наш враг над тобой не глумился… Кругом тебя были свои… Мы сами, родимый, закрыли Орлиные очи твои… Не горе нам душу давило, Не слёзы блистали в очах, Когда мы, прощаясь с тобою. Землей засыпали твой прах, — Нет, злоба нас только душила, Мы к битве с врагами рвались И мстить за тебя беспощадно Над прахом твоим поклялись!.. С тобою одна нам дорога: Как ты — мы в острогах сгнием; Как ты — для народного дела Мы головы наши снесём; Как ты, мы, быть может, послужим Лишь почвой для новых людей, Лишь грозным пророчеством новых Грядущих и доблестных дней… Но знаем, как знал ты, родимый, Что скоро из наших костей Подымется мститель суровый И будет он нас посильней!.. 31 марта 1876

А. Архангельский (А. А. Амосов)

В дороге

Идёт он усталый, и цепи звенят, Закованы руки и ноги. Спокойный, но грустный он взгляд устремил Вперёд по пустынной дороге. Полдневное солнце нещадно палит, И дышится трудно от пыли. И вспомнил он живо о тех, что пред ним Дорогою той проходили. Тоскою смертельною сжалася грудь, Слезой затуманились очи… А жар всё сильнее, и думает он: «Скорее бы холода ночи!» Нагрелися цепи от жгучих лучей И в тело впилися змеями; И льётся по капле горячая кровь Из ран, растравленных цепями. Но он терпеливо оковы несёт: За дело любви он страдает. За то, что не мог равнодушно смотреть, Как брат в нищете погибает. И долго ему приведётся нести Тяжёлое бремя страданья!.. Не вырвётся стон из разбитой груди Исчадиям тьмы в посмеянье!.. В груди его вера святая царит, Что правда сильнее булата, Что время наступит, оценят ту кровь, Которую льёт он за брата!.. 1878

Я. П. Полонский

Узница

Что мне она! — не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж её доля проклятая Спать не даёт мне всю ночь! Спать не дает, оттого что мне грезится Молодость в душной тюрьме, Вижу я — своды… окно за решёткою, Койку в сырой полутьме… С койки глядят лихорадочно-знойные Очи без мысли и слёз, С койки висят чуть не до полу тёмные Космы тяжёлых волос. Не шевелятся ни губы, ни бледные Руки на бледной груди, Слабо прижатые к сердцу без трепета И без надежд впереди… Что мне она! — не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж ее образ страдальческий Спать не даёт мне всю ночь! 1878