Русские писатели XVII века
Шрифт:
Отчаявшись найти правду, поиски которой стали смыслом его жизни, Аввакум писал другу: «Пропала, чадо, правда, негде соискать стало, разве в огонь, совестью собрався, или в тюрьму — по нашему».
Не только «капитоны», но и десятки «правоверных» старообрядцев проповедовали:
— О братие и сестры! Радейте и не ослабейте! Великий страдалец Аввакум благословляет и вечную вам память воспевает. Текайте да все огнем сгорите. Подойди-ка, старче, с седыми своими власами! Приникни, о невеста, с девическою красотою! Воззрите в сию книгу,
Однажды Аввакум написал: «Знал я покойника Доментиана: прост был человек… а конец пускай добре сотворил; отступников утекая, сожегся».
Тюменский поп Доментиан стал иноком под именем Даниила. К его келье, что была под Тобольском, пришли люди из многих городов и уездов и, побуждаемые фанатиками, требовали «крещения огнем». Старец Даниил просил совета у своего духовного отца инока Иванища.
— Заварил кашу, — ответил тот, — ну и ешь ее как знаешь.
1700 человек сгорело с Даниилом.
Огонь и меч опустошал русскую землю. Когда разбили Разина, на многих тысячах виселиц закачались тела, кровью пропиталась земля городских площадей. Не было спуску и раскольникам.
Узнав, что идут подьячие и начальники с солдатами и понятыми, раскольники приходили в крайнее возбуждение. Уже настроенные фанатиками, они клялись друг другу не даваться в руки солдат живыми.
Крестьяне бежали к проповедникам и кричали:
— Враг беды с напастями и бурю с огнем воздвиг! Секут да рубят, кончина пришла! Заставы и приставы на всякой версте; едет ли кто, идет ли, кричат: как крестишься? Что медлишь, старче! Невозможно стало жить…
Все вместе они запирались в часовне, в церкви, в избе или овине, заваливали окна и двери бревнами и разобранными заборами, прокладывали везде, смольем и соломой и ждали «гонителей». Огонь зажигался лишь при нападении солдат.
Самосожжение не было особенным раскольническим догматом. Самоубийство запрещено религией. Сжигались скорее от отчаяния.
Только на родине Аввакума, в нижегородском Закудемском стану, в овинах сгорели «тысячи с две» крестьян с женами и детьми.
Недоброе дело сделал Аввакум, одобрив самосожжение…
Однако согласны с Аввакумом были не все…
Одним из руководителей старообрядчества в Поморье был Досифей, бывший игумен Беседного Никольского монастыря близ Тихвина. Пользовался он громадным влиянием. «У отца Досифея благословения прошу, и старец Епифаний также, по премногу челом бьет», — писал Аввакум.
Досифей и его окружение боролись с гарями. Он настоял, чтобы «самовольных мучеников» признали за самоубийц. Ученик и друг Аввакума известный инок Сергий набросился на Досифея:
— Ты уничижил рассуждение великого страдальца!
— Сатана за кожу тебе залез! — ответил Досифей.
К этому времени уже пестр стал раскол. Раздоры дробили его на все более мелкие секты. Аввакум с тоской писал: «Уже друг друга гнушаетеся, и хлеба не ядите друг с другом. Глупцы! от гордости, что черви капустные все пропадете… У нас повсюду ропот, да счет, да самомнение
А нет единства, нет и силы, как ни ревностен каждый по отдельности.
«Доброе дело содеяли, чадо, Симеоне, надобно так», — цитировал Сергий письма Аввакума и давал их переписывать. А потом доверял: «Аввакум писал своею рукою здесь». Но противники самосожжения не дремали.
Ученик Досифея инок Ефросин ходил по городам, где заправляли фанатики, и устраивал диспуты. В городе Романове он будто бы убедил всех, а потом слышит, как некая «девка-дуравка» ходит по улицам и рассказывает:
— Наши подьячего взяли, день и ночь пишут, чем уличить Ефросина и из города выгнать…
Страшную злобу питали друг к другу «братья по вере». В том же Романове скрывалась раскольница княгиня Анна Хилкова, выступавшая против самосожженцев. Ей отказывали в крове, грубили и досаждали, даже едва «голодом не уморили».
Встречу свою с проповедниками самосожжения Ефросин описывал так:
«Поликарп долу главу поник, покашливает; Андрей, седя на лавке, поезживает; подьячий из кута, что волк, позирает; все друг на друга поглядывают».
— Почему поборствуешь и вшивишь? — говорили они. — Почему людям гореть не велишь?
— Не ты ли, губитель, душеяд и душеглот, по целому граду глотаешь? Белев свой проглотил уже, и Романов хочешь пожрать! Не проглотишь, вем: подавишься молитвами страдальца отца Аввакума! — кричал Поликарп Петров.
Ему вторил проповедник Андрей. «Яко ерш из воды, выя колом, голова копылом, весь дрожа и трясясь от великой ревности, брада плясаше, зубы щелкаху».
Выразительно писали в XVII веке, точно и красочно.
Долго боролись сторонники Досифея и Ефросина, прежде чем гари пошли на убыль.
ГЛАВА 16
Критики Аввакума не раз обвиняли его в грубости языка и в «мужичьем безумном умствовании». Сам Аввакум писал: «Я ведь не богослов; что на ум попало, я тебе то и говорю». Неистовым борцом, а не глубоким мыслителем проявляет себя Аввакум в своем литературном творчестве.
А. Н. Робинсон утверждает, что «в его замечательной автобиографии, в «Книге бесед», «Книге нравоучений и толкований», «Книге обличений», многочисленных заметках, челобитных и письмах нельзя найти какой-либо стройно изложенной единой социологической или даже религиозной доктрины. Но все его рассуждения, нередко противоречащие друг другу, все его толкования — даже по отвлеченно-схоластическим церковным вопросам — всегда были прочно связаны с жизнью, всегда возникали под давлением социальной действительности и были обращены к ней же» [20] .
20
А. Н. Робинсон, Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты. М., 1963, стр. 21.