Русский Бертольдо
Шрифт:
Как совместить эти две основанные на серьезном научном анализе точки зрения на русского низового читателя XVIII в., который, с одной стороны, якобы жадно интересовался всем тем новым и даже запретным, что было привнесено в русскую культуру Западом, а с другой — смертельно этого боялся?
На самом деле здесь имеет место не столько противоречие, сколько сложнейшая проблема комплексного изучения человека переходной эпохи, оказавшегося перед неизбежным выбором между «старым» и «новым», «своим» и «чужим» [387] .
387
Исследований, касающихся этой проблемы, много, см., например: Панченко А. М.Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984; Черная Л. А.Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. Философско-антропологический анализ русской культуры XVII — первой трети XVIII века. М., 1999; Марасинова Е. Н.Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века (По материалам переписки). М., 1999; Сазонова Л. И.Литературная культура России. Раннее Новое время. М., 2006.
Русский читатель, каким бы «консервативным» он ни был, уже в XVII в. знакомится с отдельными образцами западноевропейской смеховой литературы [388] , а к середине следующего столетия более или менее свободно ориентируется в новом, достаточно обширном репертуаре рекреативного чтения [389] . Все чаще (о чем свидетельствует сам этот репертуар) ему в руки попадает увлекательный плутовской роман. То же подтверждают современники:
388
См.: Державина О. А.Фацеции: переводная новелла в русской литературе XVII века. М., 1962; Malek Е.Narracje staropolskie w Rosji XVII i XVIII wieku. L'od'z, 1988; Morris M. A.The Literature of Roguery in Seventeenth- and Eighteenth-Century Russia Northwestern University Press. Evanston, Illinois, 2000.
389
См.: Пыпин А. Н.Для любителей книжной старины. Библиографический список рукописных романов, повестей, сказок, поэм и пр., в особенности из первой половины XVIII века. М., 1888; Дополнение к «Библиографическому списку рукописных романов, повестей и пр. первой половины XVIII века» // Сборник Общества любителей российской словесности на 1890 год. М., 1890. С. 541–556; Сперанский М. Н.Рукописные сборники XVIII века. Материалы для истории русской литературы XVIII века. М., 1963.
<…> ныне любезные наши граждане, не боятся за сие [т. е. за чтение неподобающих книг] пустаго древняго анафемическаго грому, не только благородный, но средняго и низкаго степени люди, а особливо купечество весьма охотно во чтении всякаго рода книг упражняются, с которыми я, имея не редкое обхождение, слыхал, как некоторые из них молодые люди, читая переведенную с Немецкаго языка книжку о Французском мошеннике Картуше, удивлялись мошенническим его делам, говоря при этом, будто у нас в России как подобных ему мошенников, так и других приключений достойных любопытнаго примечания не бывало [390] .
390
Комаров М.Обстоятельныя и верныя истории двух мошенников… СПб.: [Сенатская тип.], 1779. С. [1–2] — «Предуведомление».
Образ «нового» героя-плута, который смеется по-новому, предпочитая быть хозяином положения и всеми правдами и неправдами отвоевывать себе место под солнцем, скорее импонировал русскому читателю, чем его отталкивал. Ведь и сам он был теперь не тот, что прежде, как не без горечи признают приверженцы «доброй старины»:
Мы сделали страмной промен, променяючи бороду, которую мы нашивали тому полтораста лет, так и все наши добросердечие и нашу природную доброту, на пригожия мушки, на грубость и на плутовство [391] .
391
РНБ OP: Q XV 19. Л. 20; автор рукописного сочинения «Приписание орлам», скрывшийся под криптонимом «х г д g l s k n р m r v f», русский поклонник Лабрюйера, находит «великую разницу между нынешными и тысяча шестьсот пятьдесят девятаго года народом» (л. 2 об.) — то есть, по-видимому, между 1659 и 1759 г.
Действительно, в России «Жиль Блаз» [392] популярностью не уступал самому «Телемаку» [393] , которого в XVIII в. называли «непревзойденным».
Под каким же углом зрения читали в низовой среде роман Кроче в восемнадцатом и даже в девятнадцатом столетии? Это помогают понять в первую очередь записи, оставленные на полях рукописей теми, в чьи руки попадали русские переводы «Бертольдо». Для нас важно, насколько эти свидетельства отражают некоторые общие тенденции.
392
Плутовской роман А. Р. Лесажа «История Жиль Блаза из Сантильяны» на русском языке (перевод В. Теплова) впервые вышел в 1754–1755 гг.: 75 экз. были розданы «знатным персонам», 1075 поступили в Академическую книжную лавку (СК 3653); до конца столетия перевод переиздавался семь раз. Не меньшей популярностью пользовались в России переводы его переделок — «Новой Жилблаз» (М., 1794), «Немецкой Жилблаз» (М., 1795–1797) и др.
393
Знаменитый роман воспитания «Похождения Телемака» Ф. Фенелона был переведен на русский язык и распространялся в списках еще в 1720-е годы, напечатан впервые в 1747 г., после чего переиздавался несколько раз в разных переводах (см.: История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век. Т. 1: Проза / Отв. ред. Ю. Д. Левин. СПб., 1995. С. 85, 116–117, 161–162 и др.).
Прежде всего бросается в глаза, что все русские читатели упорно называли Бертольдо шутом (что, на самом деле, соответствует его архетипу), не придавая значения тому, что формально он был все-таки не шутом, а царским советником. Бертольдо назван шутом в записи безымянного читателя университетской рукописи [394] . Другой список 1740-х годов — «Гистория о Бертолде» [395] — получил от одного из читателей, экономического крестьянина д. Потаповки Калязинского уезда Григория Слоботскова, уточненное название: «История о Бердолде царском шуте» [396] . Тем же почерком на листе 87 об. еще раз подчеркивался шутовской статус героя: «Сия книга история славнаго шута Бердолда которой привлекал человек, как в опросах, так и в ответах». В фольклорном сознании обе эти роли — шут и царский советник — близки или, точнее, одна подразумевает другую. То, что шутов, которые смертельно враждовали между собой, в тексте оказывалось двое — Бертольдо и настоящий придворный шут Фагот, — русского читателя, по-видимому, не смущало. Он легко находил этому объяснение: один шут царский, другой царицын («шут, которой при царице стоял»). Именно так, следуя традиционной логике древнерусского литературного канона, выраженного в оппозиции «добрый царь» — «злая царица», расставил акценты один из переписчиков «Бертольдо» [397] .
394
НБ МГУ: Рук. 191. Л. 57.
395
ГИМ ОР: Муз. 3793.
396
Там же. Л. 41 об.
397
Там же. Л. 25.
Переписчики рукописей — совершенно особая категория, их смело можно причислить к наиболее активным читателям. Чаще всего они оставались безымянными, но для нас это не означает — безличными. Прежде всего о них свидетельствуют сами рукописи: внешним видом, почерком, исправлениями, редакторскими маргиналиями и ремарками на полях. Текст, который они, казалось бы, просто копировали, на самом деле говорит о многом, являясь подчас единственным полноценным источником. Нередко в процессе работы над рукописью между переписчиком (заинтересованным читателем) и текстом устанавливалась особого рода эмоциональная связь, сродни творческому вдохновению [398] , которая позволяла ему ощутить свою причастность к содержанию книги, а себя почти ее соавтором. Отсюда — то довольно непринужденное отношение к тексту со стороны переписчика, которое мы нередко встречаем в рукописях.
398
«Я находил какое-то особливое удовольствие в сей работе [переписывании книг. — Г.К.], и она была мне не только не трудна, но еще и увеселительна» — читаем в записках молодого А. Т. Болотова, который за неимением книг в деревне переписывал уже много раз читанного «Телемака», а заодно и Жития святых (цит по: Щепкина Е.Популярная литература в середине XVIII века (По запискам Болотова) // ЖМНП. СПб., 1886. Апрель. С. 242–243).
Об анонимном переписчике рукописи «Бертольдо» РНБ (Собр. Вяземского Q 143) можно совершенно определенно сказать, что он был страшным женоненавистником, превосходящим в своих чувствах даже то традиционное не слишком любезное отношение к женщине, которое бытовало на Руси [399] и которое, кстати, в достаточной мере присутствует в тексте самого романа Кроче. Везде, где это только было возможно, он старался усиливать антифеминистские выпады Бертольдо, добавляя собственные высказывания негативного характера, в которых явно сквозит личный, не слишком удачный жизненный опыт.
399
Об антифеминизме в древнерусской литературе см. статью Ф. И. Буслаева «Повесть о Горе и Злочастии» (1856) — Буслаев Ф.О литературе: Исследования; Статьи / Сост., вступ. статья, примеч. Э. Афанасьева. М., 1990. С. 201–205.
Так, ему показалось, что на вопрос царя «Какая та кошка, что спереди тебя лижет, а сзади карапает?» Бертольдо отвечает грубо, но недостаточно точно: «Курва и блядь»; тогда он добавляет: «<…> и жена льстивая» [400] . А в ответ на царскую загадку «Которыя болезни суть не исцелимы?» привносит свое знание жизни, добавляя к словам Бертольдо «Безумие, раковая опухоль и долги» как итог грустных раздумий: «<…> равно тому и жена неудашная» [401] . Пожар женоненавистнических чувств перекинулся и на другую, вполне невинную загадку — «Что то за детище, которое зжет язык у матери?»; его приписка к ответу — «Светилня в свече» — несет в себе все ту же горечь мыслей: «<…> и злое дитя девица»(л. 2 об.). Вопрос Бертольдо царю «А ты разве вериш женским слезам?» он уточняет: «<…> словами слезам?» (л. 8 об.), а к гневному окрику царя в сторону разбушевавшихся женщин — «Что говорите вы, безумныя <…>» — прибавляет характерный штрих: «Что говорите вы, безумныя, с великим шумом<…>» (л. 13). Другое сердитое восклицание царя — «О, какое сокрушение, какое смятение учинили сии безумные и вспылчивые <…>» — приобретает под его пером грубоватый оттенок введением в него слова «бабы» (л. 14 об.).
400
PHБ ОР: Вяз. Q 143. Л. 2 об.
401
Там же. Л. 2 об. Далее ссылки на листы этой рукописи даются в тексте.
Даже в тех случаях, когда этому несчастному приходится переписывать царские панегирики в адрес женщин, в его истинных чувствах сомневаться не приходится. Он становится вдруг очень «невнимательным», начинает пропускать слова и целые фразы, уменьшая количество прекрасных эпитетов, как будто рука отказывается ему служить. Так, в выражении «человек без жены как виноград без огороды» пропало значимое слово «виноград» (л. 16), вовсе исчезла метафора мужа без жены как «дерева без сени» (л. 16 об.), и, совсем уж по Фрейду, начав писать фразу «в любви она верна», он «забывает» дописать слово «верна» (л. 9 об.). Видно, как его раздражение в адрес женщин растет и наконец прорывается (правда, не совсем к месту) грубоватой репликой: «однако ж в народе между протчим пословица происходит якобы у семи баб одна козья душа! Да каб правдиво разсудить и того много» (л. 16 об.).