Русский Бог

Сорокин Александр Сергеевич

Великий князь Николай Петрович, свежий двадцатипятилетний юноша, кивком головы подозвал к себе капельдинера:

– Милый человек, как зовут приму?

– Истомина , Ваше Высочество, Авдотья…

Николай Павлович поморщился.

– Анна…Истомина,- поправился услужливый капельдинер.

– Хороша! Ах, как хороша! – обратился к Николаю Петровичу Александр. Все-таки, как соблазнителен бывает порок. Верно сказано, путь вниз легче и приятнее пути наверх.

– Так, может быть, и следует идти этим путём? – с улыбкой спросил Николай.

– У добродетели слаще плоды, хоть путь к ней и горше.

– А мерилом, по-прежнему, наслаждение, - продолжал улыбаться Николай. – Ведь не станете же вы, братец, служить добродетели, не испытывая в том удовольствия?..

– Хорош, ах, как хорош! – вздохнула, обмахиваясь тугим испанским веером, Lise. Предметом её вожделения служил слащавый балерун, выделывавший тем временем на сцене весьма экзотические па. – Милочка, вы не отказались бы провести с ним ночку так, чтобы не узнал ваш муж Николай? – обратилась она к сидевшей рядом на стуле с высокой вольтеровской спинкой Александре.

– Ах, что вы говорите, Lise! Как можно? – смутилась Александра. Покосившись на мужа, у не слышал ли, но он не слышал, она вырвала веер у Lise и закрылась им. Lise захохотала.

В то же время к Зимнему дворцу, шлепая ногами в нищенских очунях по ослизлой снеговой жиже, подходил высокий худощавый человек тридцати лет с пробивающейся сединой в бороде, нависшими бровями, орлиным тонким носом, пронзительным взглядом светлых глаз, одетый в чёрную монашескую одежду; в руках странник держал скреплённый верёвкой ивовый крест, на его поясе болталась жестяная банка для подаяний. Троекратно перекрестившись на домовую церковь Зимнего, монах решительно направился к парадному входу. Дорогу ему преградили гвардейцы.

– Пустите! Пустите!- закричал хриплым голосом монах.- Государю императору Святые дары из Иерусалима!

* * *

Балет « Ринальдо и Армида» вступал в заключительную фазу. На сцене под ураган adagio тридцать юных прислужниц Артемиды, превращённых волшебницей в рыцарей, и теперь выплясывавших в декоративных доспехах, танцевали вместе с тридцатью юношами, спутниками Ринальдо, обращённых ею же в обольстительных пастушек, с соответствующими переодеванием. Венчали балетный конклав сама Артемида в наряде меченосца и Ринальдо в костюме в аркадийской пастушки, наказанный таким способом за отвергнутую любовь прекрасной волшебницы.

Публика была в восторге. Присутствующие в зале мужчины с еле скрываемым вожделением посматривали на актрис, женщины – на актёров, когда послышался шум борьбы за стенами зала, инкрустированные золотом двери растворились и показался странный высокий человек в монашеской одежде с грубо связанным из веток крестом в одной руке и поднятой другой. Пристально глядя перед собой, отыскивая государя, монах довольно долго быстро шёл к сцене.

Увидев монаха, приближавшегося с видимым намерением сорвать представление и бывшего по своему лицу в явном душевном нездоровье, публика замешалась. Генералы повскакивали со своих мест, император и члены царствующей династии развернулись, музыка прекратилась, артисты, перестав танцевать, сгрудились у края сцены. Через проход с обнажённой шпагой к монаху бежал начальник караула генерал-полковник Геншер, весь багровый, понимавший, что его карьера на событии кончена.

– Сие аз руку мою простираю и суд Божий изрекаю на тебя и на всех! Много ли вас? Тьмы ли тем бесчисленные? Выходите все! За ложь, блуд, богохульство, воровство, клятвопреступление, гордыню, сребролюбие. Убийство словом и делом да поразит вас всех Господь! В России голод, нищета, а вы богомерзкие представления устраиваете! Забыли Бога! Забыли! Извергаю! Проклинаю! Анафема! – в лицо императору потрясая ивовым крестом, прокричал монах. Гвардейцы охраны схватили его под локти.

* * *

– Так что, братец, значит, этим ненормальным оказался архимандрит Фотий, служитель Петропавловского собора, только что вернувшийся с богомолья в Иерусалиме? Как все же часты в среде верующих люди с нездоровой психикой! – спокойно говорил Николай Павлович, разрезая серебряным ножиком рыбный расстегай, представлявший собой круглый во всю богемскую тарелку пирог с начинкой из осетринного фарша с визигой, где в открытой серединке на ломтике белорыбицы лежал кусок налимьей печёнки.

– Почему вы считаете его ненормальным? Норма и патология понятия весьма относительные. Не знаю, как объяснить, но вчерашний чернец не выходит у меня из головы,- отвечал Александр, неохотно глотая ложку черепахового супа.

Александр и Николай сидели в небольшом, « малиновом» кабинете с окнами на Дворцовую Набережную. Бросалось в глаза явное несходство царственных братье. Александр был стар, сед, утомлён государственными делами и долгой изнуряющей болезнью – астенией; Николай – энергичен и бодр, пушок на его верхней губе едва успела заменить редкая щетина.

– А у меня не выходит из головы вчерашняя прима-балерина, мне сказали, её фамилия Истомина, Анна Истомина, вот уд с кем бы я не отказался провести пару часов! В Версале меня научили прекрасной игре в «лошадок»…- продолжил Николай.

– Побойся Бога, Николя, а твоя жена, Александра Фёдоровна? Умна, красива, молода, послушна. Вы только несколько лет женаты, а уже мысли об адюльтере? – лукаво прищурился Александр.

– Брак – это святая обязанность, это – работа. А всякая работа требует отдыха. Своих суббот и воскресений. Адюльтер – это суббота… Кстати, как твоё здоровье? – Николай отложил салфетку, тут же подскочивший лакей налил ему фужер искрящегося Клико.

– С каждым днём всё хуже и хуже…- Александр невесело опустил голову на руки. – Я уже и есть стал бояться; как поем, почти тут же начинается припадок.

– Если всё зависит от еды, то следовало бы заменить повара…

– Сколько можно их менять!

Двери столовой раскрылись. В столовую быстро вошла в голубом выходном платье императрица Елизавета Алексеевна. Высокая, стройная, похожая, несмотря на немецкую кровь, на гречанку, она изучала вокруг себя очарование здоровой, уверенной в себе самки. Елизавета Алексеевна принесла чашку горячего шоколада.