Русские (сборник)
Шрифт:
— Я, если найду, отдам тебе, слышишь?
…Женёк хлопнул. И услышал одновременно ещё хлопок. Вернее, удар. Совсем другой, глухой, сильный, страшный. Одновременно Женёк увидел, как в сумерках на дороге детское тельце «сыначки» отлетело от кенгурятника мчащегося на всех парах джипа и, взбултыхнув в жиже серого воздуха веером ручек и ножек, безжизненно шмякнулось на газон. Женёк дольше обычного не открыл носа, чтобы пойло от неожиданности не полилось ноздрями. В груди громко толкалось сердце. Женёк с силой протолкнул пойло в глотку, вдохнул, выдохнул и, не отдавая никому стакана, начал подталкивать мужиков в глубь дворов:
— Пошли, мужики, в
— Да просто так, конечно! Что ж мне, солить их?
И мужики пошли в глубь дворов.
Некому
Сергей Круско
Сначала долго ехали в метро, через весь город. Последняя станция ветки — Рыбацкое, сумрачный район Питера, словно навсегда оставшийся в 90-х. Мы с Аней вышли на поверхность, морщась от узнавания — вот трамвайное кольцо, вот «Пятёрочка» с вечно гнилыми овощами. Вот здесь я стоял, дожидаясь Аню, когда она поехала занимать денег, а вон там, в луже, лежал мёртвый бомж.
Всего год назад, осенью мы снимали здесь комнату у Татьяны Михайловны. Это была комната её сына, который за месяц до этого вместе с товарищем убили кавказца. Запинали насмерть — она рассказывала: когда сын пришёл домой, на его ботинках не было подошв. В Кресты поехал в новых.
Комната была крошечной. На стене — кровавая надпись «Король и Шут», на двери — голая баба и череп. Старый диван даже не скрипел, а как-то предсмертно крякал, стол отсутствовал за ненадобностью.
Каждый вечер к Татьяне Михайловне заходил сосед — огромный мужик в растянутой майке и с родимым пятном на шее. Вместе они выпивали под телевизор. Иногда она сразу выгоняла его, если была не в настроении. Мы сидели, как мыши, в своей комнатке. Слушали радио «Максимум» на древней радиоле — хит-парад двух столиц. Мы же теперь жили в столице. У нас, в Сибири, радио «Максимум» не было. Но и мёртвые бомжи в лужах не валялись.
С работой не клеилось. Я устроился грузчиком в магазин за сто рублей в день — хватало на вечерние пельмени и на метро. Но скоро сильно простыл, свалился, с работы пришлось уйти.
Однажды на рынке, который в Рыбацком справа от входа в подземку, нам помогла овощами нерусская женщина Роза. Когда мы тихо совещались, что купить — луковицу или две картофелины, она не выдержала: «Да что я, не помогу, что ли? Пенсионерам помогаю…» Побежала в глубь своей палатки и вернулась с полным пакетом: капуста, картошка, морковка, лук. Ещё, помню, как-то топали тёмным мокрым вечером «домой», и я психовал из-за того, что оставили в «Пятерочке» последние деньги. Аня плакала: «Но это же на еду! Это же на еду!» Купили тогда майонез, кажется.
Но — жили. Хозяйка предлагала сосиски в долг, мы, помнится, отказывались. Она работала сварщицей на судостроительном заводе — вечером устало сидела на кухне, свесив тяжёлые, тёмные руки в глубоких шрамах, ждала, пока сварятся макароны. Но улыбка у неё была хорошая: робкая и искренняя. Только улыбнётся и сразу молодеет лет на тридцать. Каждую субботу она нагружала сумки, ставила их в маленькую тележку и отправлялась к сыну в Кресты. Вернувшись, немного выпивала и плакала.
Нам было жалко хозяйку, но помочь ей мы не могли Да и устали мы очень от жизни в Рыбацком, так что, когда нашёлся вариант получше, тут же засобирались. Съезжали в спешке, перед самым Новым годом, и оставили в комнате форменный бардак. Через пару дней пришли с шампанским, чтобы убраться и попрощаться по-человечески. Татьяна Михайловна встретила нас с улыбкой и показала до блеска вымытую комнату. И всё время, пока мы прощались, писали телефоны и сами обещали звонить — она улыбалась этой своей тихой улыбкой.
Итак, мы вышли из метро в осенний, противный вечер и сразу же упёрлись в ворота рынка.
Роза.
— Розе нужно подарить розы, — сказал я.
— Лучше тюльпаны, — ответила Аня, — давай сначала посмотрим, может, она и не работает уже.
Мы обошли все овощные палатки, но Розы не нашли. Ладно, Роза, будь здорова. Ты спасла нас, мы будем тебя вспоминать.
От Рыбацкого нужно было ехать ещё на маршрутке, километров пятнадцать. Когда добрались до места, окончательно стемнело. У парадной позвонили в домофон, ответил молодой женский голос, дверь пикнула и пропустила нас внутрь. Чистая, просторная лестница, четвёртый этаж.
Дверь в квартиру была приоткрыта, мы осторожно вошли и остановились в прихожей. Из глубины коридора навстречу нам шла очень толстая, но относительно молодая женщина. Она переваливалась с ноги на ногу, как утка, почти касаясь стен. Откуда-то вытащила две табуретки, без улыбки и единого слова, кивком пригласила, садитесь, мол.
Мы сняли куртки, разулись. Сидели и ждали. Из кухни выбегали дети, мальчик и девочка, Девочка — чуть постарше. На нас они не обращали ни малейшего внимания. Толстая сидела там же, на кухне, что-то жевала. Табуретка под её задницей казалась игрушечной. Иногда она поднимала голову от тарелки, отвлекаясь на разговор с ещё одной женщиной. Той видно не было — только руки, жестикулирующие над столом.
— Она как бы ведьма? — тихо спросил я, повернувшись к Ане.
— Какая ведьма! — сердитым шёпотом ответила она, — я же тебе говорила, она молится. За людей молится.
Дело в том, что мы уже почти год, с тех пор, как жизнь более-менее наладилась, пытались забеременеть. И не получалось. Аня решила, что надо бы съездить к этой бабке, поговорить. Врачи всё равно ничего путного не сказали, мол, почему бы не съездить. Тем более что Анина подруга, которая дала наводку, заверила: слух о бабке по городу идёт хороший, она действительно помогает и денег не берёт.
Скрипнула и открылась дверь. Появилась маленькая, сухая старушка, лет, наверное, семидесяти. Она вытирала слёзы платочком. Мы привстали, но старушка тут же повернулась к нам спиной и поклонилась. Не она. Из кухни показалась до сих пор невидимая собеседница толстой — длинная как жердь, худая тётка в косынке. Шаркая тощими ногами в джинсах, длинная приблизилась. Старушка в это время лихорадочно снимала пальто с вешалки. Слишком сильно дёрнула — вязочка оторвалась и пальто упало на пол. Я кинулся поднимать.
— Софья Анатольевна, ну что же вы, — с укором сказала длинная, — аккуратнее надо. Спасибо, молодой человек.
Она была выше меня на полторы головы. Не улыбнулась, помощь приняла как должное. Я протянул пальто ей, а не Софье Анатольевне.
— Я знаю, Оленька, — тихо, со слезами в голосе, сказала старушка, — я знаю… Ты уж потерпи, милая, недолго осталось…
— Там мальчик с девочкой пришли, — раздался сильный женский бас из комнаты, — идите сюда.
Мы не видели, кому принадлежит голос. Но поняли, что он имеет в виду нас, и осторожно вошли. Я оглянулся: Софью Анатольевну и двухметровую Оленьку скрыла дверь, захлопнувшаяся, как мне показалось, сама собой.