Русские символисты: этюды и разыскания
Шрифт:
В 1909 г. Эллис работал над монографией «Русские символисты». В ней он предпринял попытку вскрыть философские и эстетические корни символизма, обосновать преемственность русского символизма французскому, отстоять свое убеждение в том, что символизм — единственно плодотворный метод в современном искусстве. Эллис довольно подробно рассмотрел путь русского символизма — от его зарождения до конца 1900-х гг. — и завершил книгу страстным обоснованием веры в «великое, мировое будущее символизма» [466] . Рецензировавший «Русских символистов» Б. Садовской справедливо ставил в заслугу автору «первую попытку не только наглядно изобразить живую картину постепенного развития русского символизма, но и начертать ту часть пути, которую первые русские символисты уже успели пройти» [467] . Основное место в книге заняли монографические очерки о трех, по убеждению Эллиса, крупнейших представителях русского символизма — Бальмонте, Брюсове и Андрее Белом, — ознаменовавших соответственно его прошлое, настоящее и будущее. Концепция творчества Брюсова, сформулированная в «весовских» статьях Эллиса, нашла в «Русских символистах» самое последовательное воплощение. «Главная миссия» Брюсова, утверждает Эллис, «заключалась в том, чтобы дать форму символизма в России подобно тому, как это совершил во Франции Бодлэр», и Брюсов ее исполнил, достигнув «наибольшей цельности, определенности и последовательности в осуществлении строго-художественных принципов символизма» [468] . Брюсов в интерпретации Эллиса — «жрец» искусства, прошедший «через упорное искание пластической, осязательной, почти парнасской формы для закрепления символа» и осуществивший «совершенный синтез формы и содержания» [469] . Следует отметить, впрочем, что проводимый Эллисом анализ, при всей свойственной ему подробной описательности, не всегда отличается глубиной проникновения в сущность поэтического творчества Брюсова: слишком часто личные пристрастия и эмоциональные оценки одерживают верх над пристальным объективным исследованием, а патетические интонации оказываются определяющими, — в этом уже сказываются неизменные признаки творческой индивидуальности самого Эллиса.
466
Эллис. Русские символисты. М.: «Мусагет», 1910. С. 336.
467
Речь. 1910. № 349, 20 декабря.
468
Эллис. Русские символисты. С. 146, 162.
469
Там же. С. 205.
470
Там же. С. 201–202.
471
По письму Эллиса к Брюсову от 30 июня 1910 г. («Ваше одобрение — доказывает, что я шел правильным путем» // Писатели символистского круга. С. 326) можно судить, что тот приветствовал выход его книги. Брюсов собирался заказать рецензию на «Русских символистов» для журнала «Русская Мысль» Б. Садовскому (см. письмо Брюсова к П. Б. Струве от 16 сентября 1910 г.// Литературный архив. Под ред. К. Д. Муратовой. М.; Л., 1960. Т. 5. С. 283), но последний поместил ее в газете «Речь»; затем Брюсов предложил написать ее Вяч. Иванову (в письме от 28 ноября 1910 г.): «Не захочешь ли Ты написать для „Русской Мысли“ о книге Эллиса „Русские символисты“? Я имею в виду, конечно, простую рецензию, так как, по разным причинам, считаю неудобным в „Русской Мысли“ уделять этой книге много места (хотя она и может дать повод для весьма важных и интересных соображений)» (Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 531). Иванов рецензии не написал.
Ко времени написания «Русских символистов» «весовский» союз уже начинал давать трещины. С одной стороны, издержки в проведении тактической линии подрывали престиж журнала, причем недовольство деятельностью «Весов» охватывало не только «антидекадентов», но и широкие круги символистской ориентации, не одобрявшие «весовскую» «ортодоксию». Журналу был нанесен целый ряд ощутимых ударов, и один из наиболее сильных — инцидент, в центре которого оказался Эллис: против него было выдвинуто обвинение в злонамеренной порче библиотечных книг. В конце концов выяснилось, что причиненный им ущерб был ничтожным и случился по недосмотру [472] , но еще до окончательного разбирательства дела газеты активно распространяли инсинуации по адресу «декадентов» и «Весов». Эллис был оправдан, но скандал тем не менее не мог не отразиться на репутации журнала; Андрей Белый заключал: «…мы ославлены на всю Россию как шарлатаны, как воры; нужен по крайней мере ряд судебных процессов, чтобы реабилитация была; нужен по крайней мере год, чтоб оправиться» [473] . С другой стороны, и сам «весовский» «триумвират» оказался на деле не монолитным: и в 1908, и в 1909 постоянно обнаруживались внутренние разногласия, иногда переходившие в открытые конфликты. «Крохотный кружок, уцелевший около „Весов“, явно распадался, — писал Брюсов о положении дел осенью 1908 г. — Белый, конечно, тянул куда-то в сторону. Эллис тоже» [474] . Еще в начале 1908 г. Андрей Белый написал Эллису пространное письмо, в котором изложил упреки по адресу Брюсова в «варварском» отношении, в различных бестактностях и т. п.; гневную отповедь Белого получил и Эллис, находящийся «одесную Брюсова» [475] . Однако и Эллис к 1909 г. уже не мог не усомниться в своем самозабвенном почитании Брюсова. Он еще обращал к Брюсову пламенные призывы бороться за «чистоту» символизма, заверял Брюсова, что верит только в него одного, но беззаветная преданность разъедалась сомнениями, взаимоотношения приобретали неровный характер. Осенью 1909 г. Эллис писал Белому: «…я вдруг опять почувствовал Брюсова и опять внутренне с ним» [476] — и в то же время признавался М. И. Сизовой (31 октября 1909 г.): «Я задыхаюсь, мне страшно грустно, что и Брюсов для меня умирает, что он бросил путь служения и сделался писателем, официальным литератором» [477] . В 1909 г., в последний год существования «Весов», началось болезненное разочарование Эллиса в созданном им кумире. Разочарование было неизбежным: всем своим жизненным кредо, а главное — позицией в искусстве, далекой от признания религиозных приоритетов, Брюсов не соответствовал той роли, которую он призван был играть в глазах Эллиса. И действительно, Эллису становилось все яснее, что Брюсов только «писатель», профессиональный литератор, а не «жрец» и не «пророк» провидимого им грядущего символизма.
472
См., например: «Дело г. Эллиса-Кобылинского» // Русское Слово. 1909. № 222, 29 сентября.
473
Письмо к Э. К. Метнеру <осень 1909 г.> // РГБ. Ф. 25. Карт. 30. Ед. хр. 10.
474
Письмо к Н. И. Петровской от 8/21 ноября 1908 г. // Валерий Брюсов — Нина Петровская. Переписка: 1904–1913. М., 2004. С. 333.
475
См.: Лица. Биографический альманах. М.; СПб., 1994. Вып. 5. С. 386–398.
476
РГБ. Ф. 25. Карт. 25. Ед. хр. 31.
477
РГАЛИ. Ф. 575. Оп. 1. Ед. хр. 20.
После прекращения «Весов» пути Брюсова и Эллиса разошлись в разные стороны. Брюсов возглавил литературно-критический отдел журнала «Русская Мысль»; Эллис, совместно с Э. К. Метнером и Андреем Белым, принял участие в организации издательства «Мусагет», теоретической базой которого утверждался религиозно-философский символизм. В начале 1910 г. на знаменательном докладе Вяч. Иванова об итогах и задачах русского символизма Брюсов и Эллис уже оказались в разных лагерях. Брюсов зафиксировал: «…Вяч. Иванов читал в „Эстетике“ доклад о символизме. Его основная мысль — искусство должно служить религии. Я резко возражал. Отсюда размолвка. За Вяч. Иванова стояли Белый и Эллис» [478] . И в это же время Эллис писал со всей определенностью Э. К. Метнеру: «Вчера я убедился бесповоротно, что Брюсов — литератор, т. е. мертвец. Было мне бешено грустно! Что делать?» [479]
478
Брюсов Валерий. Дневники. С. 142.
479
РГБ. Ф. 167. Карт. 7. Ед. хр. 29.
Найдя новое пристанище в «Мусагете», где получили питательную почву его неизменные религиозно-мессианистские чаяния, Эллис постепенно от сомнений в Брюсове дошел до полного отрицания своих убеждений «весовского» периода, встав в откровенную оппозицию по отношению к былому кумиру. В 1911 г. он уже мог замечать у Брюсова только теневые стороны, даже поражаясь своей недавней «слепоте»; в особенности его переживания обострились после того, как он стал в середине 1911 г. фанатическим последователем антропософского учения Рудольфа Штейнера [480] . Уехав за границу и следуя повсюду за Штейнером в его лекционных поездках по Европе, Эллис, окидывая взглядом свое недавнее прошлое, заключал: «Боже! какой срам все почти стихи Брюсова! Как странно, что я даже не замечал их бесстыдства. Вообще эпоха „Весов“ так отравила меня, что десятки лет работы здесь смогут меня поправить» [481] . В другом письме 1911 г. он называет имя Брюсова при перечислении того, что «сгнило и уже „смердит“» [482] . Ярким контрастом недавним панегирическим оценкам «Огненного Ангела» служит мимолетный отзыв Эллиса о брюсовском «Алтаре Победы», печатавшемся в «Русской Мысли»: «…Брюсов пишет романы из всех эпох, где роковым образом описывается вечноюный мол<одой> человек, посещающий публичные дома <…>» [483] .
480
См.:Виллих X. Л. Л. Кобылинский-Эллис и антропософское учение Рудольфа Штейнера (К постановке проблемы) // Серебряный век русской литературы: Проблемы, документы. М., 1996. С. 134–146; Rizzi Daniela. Эллис и Штейнер // Europa Orientalis. 1995. Vol. 14. № 2. С. 281–294; Майдель Рената фон. «Спешу спокойно…»: К истории оккультных увлечений Эллиса // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 214–239.
481
Письмо к М. И. Сизовой (получено 3 ноября 1911 г.) // РГАЛИ. Ф. 575. Оп. 1. Ед. хр. 20.
482
Там же.
483
Письмо к Э. К. Метнеру от 3 марта 1912 г.// РГБ. Ф. 167. Карт. 7. Ед. хр. 58.
После разуверения в Брюсове философско-эстетические воззрения Эллиса достигли окончательной определенности. Преодолев искус брюсовского «эстетизма», Эллис безапелляционно заявляет: «Никакой цены искусству в последнем кроме зова от земли в Рай я не вижу <…>» [484] . Современный символизм, по убеждению Эллиса, находится на распутье: ему предстоит либо безоговорочно отвергаемый Эллисом путь, — гибельное движение по которому он наблюдает сплошь и рядом, — к формам «чистого» искусства, свободного от задач жизнестроения и вообще от всех философских и религиозных целей, — либо спасительный путь «строгого и последовательного соподчинения всех художественных задач и форм свободному духу единственной живой религии, христианству» [485] . Художественным воплощением идей Эллиса явилась его книга стихов «Stigmata», которую он сам считал «первой книгой истиннохристианской лирики, чуждой декаден<тс>тва, лжепророчеств, слюнтяйства, извращенности и неискренности» [486] . В предисловии Эллис заявлял, что его книга «является символическим изображением цельного мистического пути. Само собой очевидно, что самые главные основания и самые заветные субъективные устремления (пафос) автора ее касаются области, лежащей глубже так называемого „чистого искусства“. Чистохудожественная задача этой книги заключается в нахождении символической формы воплощения того, что рождалось в душе не непосредственно из художественного созерцания, а из религиозного искания» [487] . Стихотворения распределены в книге по трем разделам соответственно частям «Божественной Комедии» Данте. «Ад» образуют по преимуществу стихотворения, описывающие «страну безумия», т. е. земной мир и земные страсти, в «Чистилище» воссоздается «ожиданье Грядущего Града» и путь экстатического просветления и восхождения, третий раздел — «Рай» — составлен из произведений, воспевающих мир нетленных сущностей: гимнов к Мадонне, переложений католических молитв, стихотворений, обращенных к святым, Дантовой Беатриче и т. п. Вся книга стилизована в средневековом католическом духе.
484
Письмо к Э. К. Метнеру от 22 ноября 1912 г. // РГБ. Ф. 167. Карт. 7. Ед. хр. 79.
485
Эллис. «Парсифаль» Рихарда Вагнера // Труды и Дни на 1913 год. Тетрадь 1 и 2. С. 53.
486
Письмо к Э. К. Метнеру (ноябрь — декабрь 1911 г.) // РГБ. Ф. 167. Карт. 7. Ед. хр. 38.
487
Эллис. Stigmata. Книга стихов. М.: «Мусагет», 1911. С. <V>.
Брюсов выступил с рецензией на сборник Эллиса, в которой обратил внимание прежде всего на то, чему сам автор отводил подчиненное место, — на эстетический уровень стихов. Брюсов заключал: «…религиозный пафос г. Эллиса гораздо более выразился в построении книги, в темах и заглавиях стихотворений и в эпиграфах, чем в самих стихах» [488] . Брюсов нашел стихотворения Эллиса прежде всего художественно невыразительными, что и дало основание для окончательного вывода: «Интересный критик, г. Эллис таким остается и в книге стихов. У него встречаются стоящие внимания мысли, красивые сравнения, энергические выражения, но духа истинной поэзии нет в его стихах, и потому в конце концов безразлично, религиозный ли его „пафос“ или эстетический. Препараты, приготовленные иногда искусно, иногда не без существенных промахов, — стихи г. Эллиса могут заинтересовать, но не увлечь, их можно читать, но не хочется помнить наизусть» [489] .
488
Брюсов Валерий. Новые сборники стихов // Русская Мысль. 1911. № 7. Отд. III. С. 23; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 345. О внешней стороне издания ср. свидетельство М. И. Сизова в письме к Андрею Белому от 10 февраля 1911 г.: «Брюсову очень понравилось, как издана Stigmata, очень хвалил обложку» (РГБ. Ф. 25. Карт. 22. Ед. хр. 26).
489
Русская Мысль. 1911. № 7. Отд. III. С. 23; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 345. Сходную оценку Брюсова получил и цикл стихотворений Эллиса «Гобелены», помещенный в альманахе «Антология» (М.: «Мусагет», 1911) (Брюсов Валерий. Будущее русской поэзии//Русская Мысль. 1911.№ 8. Отд. III. С. 17; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 350). Любопытен отзыв о «Stigmata» Н. Гумилева: по его заключениям, Эллис «пользуется прекрасным стихом, в главных частях выработанным Брюсовым», но тем не менее истинно поэтических произведений не создает (Гумилев H. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 121).
После того как Эллис в 1911 г. уехал за границу, Брюсов с ним более никогда не встречался. Однако он прочно хранил в памяти образ своего временного литературного сподвижника. Безусловно, Брюсову стало известно о его разочаровании в 1913 г. в антропософии и Штейнере, которому он беззаветно поклонялся на протяжении двух лет, о последовавшем окончательном обращении Эллиса к ортодоксальной церкви. Вряд ли Брюсов мог пройти мимо трактата Эллиса «Vigileinus!», в котором значение символизма определялось тем, что он «последовательно наметил своим развитием ступени возврата к религии» [490] . Второму же сборнику стихов Эллиса «Арго» Брюсов уделил лишь несколько строк в обзоре новейшей поэзии: «Должно упомянуть еще новую книгу стихов г. Эллиса „Арго“, которые все написаны на самые возвышенные и благородные темы (большею частью религиозные) и объединены культом католичества, но в то же время шаблонны, бледны и неинтересны» [491] . Отзыв этот, только в более категоричной форме, повторяет брюсовскую оценку книги «Stigmata», подобно тому как и «Арго» — лишь еще одна книга пламенных религиозных стихов на темы католического средневековья, еще одно указание пути, на котором предстают «три великие и вечные символа <…>: крест монаха, чаша рыцаря и посох пилигрима» [492] . Вся деятельность Эллиса после прекращения «Весов», в том числе и проблематика его лирики, послужила темой написанного Брюсовым в 1914 г. стихотворения «Эллису», в котором был обозначен основной мотив расхождения поэтов:
490
Эллис. Vigileinus! Трактат. М., «Мусагет», 1914. С. 48.
491
Брюсов Валерий. Год русской поэзии. (Апрель 1913 г, — апрель 1914 г.). Продолжатели // Русская Мысль. 1914. № 7. Отд. III. С. 21; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 450.
492
Эллис. Арго: Арго — Забытые обеты — Мария. Две книги стихов и поэма. М.: «Мусагет», 1914. С. XI.
493
Брюсов Валерий. Неизданные стихотворения. М., 1935. С. 245; Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. М., 1974. Т. 3. С. 332.
Стихотворение это не только воплощает собой итог личных и творческих взаимосвязей Брюсова и Эллиса, но и во многом определяет отношение Брюсова ко всей религиозно-мистической ветви русского символизма.
Характер своих отношений с Эллисом Брюсов воссоздал также в эпиграмме («Эллису», 1916 г.):
Писатель-поезд-скорый, Эллис, Еженедельно сходит с рельс. Им руган я немилосердно, Потом хвалим усердно им, А после — руган был усердно И милосердно был хвалим… Экспресс-писатель, бравый Эллис, Немилосердно сходит с рельс [494] .494
Брюсов Валерий. Неизданные стихотворения. С. 460.
К Эллису Брюсов обратил и ксении «Рыцарю святого Грааля», сходные по содержанию:
Искренность что, — порок или доблесть, — если меняет Искренно дважды на дню он убежденья свои? [495]БРЮСОВ В ПАРИЖЕ
(осень 1909 года)
«…Город прекрасный, многообразный, близкий всем, кто чувствует жизнь, жизнь прошлую и настоящую», — так характеризовал Брюсов французскую столицу в 1908 г. [496] — в пору расцвета своего писательского таланта, добившись всеобщего признания и имея позади две продолжительные встречи с Парижем и его литературным миром. Для Брюсова, всегда отстаивавшего «европоцентристскую» линию в русском символизме, прошедшего школу мастерства у новейших французских поэтов и ставшего едва ли не лучшим в России знатоком современной французской поэзии, Париж на протяжении всей жизни оставался объектом неизменной любви и особенного притяжения. В равной мере он привлекал поэта и своими историческими реликвиями, и живыми картинами современного большого города, и как средоточие литературного сегодня. В торжественном стихотворении «Париж» (1903) Брюсов воспел «город многоликий», соединивший в себе «средневековый мир» и «все буйство жизни нашей»:
495
РГБ. Ф. 386. Карт. 15. Ед. хр. 1. Л. 29–30.
496
Письмо к Н. И. Петровской от 16/29 ноября 1908 г. // Валерий Брюсов — Нина Петровская. Переписка: 1904–1913. М., 2004. С. 341.