Русские сказки
Шрифт:
Мастеровой торопливо закрыл дверь и в изнеможении привалился к косяку. Кузяр с облегчением перевел дыхание и пробормотал:
— Ну, слава те осподи, ушли. — Он посмотрел на, расстроенного хозяина: — Эй ты, буржуй, чего это он там болтал про околоток?
Но тут вмешался вахмистр.
— Тикать нам надо, и побыстрее.
— Чего это вдруг? — вскинулся Кузяр.
— Заприметил он меня, вон как на крюк зыркнул. Видать, либо им чего уже про меня гутарили, либо вскорости сами все разузнают. Уж больно у меня примета видная.
Все замерли в испуге. Вахмистр резко отодвинул от себя тарелку с початой бараньей грудинкой и встал из-за стола. Хозяин кинулся к нему.
— Не губи, соратник. Через полчаса комендатский
Вахмистр остановился:
— А кто ловит-то?
— Дак патрули офицерския. На нашей улице страсть как лютуют. У нас бумажки вывесили, о том, что мы… — он замолчал и весь напрягся, собираясь произнести не совсем знакомые слова, — Вторая особая оперативная зона, потому как штаб недалеко, так почитай всю ночь с разных концов улицы патрули и шастають.
Вахмистр обвел всех тяжелым взглядом и скривился.
— Дожили. Сидите здесь, как мыши в норе, а офицерье над вами изгаляется.
Хозяин, вспыхнув, уже было открыл рот, чтобы сказать, что в столице комендантский час существует уже больше полугода и что ежели бы «народный патруль», вломившись в дом, застал незнакомых людей, то он бы уж точно не оставил их «вечерять». Вся провинция была переполнена слухами о зверствах Особого комитета в обеих столицах. Но тут он вспомнил, что его гости — посланцы именно этого самого Особого комитета, и почел за лучшее промолчать. Вахмистр, прочитавший, однако, все эти мысли по бесхитростному лицу мастерового, усмехнулся и неторопливо вернулся на свое место.
— Ну, раз так, значитца, пока перекусим.
Через час изрядно подпоенный мастеровой висел на плече у вахмистра и бормотал:
— А че, мы на ето не обижаемой. За прошлую-то зиму ворья да жуликов развелось, а как комендантский час ввели, так быстро всех и повывели. А что околоточные следят, так оно и впрямь дело военное. Никан Тергеич в нашем околотке почитай пятый десяток. Не только всех знает, но и сродственников многих. — Мастеровой пьяно покачал головой. — Ой, подвели вы меня под монастырь. Теперя не отстанет.
Вахмистр кивнул и сожалеючи протянул:
— И как тебе помочь, ума не приложу.
Мастеровой вскинул на него затуманенный взгляд.
— А можа, вы того, сами сдадитеся? Слыхали? Сам суверен на престол возвернулся. И война кончилась. Теперя все будет как ране.
Тут не выдержал Кузяр.
— Да ты что, паря? Нешто не знаешь, какая сила на твоего суверена идет? Пятьсот тыщ! А то и поболе. Да твоего суверена вместе со всем офицерьем сей секунд к ногтю.
— Ништо, — пьяно заупрямился мастеровой, — я и сам два года вшей на фронте кормил. Тожа, нашли силу. Да у энтих одних пулеметов — тьма. И народу набежало… Одни унтера да офицеры. А против них хто? Тыловики да мобилизованные, — он хохотнул, — хоть знают, с какой стороны штуцер-то заряжаетси?
Вахмистр сочувственно покачал головой и по-приятельски хлопнул мастерового по плечу:
— И верно, так мы и сделаем, только утром. — Он налил мастеровому еще стакан мутного самогона из стоявшей на столе бутыли, подождал, пока тот выпьет, потом поднялся на ноги. — А где твои домашние-то?
Мастеровой мгновение молчал, силясь понять, о чем его спрашивают, потом расплылся в улыбке.
— Дак в деревне все, у шурина. Я их еще на спас туды отправил. Хто знает, что тута начнется?
Вахмистр понимающе кивнул.
— Ладно, пойдем — покажешь, где нам переночевать.
Мастеровой попытался вскочить на ноги и чуть не повалился на стол. Вахмистру пришлось поддержать его здоровой рукой.
— А в горнице, кровать-то токмо одна. Но я соломенных тюфячков постелю. Они тут у меня, в чуланчике.
— Вот-вот, пошли посмотрим, где там твои тюфячки.
За столом притихли. Все уже знали, что, когда вахмистр
Вахмистр вернулся через десять минут. Он окинул сотоварищей сумрачным взглядом и сел на свое место.
— Значит, так, такой ватагой мы тута никак не спрячемси. Потому завтрева разделяемой. Вы двое пойдете на метизный. — Он кивнул сидевшим напротив него. Один из них, бывший «деловой» и бандит по прозвищу Лубенек, которого они с Птоцким доставили в столицу аж из Катендорфа, имел здесь, по его собственными словам, сродственника, работавшего на метизном заводе. — У тебе там вроде свояк?
Лубенек кивнул.
— Ну вот и ладно. Сидите там тихо, а как нужны будите, так я вас найду. А вы, — он повернулся к остальным, — давайте-ка завтрева совсем из города. Встаньте на постой в ближней деревне. Как понадобитесь, так кто из них, — он ткнул пальцем в сторону двоих, которым определил квартировать на метизном, — за вами прискачет. Все понятно?
Все закивали. О том, что произошло с мастеровым, ни один не спросил. Это было ясно и так.
И вот уже почти неделю они мотались по городу, каждый день меняя место ночлега и ломая голову, что им делать. Город, который вроде бы жил обычной жизнью, на самом деле был накрыт густой сетью офицерских патрулей. Причем в районах около вокзала, пакгаузов, складов, железнодорожных мастерских и штаба эта сеть была такая частая, что им порой не удавалось перебраться даже на соседнюю улицу. Все это просто поражало. Создавалось впечатление, что над обеспечением режима патрулирования и организацией системы охраны поработал кто-то, знающий обо всем этом намного больше любого жандарма. Впрочем, такие мысли к ним не приходили. Их состояние можно было скорее определить как растерянность, в которую человек впадает, оказавшись в совершенно непонятной ситуации. Опыт подполья, который вахмистр худо-бедно знал из разговоров с Птоцким и его окружением, а Кузяр — из рассказов соратников Тарого и Брузя, вдруг оказался совершенно неприменим. Кузяр скис уже на второй день и начал канючить, без конца повторяя, что надо смываться, пока их не замели. Вахмистр тоже уже начал было склоняться к этой мысли, но оказалось, что уже поздно. Город закрыли. Еще два дня назад на всех рекламных тумбах, на стенах угловых домов, на ярмарочных столбах и заборах — повсюду появились сообщения о том, что через некоторое время в городе будет объявлено осадное положение сроком на неделю. В течение этого времени гражданам, не имеющим пропусков, будет разрешено появляться на улицах только по сорок минут два раза в день. Всем гражданам предлагалось запастись необходимым количеством продуктов и напитков, с тем чтобы максимально ограничить пребывание на улицах во время действия осадного положения. Прочитав тогда это сообщение, вахмистр плюнул и пошел дальше. Но всего через два дня над этими объявлениями появились ярко-красные листовки, на которых было всего три слова: «Осадное положение введено». В тот же вечер их остановил на улице офицерский патруль и лощеный подпоручик в отутюженном мундире с гвардейскими аксельбантами, окинув несколько брезгливым взглядом их небритые и помятые физиономии, с холодной вежливостью сказал:
— Извините, господа, на время осадного положения лицам, не имеющим специальных пропусков, разрешается находиться на улицах только в отведенное для этого время, — и после короткой паузы строго предупредил: — Если завтра вы окажетесь на улицах в неразрешенное время, патрули будут вынуждены задержать вас до окончания осадного положения.
Суверен подтвердил свой осенний указ, ограничивающий сословное деление общества, и потому ко всем, вне зависимости от сословия, теперь следовало обращаться одинаково. Однако было очень заметно, что слово «господа», обращенное к этим то ли мастеровым, то ли крестьянам, больно режет подпоручику губы.