Русский американец
Шрифт:
Мария Михайловна, Тольский, Настя, подоспевшие ополченцы и слуги вошли во двор. Кудряш опять запер ворота. Затем они подошли к двери, которая вела в сени дома, но она была тоже заперта изнутри.
– - Вот вам и доказательство, что в доме кто-то есть, -- произнес Тольский и принялся руками и ногами барабанить в дверь, а так как и на этот раз на стук никто не ответил, то он воскликнул: -- Да что это, померли здесь все или оглохли?
– - Вероятно, в доме пусто, -- промолвила Настя.
– - А это мы сейчас узнаем, если вы, Анастасия Гавриловна, дозволите мне взломать замок. Ну-ка, Ванька, подналяг на дверь плечом!
Но дверь была крепка
В просторных сенях было совершенно темно; отворили дверь в переднюю, там царил тоже непроницаемый мрак.
У одного из дворовых очутился в руках фонарь, и его зажгли.
– - Что с вами, милая Настя, вы дрожите и побледнели?
– - участливо спросила Мария Михайловна.
На самом деле, Настя вдруг изменилась в лице.
– - У меня вдруг до боли сжалось сердце и закружилась голова.
– - Это от волнения и от испуга.
Тольский быстро отворил дверь в зал и остановился на пороге как вкопанный, при виде представшей перед ними картины.
На большом столе, в красном углу под иконами, лежал, очевидно, покойник, прикрытый простыней. Около стола с восковою свечою и с псалтырем в руках стоял старик камердинер майора Лугового, Савелий Гурьич. Он так предался чтению, что не слыхал или не хотел обратить внимания на вошедших и продолжал свое занятие.
Настя побледнела и дрожащим голосом тихо спросила Савелия Гурьича, показывая на покойника:
– - Кто это? Кто умер? Старик камердинер обернулся.
– - А... Это вы, барышня, -- спокойно проговорил он.
– - Это ваш папенька скончаться изволили.
Не то стон, не то крик вырвался из груди бедной Насти, и она без памяти упала на пол.
Мария Михайловна стала приводить ее в чувство, и это наконец удалось ей. Настя открыла глаза и увидала себя в своей горенке, куда перенесли ее.
– - Ну, как вы себя чувствуете, моя милая?
– - заботливо спросила у нее Мария Михайловна.
– - Мне теперь хорошо!.. Спасибо вам! Вы такая добрая... Няня, а ты плачешь?
– - Нет, нет, моя золотая, я... я не плачу; с чего мне плакать?
– - стараясь скрыть слезы, промолвила старушка.
– - Позови ко мне, няня, Савелия Гурьича... Он мне расскажет про смерть папы...
– - Не отложить ли вам эти вопросы? Они слишком печальны и тяжелы для вас... Вы так слабы, -- с участием произнес Тольский.
– - О нет, как мне ни тяжело, а все же я должна узнать о смерти своего отца... Няня, позови же Савелия Гурьича, мне надо все знать...
Старуха Мавра принуждена была исполнить желание своей барышни.
– - Ну, Савелий, расскажи мне, только пожалуйста подробно, о смерти моего отца, -- обратилась Настя к вошедшему старику.
– - Его убили!
– - дрожащим голосом ответил тот.
– - Как это?
– - быстро спросил Тольский.
– - Французы... Дозвольте, я расскажу вам все по порядку. Мой барин, проводив барышню Анастасию Гавриловну, остался в доме и стал обучать своих дворовых парней военным приемам. В тот самый день, как французы в Москву вошли, барин отвел своих ратников к графу Растопчину, в его, значит, распоряжение, а сам домой вернулся... Во всем доме оставались только трое дворовых и я; оставшихся парней барин тоже стал обучать, роздал им ружья... Целый день занимался, а вечером заперся в своем кабинете, да так до утра и не выходил оттуда. А вчера утром и пожаловали к нам гости незваные-непрошеные, окаянные французы... Ворота были заперты, они стучаться стали. Помолился барин, взял ружье и вышел на двор, а с ним три дворовых парня, тоже с ружьями... Мне не велел выходить. "Ты, -- говорит, -- Савелий Гурьич, сиди дома, не показывайся французам, спрячься". Сказал так, крепко обнял меня да поцеловал. "Прощай, -- говорит, -- спасибо за услугу, едва ли мы с тобой на этом свете увидимся... Встретишь дочку мою, скажи, что я благословляю ее, и тебя, старик, за твою верную службу благословляю".
Дрогнул голос у старого камердинера; слезы мешали ему говорить.
А бедная Настя, слушая эти слова, плакала навзрыд.
Когда Савелий Гурьич несколько поуспокоился, Тольский обратился к нему с вопросом:
– - А дальше что было?
– - А дальше слышал я, как французы громко стучали и ругались, потом поднялась стрельба, раздались крики, стоны... Я дрожал как в лихорадке, запершись в своей каморке; долго просидел я там, а когда все стихло, помолился Господу Богу и вышел на двор. А на дворе-то весь в крови лежит мой барин. Бросился я к нему, думал, не жив ли. Нет, отлетела его душенька на Божий суд. Одна вражья пуля ему прямо в сердце угодила. Недалеко от барина и три дворовых парня убитыми лежали. Барина-то я в дом перетащил, обмыл, обрядил и на стол положил, а дворовых в саду зарыл: выкопал могилу, помолился, помянул их души и зарыл. А баринушку я думал завтра похоронить, отыскать священника и совершить все по христианскому обряду.
– - Геройской, завидной смертью окончил свою жизнь ваш отец, -- сказал Насте Тольский.
– - Папа, милый, дорогой папа! О, если бы я знала, я не уехала бы от тебя. Зачем я не уговорила тебя ехать со мною из Москвы!
– - громко плакала Настя.
Ей дали выплакаться и не старались утешить.
Ранним утром, едва стало рассветать, старенький священник, разысканный где-то Савелием Гурьичем, совершил отпевание секунд-майора Гавриила Васильевича Лугового. В дощатом гробу, сколоченном на живую руку Тольским и камердинером, вынесли труп из дома в сад, где нашел он себе вечное успокоение рядом с могилой своих дворовых. Простой деревянный крест увенчал его могилу; на кресте Тольский сделал такую подпись: "Здесь покоится майор Луговой, принявший геройскую смерть от рук врагов отечества".
Настя в течение целого дня не отходила от дорогой могилы, молилась на ней и плакала.
Однако оставаться дальше в доме майора было опасно: каждую минуту могли снова ворваться неприятельские солдаты.
Мария Михайловна, следуя совету Тольского, изъявила согласие на время оставить Москву и стала уговаривать к тому же и Настю:
– - Пойдемте отсюда, милая моя сестра!.. Оставаться здесь нам более чем опасно... Могут прийти французы... А вы должны беречь себя!
– - Зачем мне беречь себя? Ведь я... теперь сирота...
– - Ах, Настя! А вы забыли своего жениха, забыли его к вам любовь...
– - Может, и его нет в живых.
– - Нет, его Господь сохранит... Я молюсь за Алешу, вы тоже за него молитесь, не так ли?
– - Да... молюсь... Я так люблю Алешу!
– - сказала Настя и наконец согласилась: -- Везите меня, куда хотите, теперь мне все равно.
И вот опять в глухую ночь Мария Михайловна, Настя, Тольский, Кудряш, старуха Мавра, старый камердинер Савелий Гурьич и дворовые Марии Михайловны в разное время с предосторожностью вышли из Москвы, сговорившись сойтись в той подмосковной деревеньке, где Тольского ожидал отряд его ополченцев.