Русские ушли
Шрифт:
Инсектицидами тут не пользовались, и плодовые тела часто оказывались проеденными червями. Чтобы выгнать паразитов, урожай погружали в отстойники — громадные ямы, наполненные соленой жижей. Свежие грибы норовили всплыть, поэтому отстойники, как крышками, закрывались рещетками, поверх которых натягивалась частая сетка. Рещетка опускалась чуть ниже поверхности и там запиралась. Работенка тут непыльная и нетяжелая, но свальщики всегда работают попарно, потому что в одиночку с замками не справиться из-за размеров ямы. Сборщики пригоняют тачку из теплицы, свальщики одновременно оттягивают язычки обеих защелок, поднимают рещетку, сбрасывают грибы и закрывают рещетку. Все. Но Майкл, спроси
А на сортировке каторжники отдыхали. Сюда грибы подавали чистыми и подсушенными после отстойников, с пустыми ходами, оставленными червями. У них даже запах был другой — вкусной пищи. Деликатесной.
Майкл оттянул рычаг сушилки, на стол вывалилась груда сырья. Он часто попадал в сортировочный, поэтому работал машинально. Разделить группу, маленькие, меньше двух дюймов, грибки аккуратно отложить в корзину — это на консервирование. Остальные смести в чан, не заботясь о внешнем виде. Крупные плодовые тела в пищу не годятся, их прессуют и отправляют на выжимку.
Он не знал, как называется этот вид. На Земле такие не встречаются. Грибы содержали наркотик, ради которого их и культивировали. Глупо полагать, будто колония способна обеспечить себя только за счет производства деликатесов. Нет, наркотик — товар, который всегда стрит дорого и всегда востребован. Официально колония производила «препараты для медицинской промышленности», но все понимали: львиная доля этих препаратов, так называемая «некондиция», уходила драгдилерам и распространялась по нищим планетам вроде родины Шанка.
В пищевых плодах наркотика было мало. От температурной обработки он распадался, оставляя после себя пряный вкус, из-за которого грибки и угодили в разряд деликатесов. Переростки уже не кипятили, чтобы сохранить сырье для «препаратов».
Кое-кто в колонии украдкой жевал сырые шляпки — считалось, что в них галлюциногена больше, чем в ножках. Майкл даже не пытался: надышавшись в теплице ядовитыми испарениями, получил представление об эффекте и остался страшно недоволен. Грибы давали сильное опьянение с мощными видениями и тяжелое похмелье с рвотой и высокой температурой. Кроме того, Шанк как-то предупредил, что на грибы подсаживаешься быстро. И подыхаешь тоже быстро. Майкл пока не спешил на тот свет.
Но сейчас он был голоден, а острый аромат подсушенных грибов манил и дразнил. Майкл сглатывал текущие слюнки, ругая себя за отказ от завтрака. Мало ли что взбредет в голову Шанку?! В колонии нет места чувствительности. Надо было брать пример с профессора, тогда не подводило бы живот.
Майкл на воле не то чтобы любил грибы, но ел их с удовольствием. Единственный раз, когда они ему в глотку не полезли, был на Ста Харях, в последний день под кровом Бориса. То ли вонь не способствовала аппетиту, то ли общая нервозность сказалась, то ли предвидел он, что угодит туда, где этих деликатесиков немерено. Ему ужасно захотелось попробовать — каковы они на вкус, если без добавок? Наверное, размышлял он, в маленьких наркоты самую чуточку, не поведет так уж заметно. Можно выбрать и совсем малюсенькие, которые в сушке поджаривались. Соли нет, не говоря о масле… вот это-то и интересно — какой у них чистый вкус?
Не решившись, отправил облюбованный экземпляр в компанию его отсортированных в пищу коллег. Желудок взвыл от огорчения. Майкл старательно не глядел в сторону корзины, где на самом верху, он знал, лежал крошечный, покрывшийся золотистой корочкой грибок. Симпатичный. А как пахнет! Кишки Майкла слышали его зов совершенно отчетливо.
Между прочим, вспомнил он некстати, грибы — очень калорийный продукт. И стопроцентно натуральный.
— Не дури, — сказал профессор, когда Майкл выловил заветный грибок из корзины и уже приготовился осторожно надкусить.
Майкл, испытывая нечто вроде стыда, швырнул вожделенный кусок пищи обратно.
— Хочешь быть как этот? — профессор кивком указал на Джека.
Джек, поразительно тощий, с огромным кадыком парень без возраста, к этому моменту уже поддался соблазну. Майкл заметил, что лицо его разгладилось, в углах губ скопилась слюна, а взгляд стал восторженным до идиотизма. «Нажрался, — подумал он. — Прячь его теперь…» Если Джека в таком состоянии увидит вертухай, то карцер бедняге обеспечен. На проблемы товарища по несчастью Майклу было, по большому счету, наплевать, волновало лишь то, что после инцидента строгость надзора в сборочном повысится. Обидно: Джеку-то хорошо, он наквасился и счастлив. А отвечать будут другие. Пока не поздно, надо отвести его в сторонку, сунуть два пальца в горло и заставить проблеваться. .
— Не трогай его, — профессор остановил Майкла. — Он все равно наестся. Он безнадежен. Ему и жить-то осталось на два-три раза, разве не видишь? Ты, главное, сам эту дрянь не глотай.
— Я есть хочу, — буркнул Майкл. Профессор застыл.
— Да! Знаю, что сам виноват. Надо было завтракать. Нет, а что такого? Маленькие же безвредны.
Профессор только головой качал.
— Ну, ты даешь… На, — он покопался в кармане брюк, извлек темный кусок чего-то и протянул Майклу.
Хлеб! Ржаной, отвратительно пропеченный, сырой и плотный, как пластилин, но это был настоящий хлеб! Майкл не видал его с тех пор, как угодил в лапы копам на Гарли. А какой у него был одуряющий запах, куда там грибам!
— Шанк принес, — объяснил профессор. — Он до конца верен своим принципам. Кантик нельзя выменивать, но и просто так брать у человека, которого уважаешь, тоже не годится. Поэтому мы с ним договорились, что кантик я ему подарил. А он спер в Верхней Палате кусок хлеба — и подарил мне. Обмен любезностями, но не вещами.
Майкл нюхал свалившееся с неба сокровище.
— Проф, но ведь это ваш хлеб.
— Брось! Мне, — профессор засмеялся, — нельзя ржаной хлеб. У меня печень от него болит. Я знал, конечно, но подумал — возьму для тебя, ты мальчик крупный, тебе рано или поздно захочется. Не сегодня, так завтра. Не завтра — так я сухариков насушу, чтоб не заплесневел.
Майкл не мог больше сдерживаться. Первые крошки утонули в слюне, он не почувствовал вкуса — только густой аромат, обволакивая нёбо, проник в ноздри.
— А грибы эти невкусные, — говорил профессор. — Я попробовал один раз. У меня депрессия случилась, и я подумал — съем несколько штук и умру счастливым. Тогда я еще не знал, что всерьез ядовиты только крупные. Мне-то нравились маленькие, аккуратные, похожие на те, которые я знал по Земле, а не эти лопухи. Я сжевал штук пять, кажется. Потом меня вырвало. Они на вкус — совершеннейшая глина. Вязкие, липкие. Я почти не бредил, потому что быстро промыл желудок, но наутро все равно чувствовал себя отвратительно. Хотя грибки были маленькие. Но ядовитый гриб остается таковым независимо от размера. Это же, если не ошибаюсь, какая-то из разновидностей земных опят, а у них только один «сорт» съедобен. Меня угостили как-то. Когда знаешь что такое настоящие земные грибы, все эти «деликатесы» воспринимаешь как кофе из цикория.