Русский американец
Шрифт:
Едва только Наполеон появился в Москве, как она запылала; сперва показался огонь в Гостином дворе; некоторые из оставшихся в Москве купцов сами поджигали свои лавки с товаром, чтобы ничего не доставалось врагам. Пылали масляные и москательные ряды. Горели Зарядье, Балчуг и лесные склады на Остоженке. Загорелись Каретный ряд и Новая слобода. И скоро древняя Москва пылала более чем в десяти местах. Загорелось и красивое, утопающее в садах и зелени Замоскворечье. Скоро всепожирающее пламя охватило не только постройки, но и мосты через реку; горели
Немногие жители, застигнутые пламенем, с криками и воплями бегали по улицам, ища спасения и пристанища. Треск бушующего огня, крики и вопли, детский плач, колокольный набат, резкий барабанный бой, грохот падающих стен, ужасный вой ветра -- все это слилось в одну адскую какофонию. На колокольнях подгорали деревянные балки, и колокола с глухим звоном и громом падали. Пылающие бревна, головни со страшным треском летели из одного дома в другой; искры отовсюду сыпались огненным дождем; от сальных заводов и винного склада протекали по улицам огненные реки. Голуби и другие птицы, кружась, падали в огненное море; лошади, собаки и другие домашние животные с ржанием и воем бегали по горевшим улицам, ища себе пристанища, и, не находя его, погибали в огне. А несчастные москвичи, с искаженными от ужаса лицами, опаленные огнем, задыхаясь от дыма, метались из стороны в сторону и тоже большею частью гибли.
Очевидцами этой ужасной картины были и наш герой Тольский, и Кудряш. Федор Иванович по обыкновению был спокоен; сосредоточенность и покорность судьбе читались на его мужественном лице. Зато Кудряш был бледнее смерти и от испуга и ужаса едва передвигал ноги.
– - Сударь, мы погибнем в этом кромешном аду, -- заплетающимся языком сказал он своему барину.
– - Не робей, Ванька, не робей, будь смелее.
– - Помилуйте, сударь, как же не робеть в такую страшную пору? И сзади, и спереди нас огонь... Мы сгорим или задохнемся в дыму.
– - Ванька, ты -- христианин, я -- тоже; давай надеяться на Бога.
– - Куда же мы идем-то, сударь?
– - пройдя немного молча, спросил Кудряш.
– - Куда идем -- не знаю. Хотелось бы мне выбраться из Москвы за какую-нибудь заставу.
– - Дорогомиловская застава близко, сударь... Только боязно туда идти; там французов много.
– - Бояться французов, Ванька, нам нечего. Уж если я огня не боюсь, то французов и подавно.
Едва Тольский успел произнести эти слова, как в нескольких шагах от них со страшным треском рухнула деревянная стена большого горевшего дома. Тольский снял с головы французский кивер и усердно перекрестился, а Кудряш так и присел от ужаса.
– - Сударь, сударь... смерть!
– - выговорил он коснеющим языком.
– - Да, Ванька, смерть была у нас на носу, но Бог спас. Пойдем скорее к Дорогомиловской заставе.
Тольский пошел еще быстрее; следом за своим бесстрашным барином поплелся и преданный ему Иван Кудряш.
Идти по Арбату к Дорогомиловской заставе было довольно рискованно: кроме пожара, угрожавшего нашим путникам, представляли опасность и неприятельские солдаты, которые взад и вперед сновали по улицам, ведшим к заставе; те улицы, а также конец Арбата менее пострадали от огня.
Встречавшиеся Тольскому и его слуге французы не обращали на них никакого внимания, принимая по мундиру за своих; но, к несчастью, почти у самой заставы они повстречали адъютанта Пелисье. Тот в упор посмотрел на Тольского и сразу узнал его.
– - Как, вы... вы живы? Я думал, вы сгорели там, в доме... с нашими бедными солдатами! Зачем надели вы наш мундир?.. И это -- тоже, наверное, русский?
– - добавил офицер, показывая на Кудряша, который стоял ни жив ни мертв.
Тольский молчал, обдумывая, что ответить.
– - Вы молчите?.. Я понимаю... Это вы, наверное, и сожгли дом и наших пятерых солдат, а чтобы укрыться от наказания, надели наши мундиры... Но вы ошиблись. Вас ожидает должное возмездие. Я арестую вас... Возьмите их!
– - грозно приказал офицер своим солдатам.
– - Послушайте, господин офицер, за что вы арестовываете нас?
– - спросил Тольский.
– - За ваше ужасное преступление.
– - Я и мой слуга ради безопасности только переоделись, и вы это называете ужасным преступлением?
– - Нет. Но вы подожгли дом, в котором были наши солдаты.
– - Что вы говорите? Ни я, ни мой слуга не поджигали никакого дома.
– - Не отпирайтесь! Ваше преступление открыто, и, повторяю, вас ожидает возмездие. Если вы не представите доказательств своей невиновности, вас непременно расстреляют.
– - Как? Без суда?
– - Зачем без суда?.. Суд будет военный. Вас сведут к маршалу Даву, о вашем преступлении я отрапортую господину маршалу. Ведите поджигателей!
Французские солдаты окружили и повели Тольского и Кудряша.
Маршал Даву жил на Девичьем поле, в покинутом доме госпожи Нарышкиной; когда же он по служебным делам приезжал в Кремль, то всегда останавливался в Чудовом монастыре, где в алтаре церкви устроил себе спальню. На Даву лежала обязанность следить за порядком в Москве, и он был дома, когда к нему ввели Тольского и Кудряша.
– - Кто вы?
– - отрывисто спросил он у Тольского, когда офицер почтительно отрапортовал ему, за что Тольский был арестован.
– - Русский дворянин, по фамилии Тольский, а это -- мой слуга.
– - Зачем вы надели наш мундир?
– - Чтобы безопаснее было оставаться в Москве.
– - Хорош предлог!.. Вы обвиняетесь в поджоге дома, в котором погибли пятеро наших солдат... Что вы скажете в свое оправдание?
– - Это клевета, господин маршал... К чему я стану поджигать дома?
– - По словам офицера, вы были в том доме посажены под арест... Как же вы ушли?
– - Меня выпустил часовой, стоявший у двери комнаты, в которой меня заперли.