Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны
Шрифт:
Я посмотрел на Юру с недоумением:
– Так меня никто не звал…
Тут Лиза, бросив на меня весьма неприязненный взгляд, защебетала:
– Юрочка, ты, наверное, меня плохо понял. Я ж тебе тогда говорила, что Николаса просто не нашла.
Я решил не нагнетать обстановку – она меня тогда не только увидела, но и помахала ручкой. Я мог бы, конечно, и сам тогда к ней подойти, но во-первых, она меня не позвала, а во-вторых, после того раза на Меларене мне совсем не хотелось с ней общаться сверх положенного по службе. Поэтому я перевел разговор на
– Юр, а что рассказал тебе этот пан Чарторыйский?
– Ничего интересного. В общем, я понял лишь одно – высший комсостав был уничтожен в первые же минуты боя, русские пользовались запрещенным оружием, так что выбора у них не было. Примерно все так, как было у поляков в 1939 году в нашей истории – правительство оперативно смылось за границу, а войско – кто сдался, кто бежал в те земли, где была советская армия.
Но и здесь, как и тогда, пан Чарторыйский подчеркнул, что именно поляки дрались храбрее всех – единственная батарея, которая сделала хотя бы один выстрел в сторону новых русских – мне, кстати, понравилось это словосочетание – была Первая польская батарея под командованием капитана Ежи Домбровского. Твоего однофамильца – а может, и родственника.
– Если он дворянин, то родственник, – сказал я. – Домбровских было множество, но все от одного корня, с одним гербом. Вот таким, – и я показал Юрию свою печатку, когда-то сделанную мне отцом в подарок.
– А не хочешь пойти побалакать со своим родичем? Язык-то ты знаешь…
– Хорошо, – я почесал затылок. – Тем более что своим залпом его батарея уничтожила английскую яхту, не причинив нам никакого вреда. А где он сейчас?
– Он как офицер вон в том здании, – Юра махнул рукой куда-то в сторону, – повезло ему – был бы нижним чином, ночевал бы сегодня в чистом поле. Подожди, вот тебе бумага от генерала Бодиско, покажешь ее охране.
Я прошел к указанному мне зданию – длинному, приземистому, судя по всему, одной из казарм, которые были построены, но так и не дождались солдат гарнизона. У входа дежурило полдесятка казаков.
– Здравия желаю, ваше благородие, – сказал десятник, прочитав по складам письмо. – Чего желаете?
– Поговорить с капитаном Домбровским, – ответил я.
– А, есть у нас такой, – засмеялся казак. – Беспокойный он какой-то – то требует дополнительное одеяло, то вина, то еще что-то. Пришлось ему объяснить, что здесь не дорогие нумера в трактире. А когда он начал обзываться, то Никифор ему и разъяснил, где раки зимуют.
Я посмотрел на Никифора – так, судя по всему, звали веселого и крепкого станичника. Тот улыбнулся:
– Да вы не сумлевайтесь, ваше благородие. Не бил я его. Так, показал ему кнут, а тот сразу побледнел и бегом обратно внутрь. Если хотите, располагайтесь прямо у входа в комнату начальника караула – можете поговорить с ним там.
– Да нет, лучше уж здесь, на свежем воздухе, там у вас, наверное, темно.
– И то верно, – усмехнулся десятник, почему-то шумно вздохнув. – Пусть вот Никифор тогда с вами постоит, если, конечно, вашему благородию
– Ладно, – улыбнулся я. – Давайте сюда вашего беспокойного поляка.
Через пять минут ко мне привели невысокого человека во французской форме – должен сказать, что я абсолютно не разбирался в знаках различия армии императора Наполеона III. У этого были эполеты, красные штаны, синий китель и высокая шапка. А еще – вислые польские усы и выражение тупой спеси на физиономии.
– Пане Домбровски… – начал я по-польски.
– Я капитан, – бесцеремонно перебил он меня. – Поэтому вы должны ко мне обращаться не иначе как пане капитане.
– Что-то я не замечал, что вы нас победили. Мне почему-то кажется, что все произошло с точностью до наоборот, – усмехнулся я. – Так что, пане Домбровски, позвольте представиться – меня зовут Миколай Домбровский.
– Так вы поляк! – закричал тот. – Здрайца! Предатель! Вы продались этому грязному азиатскому туранскому быдлу, которое по недоразумению именуется русскими.
– Ну, зачем же вы так, – сказал я. – Назвать шляхтича быдлом, как вы знаете, недостойно истинного дворянина.
– Вы, небось, никакой не шляхтич! – усы у моего однофамильца вздыбились, как у мартовского кота.
– Вот, – и я показал ему печатку. Тот осмотрел ее, сбавил обороты, но все же продолжил качать права:
– Тогда вы тем более предатель – предали само звание польского дворянина. И я стыжусь того, что нас с вами соединяют кровные узы. Ох, если бы знал генерал Домбровский…
– Как вы, наверное, слышали, генерал Домбровский потом перешел на русскую службу и был назначен императором Александром польским сенатором. Ладно, у меня есть к вам пара вопросов, родственничек. Почему вы вдруг начали стрелять по английской яхте?
– Мы обязаны были показать, что поляки не сломлены, несмотря на то что вы нарушили все методы ведения войны. А что там оказалась английская яхта – так их сюда никто не звал.
– А что, у вас не было никаких шансов попасть по одному из наших кораблей, вас не волновало?
– Нет! – мой однофамилец снова гордо подкрутил усы и вызывающе посмотрел на меня.
– Ну, хорошо, – вздохнул я. – Кстати, довожу до вашего сведения, что яхта называлась «Герб Мальборо», и что на ней находился один из сыновей нынешнего британского герцога Мальборо.
Гоноровый шляхтич вдруг сильно побледнел.
– Пане, мы же родственники. Ни в коем случае не пишите про это в вашей газете! Если об этом узнает герцог, мне несдобровать! Меня накажут во Франции, а может, и выдадут Англии…
– Ладно, сделаю все, что смогу, – вздохнул я и подумал, что нужно бы задать вопросы о польских частях в составе союзнического корпуса и о его собственной биографии. Но находиться рядом с ним было весьма противно. И не только из-за его слов – от него так шмонило несвежей одеждой и немытым телом, что хоть нос зажимай. Похоже, что мылся он еще в прошлом году, если вообще мылся когда-либо. И кто после этого грязное быдло? Я покрутил носом и сказал: