Русский американец
Шрифт:
– - Провалиться, не вру... Сейчас целовальник мне сказывал: "Напрасно, -- говорит, -- твой барин в дом Смельцова переехал; там, -- говорит, -- черти вам житья не дадут. Много охотников было на дом Смельцова; поживут день-другой, да и вон; не один год дом-то пустует. И твой барин не проживет в нем недели, съедет". Да и не один целовальник о том сказывал. Народу в кабаке было немало... Все то же говорили... что от нечистой силы житья нам не будет. Теперь, как только пробьет, говорят, полночь, сейчас и начнется работа у чертей.
Дворовые слушали его с испуганными лицами, некоторые крестились.
– - Все это -- враки, бабьи сказки!
– - авторитетно промолвил камердинер, хотя и на него рассказ Тимошки произвел некоторое впечатление.
– - Все, брат Иван, врать не станут. Видно, неспроста идет нехорошая молва об этом доме.
– - Не верьте, ребята, все пустое!
– - стал успокаивать дворовых барский камердинер, но его слова не достигли цели: дворовые боялись ложиться спать на новой квартире, собрались все в кучу и ожидали какого-нибудь сверхъестественного явления, вздрагивали, прислушивались.
Однако первая ночь прошла благополучно, ничего необычайного не случилось.
Что касается Тольского, то он спал всю ночь богатырским сном, так как не верил ни в какие привидения и не признавал никаких таинственностей и непостижимостей.
Камердинер Иван находился в комнате, смежной с кабинетом своего барина, и, как другие дворовые, не спал почти всю ночь, а только лежал на своей койке с открытыми глазами, готовый каждую минуту при малейшем шорохе бежать к своим товарищам.
Однако было тихо как в могиле, и только перед утром Иван услыхал, что наверху, в мезонине, как будто кто-то ходит. Камердинер приготовился было дать тягу, но шорох или шаги скоро утихли.
Проведя спокойно ночь на новой квартире, Федор Иванович утром послал за дворецким Смельцова и, как только тот явился, сказал ему:
– - Вот, почтеннейший, ты пугал меня привидениями напрасно! Ни единого привидения, и спал я как убитый. Стало быть, все эти привидения -- одни глупые выдумки.
– - Кто знает!.. Много за пять лет жильцов перебывало в этом доме, а больше недели никто не жил.
– - Стало быть, все жильцы были глупы -- верили в чертей и в разную ерунду. Я вот самого сатаны не испугаюсь и с квартиры съеду тогда, когда захочу.
– - Смею доложить, сударь, всякому свое, у всякого свой нрав.
– - А ты, почтеннейший, как видно, веришь в существование чертей?
– - Сударь, сами вы изволите знать, что на белом свете есть добро, есть и зло. Есть правда, есть и кривда -- от дьявола.
– - Браво, браво, почтеннейший, ты рассуждаешь, как философ... Однако поговорим лучше о житейском. Скажи, твой барин постоянно живет за границей?
– - Почти постоянно; в течение пяти лет приезжали они в Россию раза два, не больше, -- ответил Иван Иванович.
– - Женатый он?
– - Да, как же.
– - И жена с ним за границей?
– - Никак нет! За границей Викентий Михайлович одни.
– - А где же его жена?
– - Верно, сударь, не знаю. Кажется, барыня живет в Питере. Настоящего развода у них нет, а только вместе они давно не живут.
– - Что же она, молодая?
– - Да, чуть не вдвое моложе барина.
– - И хороша собой?
– - Чудной красоты.
– - Ну, теперь я наполовину понял, почему твой барин не живет с женой: он стар, ворчлив и, вероятно, ревнив, а она молода, красива и любит пожить в удовольствие. Однако мне до твоих господ нет никакого дела, я призвал тебя, почтеннейший, за тем, чтобы сказать: деньги я буду платить не вперед за год или за полгода, а частями... Понимаешь?
– - Так точно, понимаю. Не извольте, сударь, беспокоиться насчет платы за квартиру; как хотите, так и платите... Мне барин Викентий Михайлович наказывали, чтобы жильцов деньгами не теснить.
– - Вот это хорошо! Я буду платить, когда у меня будут деньги, -- весело произнес Федя Тольский.
Зимний короткий день скоро прошел; настал вечер, а там и длинная ночь. Тольский в течение дня никуда не выезжал, будучи занят распоряжениями относительно уборки и устройства новой квартиры. Утомленный этим, он лег в постель ранее обыкновенного.
Его дворовые, усталые от работы, тоже улеглись и скоро заснули. Теперь они уже не так боялись нечистой силы, как в первую ночь своего новоселья.
Одному только камердинеру Ивану Кудряшу что-то не спалось. Долго он ворочался с боку на бок, стараясь заснуть, но никак не мог.
В самую глухую полночь, при гробовой тишине, он опять услышал какой-то шорох в мезонине, как будто там кто-то ходил. Затем шорох шагов сменился тихой, унылой песней. В мезонине кто-то пел; Иван слышал это ясно, только не мог разобрать слова песни.
"В мезонине несомненно кто-нибудь живет; старичишка дворецкий и сторож обманывают, говоря, что там одна мебель да рухлядь", -- подумал было молодой парень.
Песня стихла. Опять послышались шаги, они стали приближаться к Ивану, делаясь все яснее; он, бледный, дрожа всем телом, быстро встал, зажег свечу и приотворил дверь из своей горницы в коридор. Тотчас же из груди его вырвался крик ужаса, подсвечник выпал из рук, свеча погасла, и сам он без памяти упал в коридоре на пол.
Необычайный крик и падение Ивана разбудили крепко спавшего Тольского. Он быстро встал, зажег свечу и вышел в коридор; там он увидал распростертого, с помертвевшим лицом камердинера, валявшийся подсвечник и изломанную свечу.