Русские современники Возрождения
Шрифт:
Так, очевидно, и осуществилось знакомство (очное или заочное) двух героев нашего повествования — книгописца Ефросина и дьяка Федора Курицына.
Федор Курицын
Дату возвращения Курицына в Москву приходится устанавливать ио косвенным данным потому, что обратный путь его оказался не совсем легким. Летом 1484 г., проезжая из Венгрии через Молдавию, Федор Васильевич был задержан турецким военачальником в Белгороде (Читатеа Алба, Аккерман) — молдавском городе, как раз перед этим захваченном турецкими войсками. У задержавших Курицына турок не было, впрочем, особенно дурных намерений: просто султан не имел еще дипломатических связей с московским государем, и турки были непрочь завязать их хотя бы таким способом. В Белгороде Курицына продержали довольно долго — пока об освобождении русского посла не похлопотал союзник Ивана III
В отличие от бояр, старших советников Ивана III, доставшихся ему от отца, дьяк Федор Курицын, очевидно, был сверстником великого князя, начавшим жизнь тогда же, когда и тот, — в середине XV века. Рода он был незнатного, своими служебными успехами обязан прежде всего себе самому.
Жизненный опыт, приобретенный Курицыным, во многом совпадал с жизненным опытом кирилло-белозерских летописцев и Ефросина, но на события тех лет он смотрел с несколько иной точки зрения.
Дьяк, ведавший преимущественно дипломатическими делами, Курицын, конечно, сознавал, как неубедительны были те аргументы, которыми его государь обосновывал походы на Новгород. Особенно мало заботился Иван III об обосновании последних походов, начавшихся летом и осенью 1477 г. Формальным поводом к походам было утверждение великого князя, будто новгородцы в мае через своих послов назвали его «государем», а затем отреклись от этих слов. Достаточно взглянуть в текст московского великокняжеского свода, доведенного как раз до июня 1477 г., чтобы убедиться, что никакого известия о специальном приезде в 1477 г. новгородских послов, назвавших Ивана III государем, там нет. Рассказ же этот — позднейшее добавление к летописному повествованию в своде 1479 г., составленном уже после окончательной победы над Новгородом и уничтожения республики{101}. Отправляя в Новгород посла, Иван III, видимо, предполагал две возможности: либо новгородцы согласятся на новый титул, и тогда новые порядки придется вводить «миром», либо они ответят на него хотя бы какими-нибудь враждебными действиями, и тогда можно начать поход. Но не произошло ни того, ни другого.
Новгородцы объявили «лжею» утверждение, что они называли Ивана III государем, но никаких других действий протии великого князя не предпринимали, и созданная на ходу «лжа» стала единственным поводом для похода. Взятые в кольцо, правители Новгорода тщетно пытались выяснить, чего же конкретно хочет от них Иван III. Великий князь продолжал требовать ответа на заведомо бессмысленный вопрос:
— Какого хотите государства на вотчине нашей, Великом Новгороде?
Никакого «государства» новгородцы не просили, и им не о чем было «битв челом». Наконец, когда положение в городе стало совсем отчаянным, Иван III согласился дать ответ: раз новгородцы сами спрашивают, «какову нашему государству быти на нашей отчине в Новгороде, ино мы, великые князи, хотим государства своего, как… на Москве…, вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти…» Начались «выводы» (высылки) из Новгорода враждебных и подозрительных лиц, конфискация земель; вечевой колокол был снят и отвезен в Москву, в кремлевскую колокольную звонницу{102}.
Все это Курицын отлично знал. Знал он и о жесточайшей внутренней борьбе в городе, которая была в 1477–1478 гг. еще острее, чем в 1471 г., знал и о том. что сторонники Москвы в Новгороде состояли не только из боярских фамилий, соперничавших с теми, кто находился у власти в республике, не только из наемных предателей, подобных Упадышу, заколотившему железом в 1471 г. новгородские пушки, но и из людей, искренно озабоченных судьбой земли Новгородской и всей Русской земли. Эти люди были еретики, появлявшиеся в Новгороде и в Пскове еще с XIV века.
Во время кризиса и падения республики существовавшее в городе в начале XV века и затихшее было еретическое движение появилось вновь. Многое из того, что казалось поверженным вождям Новгородской республики крайним «нечестием» великого князя — конфискация владычных и монастырских земель, начатая уже в 1472 г. и неоднократно возобновлявшаяся в последующие годы, арест в 1480 г. (с конфискацией всех принадлежащих ему земель) того самого владыки Феофила, за права которого Иван III якобы и начал в 1471 году войну, — вызывало сочувствие еретиков великому князю. Еретики давно уже осуждали «стяжания» и «имения» церкви.
Даже отлучение в 1467 г. самозванных московских митрополитов всея Руси константинопольским патриархом, признавшим западно-русского (литовского) митрополита единственно законным главой русской церкви, не подорвало, а скорее усилило симпатии еретиков к великому князю. В ответ на это отлучение Иван III объявил в 1470 г. греческое православие «нарушившимся»{103}, и новгородские еретики, не верившие в благочестие не только современной им русской, по и греческой церкви, были вполне солидарны с ним в этом вопросе. Когда архиепископ Геннадий, поставленный на новгородский владычный престол в 1484 г., спросил еретика Захара, почему он «перестриг» монахов Немчинова монастыря и три года не давал им причастия, Захар ответил:
— А у кого ся причащати (причащаться)? Попы… по мзде (за плату) ставлены, а митрополит… и владыкы по мзде же ставлены.
Желая до конца уличить Захара, Геннадий заметил, что митрополита «ставят не по мзде». Но Захар не побоялся осудить и митрополита:
— Коли (когда)… вь Царьград ходил… митрополит ставитися, и он… патриарху деньги давал; а ныне он боярам посулы (взятки) дает тайно, а владыкы… митрополиту дают деньги. У кого причащатися?{104}
Критицизм русских еретиков в конце XV в. явно распространялся не только на русскую, но и на греческую официальную церковь.
Не разделяли еретики и господствовавшего в ю время на Руси представления, что мир, созданный богом в семь дней, просуществует семь тысяч лет (ибо сказано в Псалтири, что «тысяча лет для бога как день единый»). Представление о конце мира, который должен наступить в 7000-м году от сотворения мира (т. е. в 1492 г., если считать по нашему летосчислению), было настолько общепринятым, что даже пасхалия (таблица для определения переходящей даты празднования пасхи на каждый год) была доведена на Руси до 7000–1492 года: предполагалось, что после 1492 года праздновать пасху уже не придется! «Зде (здесь) страх, зде беда велика, зде скорбь не мала!.. Сие лето на конци явися, в онь же (наступил тот последний год, в который) чаем всемирное пришествие Христово!» — писали составители этой пасхалии (этот текст содержался, в частности, и в сборничке, принадлежавшем Кириллу Белозерскому). Но еретики, критически относившиеся к греческой традиции, не верили в конец мира. Напротив, они были убеждены, что грядущий 1492 г. будет не годом всеобщей гибели, а временем их морального торжества.
По своей ли инициативе или по совету кого-либо из приближенных Иван III, завоевав Новгород, пригласил тамошних противников церковных «имений» и «стяжаний» к себе в Москву. Один из еретиков, священник Алексей, занял даже среди московского духовенства весьма важное место. В 70-х годах Иван III решил ознаменовать победу над Новгородом перестройкой «града» (Кремля) и находившихся в нем церквей: «церкви из града выметал вон» — как, явно преувеличивая, утверждал Геннадий Новгородский. Перестроен был и главный храм страны — Успенский собор. Перестройка началась уже вскоре после Шелонской победы, но еще не завершенный собор в 1474 г. из-за неудачной кладки стен развалился, и для новой постройки был приглашен итальянский архитектор Аристотель Фиораванти. Аристотелю удалось создать удивительный архитектурный памятник, соединив русские владимирские традиции (он специально ездил во Владимир посмотреть тамошние храмы) с привычными ему ренессансными. В августе 1479 г. храм был торжественно открыт; протопопом его стал новгородский священник Алексей. Другой еретик, Денис, стал служить в кремлевской великокняжеской усыпальнице — Архангельском соборе. Третий, Гавриил, — еще в одной московской церкви. Тогда же, очевидно, завязались связи между этими еретиками и Федором Курицыным.
Идеи, воспринятые Курицыным на родине, полу чили новое развитие во время его поездки на запад.
Зарубежная Европа — страна «латин», как именовали в России католиков, оказалась и непохожей и очень похожей на родину Курицына. Иными были наряды, дома, картины, висевшие в королевском дворце в Будине (Будапеште). Венгерский король (1458–1490) Матвей Корвин (Матиаш Хуньяди), во владениях которого находился ряд славянских земель, а в 80-х годах даже Вела, слыл покровителем наук и искусств. Основанная им библиотека — Библиотека Корвина — стала одним из богатейших книгохранилищ Европы; там Курицын мог найти не только редкие рукописи, но и никогда еще не виденные им печатные книги, появившиеся в Западной Европе с середины XV века; при Матвее Корвине в пригороде Буды — Пеште была основана уже и собственная типография, а в Братиславе— университет. Сочинения же, которые читали в Центральной Европе, напоминали сочинения, переписывавшиеся Ефросином или его собратьями. Западине параллели к русским памятникам конца XV века многочисленны: рассказы (поэтические и прозаические) об Александре Македонском, басни о Соломоне и Морольфе, басни о животных, аналогичные «Стефаниту и Ихпилату», «Троянская история», изданная в Чехии в 1468 году типографским путем.