Русские современники Возрождения
Шрифт:
Однако найти какую-либо определенную политическую программу, стоящую за этой критической позицией летописца, довольно трудно. В этом отношении составитель свода 80-х годов отошел еще дальше от «Нестора XV века», чем севернорусский летописец 1472 г. Совершенно чужд он был в отличие от кирилловских книжников какой-либо склонности к свободомыслию. Правда, один деятель итальянского Возрождения произвел сильное впечатление на составителя московского независимого свода 80-х годов: Аристотель Фиораванти, строивший как раз в те годы Успенский собор. О его «хитростях» этот летописец рассказывал подробнее всех остальных и с явным восхищением. Но «небрежение», которое проявляли во время кремлевских строительных работ духовные власти к останкам древних святителей, глубоко возмущало его: «делатели» ходили мимо гробов Ионы и других прежних святителей, «а что ни есть отесков (осколков) каменных, то все на гроб его падаше (падали)», — писал летописец{113}. Нисколько не сомневался он в отличие от своих северных собратьев
Сообщил оппозиционный летописный свод 80-х годов в отличие от великокняжеского летописания и о новгородских еретиках конца века, правда, в весьма лаконичной форме. В 1488 г., записал он, били «попов новугородских на торгу (па площади) кнутьем, прислал бо их из Новагорода к великому князю владыка Геннадий, что пьяни поругалися святым иконам…»{114}Летописец явно не знал подоплеки всего этого дела и излагал ту версию, которая была объявлена перед «торговой казнью» (наказанием кнутом). Между тем новгородский владыка вовсе не считал наказанных новгородцев виновными только в кощунстве в пьяном виде. Он настаивал на том, что раскрыл большой еретический заговор, в котором участвует переехавший в Москву поп-еретик Алексей и другие; но в Москве не признали всех выдвинутых им обвинений, наказали кнутом только трех человек, присланных Геннадием, а одного даже избавили от наказания за недостатком улик. Московские власти, по словам возмущенного новгородского владыки, повели себя так, будто «Новъгород с Москвою не едино православие».
О борьбе с ересью еще не думал не только неофициальный летописец 80-х годов. С нею не пытался бороться и московский митрополит — Геронтий (1472–1489). Впоследствии, когда ересь уже была разгромлена, Иосиф Волоцкий объяснял такое бездействие, во-первых, тем, что Геронтий боялся «державного»
(«державный», стало быть, противодействовал борьбе с еретиками!), а во-вторых, тем, что Геронтий был «грубостью съдержим (охвачен, одержим)» — недостаточно образован{115}.
Но если Геронтий не захотел и не смог противостоять еретической «буре», то нашлись другие, более бдительные и непреклонные ее противники.
Двух из них мы уже знаем — новгородского владыку Геннадия и игумена Волоцкого монастыря Иосифа Санина. По своему положению Геннадий был более важной фигурой, чем Иосиф Санин, — ведь он имел сан архиепископа и как и ростовский архиепископ занимал в церковной иерархии место, следующее непосредственно за митрополитом. Но Иосиф, по-видимому, первым заметил еретическую опасность, и еще в конце 70-х годов, будучи монахом Боровского монастыря, написал послание против еретиков, отрицавших иконное изображение Троицы. Сразу после смерти своего учителя Пафнутия Боровского Иосиф, избранный было игуменом Боровского монастыря, поссорился с Иваном III, перешел под покровительство его брата — удельного князя волоцкого Бориса и основал монастырь в Волоке Ламском — как раз в то время, когда Борис Волоцкий «отказался» от власти великого князя и признал вассальную зависимость от Казимира (накануне «стояния на Угре» 1480 г.). Тем самым глава Волоколамского монастыря обнаружил стремление обеспечить своей обители такое же независимое положение, какое обрел Кириллов Белозерский монастырь и начале века.
Позиция Геннадия в начале его деятельности была куда более лояльной к великокняжеской власти чем позиция Иосифа: в 1479 г. он как раз поддержал Ивана III в его столкновении с Геронтием, и, возможно, именно это помогло ему занять в 1485 г. новгородскую архиепископскую кафедру. Но, став новгородским владыкой, Геннадий довольно скоро оказался в оппозиции к великокняжеской власти — важнейшую роль здесь сыграл вопрос о ереси{116}.
Борьбу с «еретическим нападением» Геннадий считал настоятельным, едва ли не важнейшим для себя делом. В одном из посланий он попытался определить список книг, которые «у еретиков все есть». В нем упоминались библейские книги, сочинения отцов церкви, церковно-полемическая литература, «Менандр» (отрывки из сочинений афинского драматурга IV в. до н. э.) и анонимная «Логика»{117}. Смущало Геннадия то, что его сподвижники, очевидно, не располагали этими книгами, уступали еретикам в образованности и не могли вести с ними «речей о вере». Владыка собрал вокруг себя целый круг помощников. Среди них был его дьякон Герасим Поповка со своим братом Дмитрием Герасимовым — будущим дипломатом, получившим образование в Ливонии. По поручению Геннадия Герасим и другие приближенные владыки стали переписывать и рассылать по монастырям книги, которыми пользовались еретики. Беспокоило Геннадия и использование еретиками библейских книг. Значительная часть этих книг была переведена на древнерусский язык задолго до XV века, но в единый кодекс они сведены не были — задача составления такого кодекса встала перед новгородским владыкой именно в связи с борьбой против ереси и завершена была только к концу века. В создании «Геннадиевской Библии» принимал участие наряду с Герасимом Поповкой и еще один весьма необычный помощник Геннадия: «поп Вениамин,
Это несколько неожиданное участие «латинянина» в борьбе за чистоту веры против еретиков не было случайным эпизодом в деятельности новгородского владыки. Именно последователи «святого Доминика» (вовсе не считавшегося на Руси святым) играли главную роль в католической инквизиции, а инквизиция была как раз тем учреждением, которое больше всего ценил Геннадий у «фрязовей» (западных европейцев). Обращаясь в Москву с призывом созвать церковный собор, Геннадий больше всего настаивал, чтобы никаких «речей» о вере на этом соборе «не плодили», ибо «люди у пас простые, не умеют по обычным книгам говорити»:
— Токмо того для учинити собор, что их казнити — жечи да вешати!
В связи с этим он и ссылался на «латин»:
— А фрязове по своей вере какову крепость держат! Сказывал ми (мне) посол цесарев (германского императора) про шпанского (испанского) короля, как оп свою очистил землю!
Не ограничиваясь этим, Геннадий послал Ивану III особый список «Речей посла цесарена», полученный от императорского посла фон Турпа (де ла Торре) через русского дипломата греческого происхождения Юрия Траханиота. Там описывалось, как в «Шпанской земле» (Испании) еретиков (в том числе и духовных лиц — совсем как в Новгороде!) «казнили многыми казнми и многыми ранами, да и сожгли. да мучили их многыми розными муками, да и пережгли всех. а животы (собственность) их и имения на короля поймали, а слава. и хвала того шпанского короля пошла по всем землям по латинской вере, что на лихих крепко стоит…»{118}
Но, помогая новгородскому владыке, «латиняне» не забывали о своих целях. Желая отвратить Ивана III от покушений на монастырские земли, Геннадий поручил своим приближенным написать трактат о неприкосновенности церковных имуществ. Трактат этот под названием «Собрание от божественнаго писания от ветхаго и новаго на лихоимцев» был написан, по всей видимости, доминиканцем Вениамином и снабжен ссылками не только на Константина Великого (IV в.), по и на франкского императора «Карула Вертина» (Карла Великого, VIII–IX вв.) который на Руси считался еретиком и авторитетом отнюдь не пользовался. В другом месте автор, указывая, что даже нехристиане почитали «святая святых», и каясь в непочтительном отношении к церковному имуществу от имени всех христиан, писал: «Мы же христиане — греци, русь и латини.», хотя на Руси в то время никак не полагалось включать «латин» в число правоверных христиан рядом с «греками» и «русью». Сподвижникам Геннадия пришлось срочно переделывать этот трактат (переименованный в «Слово кратко»), удаляя ссылку на Карла Великого и выскребывая криминальные слова «…и латини».{119}
Новгородское окружение Геннадия едва ли пользовалось особым уважением в Москве. Геннадию приходилось не столько «растерзать», подобно льву, «скверный утробы» «злодейственных еретиков» (как описывал потом его деятельность Иосиф Волоцкий), сколько защищаться от требования из Москвы дать вторичную присягу — «исповедание веры». С большой обидой он заявлял, что, «дав исповедание» в начале своей деятельности, он «в том исповедании» стоит «и теперво (теперь) неподвижно»: «Ниже к Литвы (ни к Литве) посылаю грамоты, ни из Литвы посылаю грамот», никакие «литовские ставленикы» (т. е. священники, поставленные западнорусским митрополитом) у него в Новгороде не служат. Он уверял, что к «литовским окаанным делам» причастны, напротив, его противники: в 1471 г. в Новгород приезжал «князь Михайло Оленкович (Олелькович)», а с ним был некий «жидовин еретик» (имя его не называлось), с которым водились еретики-новгородцы. Это утверждение противоречило, однако, словам самого владыки, что еретическая «беда» началась с того времени, «как Курицын из Угорские земли приехал» (т. е. в 1485 г.). Едва ли оно могло произвести впечатление на Ивана III, отлично знавшего, что князь Михаил Олелькович, пробывший в Новгороде всего четыре месяца, никогда католиком не был, а в начале 80-х годов погиб в Литовской Руси как участник православного антиягеллонского заговора{120}.
Круг лиц, группировавшийся вокруг Геннадия, явно был не достаточно силен, чтобы противостоять великокняжескому дьяку. Геннадий обращался за помощью к своим братьям-иерархам — епископу сарскому (епископы «сарские», первоначально — сарайские, некогда представители митрополита в Золотой Орде, пребывали в конце XV века в Москве), епископу суздальскому и бывшему (Иван III лишил его престола в 1489 г.) архиепископу ростовскому. Последние два — Нифонт Суздальский и Иоасаф Ростовский были тесно связаны с северно-русскими землями. Нифонт был еще недавно кирилловским игуменом (именно при нем Ефросин уходил из монастыря), а Иоасаф как ростовский владыка ведал Кирилловым и соседним Ферапонтовым монастырями. В связи с этим, очевидно, Геннадий запрашивал Иоасафа, имеются ли в этих монастырях книги, которые «у еретиков все есть», а также просил его привлечь для помощи в борьбе против еретиков двух старцев, связанных с этими монастырями, — бывшего троицкого игумена Паисия Ярославова и Нила Сорского.