Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие
Шрифт:
Эта уникальная особенность художественного мышления А. Платонова конца 20-х – первой половины 30-х гг. отражает не только ужас, кошмар, гротеск, абсурд действительности, но и депрессивное, смятенное, кризисное состояние духа и мироощущения самого художника.
В романе «Чевенгур» Платонов предстал как достойный наследник великих этических учений, мечтаний о «восстановлении погибшего человека» (Ф. Достоевский), провозвестник идей этической равноценности всех людей. Герои «Чевенгура» – странные, нелепые, часто ужасающие искренностью своей жестокости и привязанности к миражным целям.
Платонов предупреждал: зло казарменного коммунизма –
И еще одну, воистину пророческую, истину можно расслышать среди пестрого хора голосов его романа: не растеряйте в упоении дальними целями реальной души, не превращайте в жертву ни отдельного человека, ни тем более целое поколение.
Судьба «Чевенгура» сложилась печально... Даже М. Горький, помощи которого искал Платонов, ответил ему рядом неопределенно-заботливых писем. В одном из них он писал:
«Человек вы – талантливый, это бесспорно, бесспорно и то, что вы обладаете очень своеобразным языком... Но, при неоспоримых достоинствах работы вашей, я не думаю, что ее напечатают, издадут. Этому помешает анархическое ваше умонастроение, видимо, свойственное природе вашего «духа». Хотели вы этого или нет, – но вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический... При всей нежности вашего отношения к людям – они у вас окрашены иронически, являются перед читателем не столько революционерами, как «чудаками» и «полоумными».
Исследователи Платонова справедливо оценивают «Чевенгур» (и его стиль) как явление универсального жанра: это роман, трагедия, социальная фантастика, хроника, исповедь с резкой самокритикой любимых мыслей. Пространство и время в романе легко «прерываются», сменяясь внепространственным временем и воображаемым пространством.
Язык «Чевенгура» крайне своеобразен. Чаще всего – это так называемый «канцелярит». Андрей Платонов не был ни «за», ни «против» «канцелярита»: в 30 – 40-е гг. он создаст целый ряд рассказов, шедевров русской прозы («Фро», «Июльская гроза», «Возвращение» и др.), где не будет ни одного казенно-официального, трафаретного слова...
Но в 1929 – 1934 гг., когда созданы были «Котлован» и «Ювенильное море» (1934), Платонов был так захвачен лихорадкой перемен, желанием вмешаться в опасный ход событий, что это беспокойство «передалось» и сюжету, прерывистому, изломанному, и языку, утратившему всякую правильность, литературность.
Повесть «Котлован» (1930) по праву считают самым совершенным, «мыслеемким» произведением Платонова. Она гораздо короче «Чевенгура», и потому не так очевидна всегдашняя у Платонова слабость сюжетосложения, вернее, «равнодушие» писателя к сюжету, некоторая произвольность нанизывания эпизодов, сцен.
В «Котловане» – произведении глубоко лирическом, автобиографичном – все уравновешено, гармонизировано. И сквозь условный художественный мир этой трагической повести-поэмы свободно, но не выпячиваясь, проступают мучительные реальности 1929 – 1930 гг. И здесь еще строят чудо, утопический город счастья, но каждый реальный шаг строителей разрушает надежды на чудо.
Опять Платонов резко опережает свое время. Все начало 30-х гг. было отмечено и реальными успехами – построены
В «Котловане» Платонов, вновь, как и в «Чевенгуре», собрал все крайнее, предельное, что вымечтали социальные низы России в своих снах о будущем. Он собрал все светлое и мрачное, болезненное, даже страшное, что породили в нем же века рабства, разобщения, гнета, невежества. Все делается этими людьми, верными своей идее жизни, неискушенными, наивными и порой жестокими, как дети, с редкой категоричностью, максимализмом решений, с четко заявленной потребностью резкого, волевого изменения всего мироздания.
Бюрократия засорила мысль и чувство искренних и чистых людей каким-то чудовищным потоком слов из резолюций, приказов, «повесток дня».
Платонов – единственный писатель, который уже в момент крутой ломки судеб миллионов людей, в дни, когда многие упивались цифрами поголовной, сплошной коллективизации, были очарованы магией больших чисел, призвал не к спешке, а к разумной оценке всего, что свершилось. Не повлечет ли многих успешность поголовного обобществления, легкость и безответственность планирования сверху даже в мелочах (когда сеять, когда косить, что сеять и т.п.) на путь голого администрирования, бумажного руководства, бездумного исполнительства? В сущности, Платонов предсказал судьбу целого антибюрократического направления в деревенской публицистике. Он же увидел и слабость, элементарность душ множества новых людей.
Образы новых людей в «Ювенильном море» (1934) – последней повести, прямо соотносящейся с «Чевенгуром» и «Котлованом», – Платонов также создавал в мучительном противостоянии распространенным схемам, нормативам, всей поэтике иллюстративности, создавал по законам своего художественного мира.
Первая половина 30-х гг. знаменует собою перелом в социально-нравственных исканиях А. Платонова: прозаик почувствовал настоятельную необходимость расширить круг своих художнических интересов, замкнувшийся на герое, исчерпавшем свои духовные ресурсы в неконструктивной борьбе со злом, стеснявшим писателя и уже не годившимся для передачи авторского «я» без искажения его реальной сущности.
Суть творческой эволюции А. Платонова – в додумывании вопросов, поставленных перед обществом революцией. Меняясь вместе с эпохой, он отличался исключительной верностью юношеским пристрастиям и, на поверхностный взгляд, не интересовался злобой дня и теми задачами, которые ставила перед литературой критика его времени, однако оказался прозорливее многих писателей, потому что шел вглубь, пытаясь дойти в познании жизни и человека до первооснов.
Написанное А. Платоновым в 1934 – 1935 гг. (рассказ «Мусорный ветер», с одной стороны, и «Такыр» и «Джан» – с другой) – произведения о путях развития человечества и судьбах цивилизации в современном мире. Герой «Мусорного ветра» Лихтенберг понял, что с приходом Гитлера к власти в царстве мнимости, тотальной государственности, расизма и милитаризации всех сфер общественной жизни народ, из которого в течение двадцати лет вытравляли душу, становится послушным рабом, обезличивается, истощается «в ужасе и остервенелой радости, а не в творчестве, и ограждает себя частоколом идолов».