Русский Бог
Шрифт:
Как у испуганной орлицы,
Моих ушей коснулся он.
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводных ход,
И дальней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замерзшие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас во мне воззвал:
– « Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей….»
– Дальше государь, ничего придумать не могу.
– Дальше и не надобно,- государь плакал. – Как это справедливо! Это всё про меня, - поклонившись, государь пошёл к выходу.
Пушкин нагнал его:
– государь, подпишите.
– Что это?
– Счета.
– Какие ещё счета?
– Ну о которых мы только что говорили.
– Их так много. Вы что их с собой носите?
– Да. В кармане жилетки.
– Ох уж эти господа сочинители! – подойдя к бюро, царь взял перо, обмакнул в чернила и неохотно подписал счета. Пушкин почти тут же вырвал их, будто Николай мог передумать и разорвать их.
В зал заглянула Натали. Пушкин поймал её настороженный взгляд. Подбежав он схватил её за рукав, посмотрел на её живот.
– Натали. Завтра ты танцуешь в Аничковом. Не забудь вымыть голову.
Услышавший государь поморщился.
– Не завтра. Через неделю, на Сретенье.
– Но…- попыталась возразить Натали.
– Никаких «но», - Пушкин потрепал её по плечу.- Ваше величество, моя жена будет танцевать и на Сретенье, и на Благовещенье и на Усекновение…
– Саша , не кощунствуй! – неприязненно вырвавшись, Натали убежала.
Николай проводил её сладострастным взглядом.
– Не забудьте про бал В Аничковом, господин поэт. Иностранные посланник должны сообщить своим дворам о красоте русских женщин, - ледяным тоном подтвердил государь от дверей.
Из залы быстрым размашистым шагом Пушкин пошёл в гостиную, где собрались сёстры Гончаровы и гости. Александра при свете трехсвечника, пятном вырисовавшем её бледное несчастливое лицо, болезненный румянец и худые руки, играла на клавикордах «Дунайские песни» Штрауса. Чаадаев и Геккерен, стоя подле неё, молча курили трубки. Екатерина танцевала с ротмистром ланским, Дантес – с Натали. В углу у камина, протянув руки к экрану, сидел, не снявший сюртука, Лепарский.
– Я готов вам сделать предложение, сударыня,- говорил ротмистр Ланский жадно млевшей от его слов Екатерине. – Но я могу любить вас, лишь как отраженье вашей сестры, Натали. В ваших глазах я читаю её глаза, на ваших губах я вижу печать её сестринского поцелуя. Она – богиня, вы – её наперсница. Я настолько боготворю Натали. Что не могу представить физической близости с ней. Она кажется мне прекрасной и хрупкой греческой амфорой, которую так легко разбить навсегда. Даже прикосновением я страшусь оскорбить её.
– Со мной проще? – игриво сверкнула очами Екатерина, чтобы прервать не вполне вдохновлявшие её речи.
– О, куда проще!
– Простота крепче. Природа выбирает простоту.
Следом за Екатериной и Ланским двигалась другая танцующая пара, Дантес и Натали.
– Отчего вы надели черную пару, барон Дантес? – не без лёгкого кокетства спрашивала Натали.- В таком чёрном фраке, как ваш, обычно являются на похороны.
– Я грущу, сударыня. Вы не ведаете, сколько печальных мыслей танцует у меня в голове.
– Какой же танец предпочитают ваши мысли? Впрочем, я вам не верю, не верю, не верю! Вы отъявленный оригинал. Сначала вы поражаете публику габардиновым пальто, а теперь чёрным фраком. Петербург уже успел познать вас как сердцееда, недотрогу, печальника и законодателя мод.
– У меня слабость листать модные парижские издания.
– Мужская слабость?
– Вкусы мужчин не так отличны от вкусов дам, как принято считать.
– Откройте секрет, где вы находите средства на фраки, жилеты, панталоны, галстуки и перчатки? Наряды – единственное серьёзное отличие человека от зверя.
– Мне поставляет средства мой нареченны отец посланник Геккерен.
– Он так любит вас!
– Ума не чает.
– Редко увидишь подобную привязанность между мужчинами. Я слышала, Геккерену нелегко было добиться вашего усыновления. Вы не родственники, и он лишь чуть старше вас.
– Я не препятсвую ему.
– В чём?
– Любить себя.
– Как этому можно препятствовать. Сердцу не прикажешь. Помимо воли мы любим или ненавидим.
– Только недавно я получил специальную грамоту короля Нидерландов с позволением принять имя, титул и греб барона Геккерена. Император Николай тоже дал своё высочайшее соизволение. Мой отец, к которому в далёкий Эльзас ездил Геккерен за официальным разрешением, то же не возражал. Теперь я именуюсь Георг-Карл Геккерен.
– Опять два имени.
– Барон Геккерен не мог выбрать, что ему больше нравиться, Георг или Карл. В результате, дал оба имени сразу. У отца свои причуды, - иронически улыбнулся Трубецкой. – До этого я был Жоржем –Шарлем Дантесом. Отец хотел, отец хотел чтобы я звался Жоржем. А покойница мать – Шарлем. Так я стал Жоржем-Шарлем. У меня столько имён. Что я запутался кто я.
– Каким же именем из четырёх вас теперь именовать?
– Отзовусь на любое. Имена не отражают сути. Главное, я теперь единственный наследник гигантского состояния бездетного барона Геккерена. За это можно ему простить многое.
– Или все?
– Смотрите, он наблюдает за нами.
– Барон, мне было бы неприятно думать, что вы «аст».
– Вы сами сказали, сердцу не прикажешь. Нет различия в любви к мужчине или женщине.
–
* * *
– `O^u dao`e"e? ~n"id^i~n`e"e`a ^i'i`a "I'oo^e`e'i`a.
– "a`a.
– x`o^i aea, `o`a^e^i`i ~n"e'o:`aa, "y d`a"a`a, :`o^i "i^i"i`a"e`a ~o^i`o"y 'a^u ^a ~n"i`e~n^i^e `o^a^i`e~o aea'i`u`e'i. ss c`a^aado`ath a~a^i, ^aa"e`e^e`a :a~n`o"u,-- `A"ea^e~n`a'i"ad`a "i^i"a'i"y"e`a ~n `ec~a^i"e^i^a"u"y ^ed^i^a`a`o`e "I'oo^e`e'i`a 'ad^ioa'i'i'oth `oa`od`a"a"u a~a^i « "A^i'iae'o`a'i~n^e^i~a^i ~n"i`e~n^e`a.»