Русские символисты: этюды и разыскания
Шрифт:
Под маской Нелли безошибочно угадывается образ современной женщины, ценящей удобства городского быта, с упоением предающейся многочисленным любовным увлечениям и в целом воспринимающей жизнь мажорно, в ее пластической «вещности»:
Я счастлива! Как это — странно-просто! Как выпить рюмку доброго вина, Как сосчитать от единицы до ста! Я счастлива, и счастьем жизнь полна [568] .Брюсовская Нелли сочетает в себе черты традиционного для его поэзии символического образа женщины — «жрицы любви» с психологическим типом эмансипированной дамы света (возможно, и полусвета), обрисованным живыми и социально узнаваемыми штрихами (несколькими годами ранее этот психологический тип был интересно разработан Брюсовым в повести «Последние страницы из дневника женщины» [569] ). Чувственность героини в равной мере проявляется в любовной страсти и в «пристрастии к материальной культуре», «снобическом любовании красивостями городской жизни» [570] :
568
Стихи Нелли. С. 39.
569
Брюсов Валерий. Повести и рассказы. М., 1983. С. 115–164. Впервые повесть была опубликована в журнале «Русская Мысль» (1910, № 12).
570
Гумилев Н. Письма о русской поэзии//Аполлон. 1914. № 1/2. С. 122, 123; Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. С. 169, 170.
«Стихи Нелли» не без основания были восприняты как «история души современной куртизанки», рассказанная «в последовательном ряде четких и нежных цветных гравюр» [572] . Любовные переживания составляют главную, если не единственную, тему и в поэзии Львовой, но их содержание, смысл и тональность принципиально иные. Любовь для Львовой — высшее проявление духовности, порыв к идеальному, всепоглощающее и беспредельное чувство, несущее неизмеримые радости и страдания, в ней с предельной отчетливостью проявляется максималистская сущность ее души:
571
Стихи Нелли. С. 57.
572
Шмидт В. Об одном сборнике стихотворений // Русская Мысль. 1913. № 10. Отд. III. С. 23.
Брюсовская философия «мига», которую исповедует Нелли («Миги счастья бьют — над тобой и мной»; «Миги будут ли? Миги были ли? // Все ль назначено? все ль сбылось давно?» [574] ), контрастна ощущениям «безрадостного счастья» в поэзии Львовой, восприятию любви как непреходящего чувства, уравненного со смертью: «Мысли о любви и мысли о смерти — вот та ось, вокруг которой вращается все миросозерцание поэтессы» [575] . В стихах Нелли — чувственное начало, яркие краски, зримые в своей отчетливости и конкретности образы, переживания героини лишены глубокого драматизма и растворены в преходящих, мимолетных впечатлениях; в стихах Львовой — «ни одной прочной черты, ни одного ненадломленного звука», «гипертрофированная нежность, гипертрофированная утонченность, интимность» [576] ; «Ее страдание ищет выхода в мечте <…> остро лирической, преображающей для нее все мгновения жизни» [577] . Анализируя «Старую сказку», А. А. Гизетти приходил к выводу, что душа Львовой «надломлена современностью», «чужда безжалостно топчущей личность атмосфере современного большого города», что она родственна мечтательным душам пушкинской Татьяны и тургеневских девушек, что «ей невыносимо тяжела „городская“ любовь, жгучая, порывистая и непрочная» [578] . Наоборот, для брюсовской Нелли «быт ресторанов и скэтинг-рингов», «быт разудалой городской толпы» [579] — родная, естественная стихия. Наконец, самый образ кокетливой, расточающей соблазны и любующейся собою женщины, который рождается на страницах «Стихов Нелли», решительно не согласуется с впечатлениями, которые вынесли из встреч с Львовой хорошо знавшие или только мимолетно видевшие ее люди: «душа нежная, страдающая» [580] , «простая, душевная, довольно застенчивая девушка» [581] , «очень курсистка, очень девушка» [582] , «в простеньком коричневом платье, тихая и застенчивая, как гимназистка» [583] .
573
Львова Н. Старая сказка. 2-е изд. С. 45.
574
Стихи Нелли. С. 43.
575
Тунина А. Надломленная роза // Женское Дело. 1913. № 24, 15 декабря. С. 12.
576
Русское Богатство. 1914. № 9. С. 340, 342 (анонимная рецензия А. Б. Дермана на «Старую сказку»).
577
Ахматова Анна. О стихах Н. Львовой // Русская Мысль. 1914. № 1. Отд. II. С. 28; Ахматова Анна. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. С. 256.
578
Гизетти А. Три души. (Стихотворения Н. Львовой, А. Ахматовой, М. Моравской) // Ежемесячный Журнал. 1915. № 12. Стб. 149–150.
579
Там же. Стб. 152.
580
Жатва. Кн. V. М., 1914. С. 247 (анонимный некролог Н. Г. Львовой).
581
Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 32.
582
Цветаева Марина. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 4. С. 29 («Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)», 1925).
583
Мур К. <С. Г. Кара-Мурза>. Стихи Н. Г. Львовой // Русское Слово. 1913. № 272, 26 ноября.
Таким образом, посвящение «Стихов Нелли» Надежде Львовой также было своего рода мистификаторской ловушкой: психологическая дистанция между нею и изображенной Брюсовым легкомысленной женщиной вполне «от мира сего» была весьма велика, ее не могли уменьшить даже отдельные совпадения в образной системе и настроениях стихов «Нелли» и стихов Львовой [584] . Брюсовская Нелли — это не Львова, или, во всяком случае, — учитывая всю сложную генеалогию этой поэтической маски, — не только Львова.
584
См., например, стихотворение Львовой «У тебя в петлице белая ромашка…», обнаруживающее определенную близость к «Стихам Нелли»:
Нынче день весенний… Солнце нежит ярко…
Будь со мной, как прежде, в этот зыбкий миг! — Помнишь сон тревожный сумрачного парка, Где к моим губам ты в первый раз приник?Более отчетливое сходство со «Стихами Нелли» заметно в стихотворениях Львовой, написанных после первого издания «Старой сказки» и соответственно после выхода в свет брюсовской мистификации. Мотивы «Нелли», однако, появляются в стихах Львовой в остро драматической, интимно-личной окраске:
Мне хочется плакать под плач оркестра. Печален и строг мой профиль. Я нынче чья-то траурная невеста… Возьмите, я не буду пить кофе. Мы празднуем мою близкую смерть. Факелом вспыхнула на шляпе эгретка. Вы улыбаетесь… О, случайный! Поверьте, Я — только поэтка.Это сходство могло объясняться как сознательной стилизацией Львовой под уже созданную маску брюсовской героини (т. е. стремлением поддержать спровоцированную Брюсовым игровую аналогию: Нелли — Львова), так и — с гораздо большей вероятностью — определенной эволюцией ее поэтического стиля, которая наметилась в последние месяцы жизни поэтессы (об этом — ниже).
Если под письмами Львовой к Брюсову проставлен инициал «Н.», то именем «Нелли» подписаны любовные послания к нему другой женщины — Елены Александровны Сырейщиковой: «Неразлучная с тобою твоя Нелли», «Всегда с тобою, всегда твоя Нелли» и т. н. [585] . Роль, сыгранная ею в жизни Брюсова, проясняется гораздо менее зримо и отчетливо, чем роль Надежды Львовой, но возможно, что в действительности она была не менее существенной и знаменательной.
Близкие отношения Брюсова и Сырейщиковой установились в 1911 г. и продолжались до 1916–1917 гг. (последнее письмо ее к Брюсову датировано 6 сентября 1916 г., в июле 1917 г. Брюсов написал стихотворение «Тусклая картинка», которое при публикации в книге «Последние мечты» (1920) было посвящено Сырейщиковой [586] ). Судя по письмам Сырейщиковой, наибольшей интенсивности ее «роман» с Брюсовым достиг в 1912–1913 гг. — параллельно его отношениям с Львовой и созданию им женской поэтической маски. Львова знала о существовании соперницы, и это доставляло ей немало душевных мучений; в одном из писем к Брюсову (1913) она заявляла: «…прямо ставлю тебе дилемму: или я, или она. Или „счастие, Радость“, о кот<орой> ты писал, или Елена. Или моя жизнь, или жизнь с ней» [587] . Брюсов, однако, дорожил отношениями с Сырейщиковой и не готов был пойти на их разрыв. В отличие от Львовой, Сырейщикова не была достаточно известна в московских литературных кругах — хотя тоже писала стихи и работала, но инициативе Брюсова, над стихотворными переводами [588] , — и о ее отношениях с ним если и знали в ту пору, то очень немногие.
585
См.: РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 20, 21.
586
Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 279, 455. Ср. запись в «Канве моей жизни» Брюсова: «1911 <…> Начало романа с Еленой (Е<леной> А<лекс>андр<овной> Сырейщиков<ой>). С Еленой в Петерб<урге>» (РГБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр. 1. Л. 42). Явно об отношениях с Сырейщиковой идет речь в стихотворном «Дневнике поэта» Брюсова (запись от 20 марта 1917 г.):
Post scriptum: был вчера у Нелли, Вдвоем лежали на постели; Когда душа рвалась в тоске, Играл комедию разврата…(Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 29 / Публ. В. С. Дронова). В венке сонетов «Роковой ряд» (1916), в котором Брюсов воспевает свои самые значительные любовные привязанности, образ Сырейщиковой воссоздается в сонете 13-м («Елена»), следующем непосредственно за сонетом «Надя», навеянным образом Львовой (Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 308–309).
587
РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 7.
588
Брюсов привлек Сырейщикову к участию в готовившихся им переводных антологиях, где напечатан ряд ее стихотворных переводов: Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней. М., 1916 (6 стихотворений); Сборник латышской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. М.: «Парус», <1916> (7 стихотворений); Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. Пг.: «Парус», <1917> (4 стихотворения). Упоминая о Сырейщиковой в статье «О некоторых русских поэтах — переводчиках „Поэзии Армении“», К. В. Айвазян отметил, что, «несмотря на поиски и запросы, не удалось установить ничего достоверного» о ее жизни и творчестве (Брюсовские чтения 1966 года. Ереван, 1968. С. 231).
Насколько можно заключить из писем Сырейщиковой о ее характере и мироощущении, именно она могла послужить непосредственным жизненно-психологическим прототипом для той маски, которой наделил Брюсов свою вымышленную поэтессу. Во всяком случае, многие из черт, отсутствующие у Львовой и свойственные «Нелли», отчетливо проступают в душевном облике Сырейщиковой — в том числе вполне «земное» и даже гедонистическое отношение к любви. Среди писем Сырейщиковой к Брюсову хранится и ее стихотворное послание «Моему жестокому, милому мальчику Валерию», подписанное «Твоя Нелли»; в нем — очевидное сходство и со стихами брюсовской «Нелли», и в то же время с поэтическим строем их автора, не скрытого под маской:
Как море вольное изменчив И зыбок, зыбок без конца, То кроток, робок и застенчив, То жалишь дерзостью лица. То нежишь лаской поцелуя И темным вечером очей, Звенишь, ласкаешься, чаруя, Как заколдованный ручей. То, как не сын родного мира, С тоской глядишь в чужую даль; Твои уста — уста вампира, Глаза — отточенная сталь. И в час, когда кружит beau Mond’a Тебя блестящая волна, Ты взглянешь странно, как Джоконда, И улыбнешься, как она… Но в праздный день с семьей покорной На время собранных друзей Ты дышишь лаской непритворно, Ребенка нежного милей. [То светлой речкой разольешься, Впивая неба чистый свет. То Мефистофелем смеешься, Откинув бархатный берет.] В минуты ласк, как раб влюбленный, Целуешь жадно ноги жен, Но вечно жаждать обреченный, Ты бледным сном не утолен. И скорбным взглядом Люцифера Взмахнув презрительно кругом, Ты дня земного саван серый Прорвешь сверкающим крылом! Твои стихи? Они жесточе Всех мук, придуманных тобой; В них аромат июльской ночи, И зной, и ужас пред грозой; Они, как папоротник острый В тумане топких берегов, Как орхидеи венчик пестрый, Как вздохи влажных лепестков. [В них трепет страсти опьяненной И чары горькой красоты, Так соловей поет влюбленный, Так дышат сонные цветы.] [589]589
РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 21. Л. 35–36. Строфы 6 и 11 перечеркнуты карандашом — по-видимому, Брюсовым.
Немногочисленные опубликованные стихотворения Сырейщиковой также имеют гораздо больше общего с эротическими стихами «Нелли», чем драматическая любовная исповедь в лирике Львовой. И Сырейщикова и «Нелли» воспринимают любовь прежде всего как неизбывное наслаждение, открывающее всю полноту жизни, и это проявляется даже в близости образного строя их лирических излияний. Достаточно сопоставить отдельные фрагменты «Стихов Нелли» хотя бы со стихотворением Сырейщиковой «Я так тебя люблю…», чтобы убедиться в этом разительном сходстве; вряд ли оно объясняется только бесспорным влиянием на Сырейщикову поэзии Брюсова.
590
Стихи Нелли. С. 38, 51–52.
591
Ежемесячный Журнал. 1917. № 1. Стб. 7. См. также стихотворения Сырейщиковой «Остывшая зола» (Там же. № 2/4. Стб. 10), «Помнишь, взоры огневые…» (Женское Дело. 1913. № 7. С. 5).