Русский Бог

Сорокин Александр Сергеевич

– Тише, тише, Саша, - сказал Чаадаев.

– Посвящать ему оды, писать стихи, которые никому не нужны в моей семье, да и за пределами её. Мои стихи лишь красивое излишество, мир не рухнет без них. Лгать, что люблю свою прелестную жену, чувство к которой остыли.

– Ах!

– Плодить потомков. Участвовать в сегодняшней общественной случке, имеющей целью дать мужчинам более или менее постоянных наложниц, а женщинам – содержание.

– Ну знаете, господин Пушкин, хотя я и в вашем доме, - протянул Геккерен.

– Не думайте, что мы не найдём на вас управу, господин поэт, - гордо сказала до глубины

души обиженная поведением Пушкина Александра. – Если вы муж нашей родной сестры, и мы вынуждены жить в вашем доме, это не даёт вам право оскорблять нас!

– Мы хотим мстить, и мы будем мстить! – воскликнула Екатерина. Все возмущённо зароптали. Пройдя мимо Александры, поддержав её пожатием плеча, Екатерина подошла к Пушкину, шепнула ему тихо на ухо, будто имея уже на него право:

– Зачем вы так? Выдай скорее за ротмистра Ланского, за Чаадаева, за Дантеса, а лучше за барона Геккерена, он богаче. Мне уже двадцать шесть лет. Ты же не столь жесток, чтобы оставить меня одинокой в тридцать один год, подобно Александре. Ей можно не помогать, с ней всё кончено. Выдай меня поскорее за кого-нибудь поприличнее, а приходить ночами я буду по-прежнему к тебе. Я люблю тебя!

Пушкин схватился за голову:

– Ха-ха-ха! – захохотал он. – Я схожу с ума! Я схожу с ума!

– Ну вот ещё одним сумасшедшим больше. Вдвоём не скучно, - меланхолически заметил Чаадаев.

Значительно вошёл камердинер Гаврила:

– Прошу тишины, дамы и господа. Его величество государь император всея Руси!

Николай I явился так в шедшем его строгому сухому лицу белом парадном мундире, прикрытом сверху тёмно-бордовой пропитанной от непогоды олифой бархатной епанчою. Надменное лицо государя не отражало ничего. Короткие жесткие усики под гордым с горбинкою носом говорили о пристрастии к военному делу, стеклянные выпуклые глаза далеко видели врагов отечества. Особенно странным в зрелые годы считал государь грех недоносительства. Государя сопровождал переодетый в цивильное Лепарский, на котором был гороховый нанковый сюртук и жёлтые панталоны. У дверей Лепарский оказался вынужденным торопливо снять боливар, чьи модные поля простирались столь широко, что мешали войти. Дополнительно Лепарский замаскировался пенсне и тросточкой.

Государь поклонился. Все поклонились ему.

– Это новый лекарь господина Чаадаева. Будет присматривать за его душевным здоровьем, - государь вяло указал длинным перстом своим на Лепарского. Чаадаев Лепарский обменялись холодными ненавидящими взглядами.

– Я желал бы побеседовать с господином Пушкиным наедине, - бесцветно сказал государь.

Собравшиеся снова поклонились и заспешили к выходу. Лепарский пошёл вместе с ними. Особо глазами государь сопроводил Дантеса.

Когда они остались одни. Государь спросил у Пушкина:

– Как здоровье вашей жены?

– Неважно, - поэт волновался, говорил торопливо, путано. Злость душила его.

– Что с ней?

– Она беременна. Дурнота, малокровие, головные боли.

– женщины хорошеют. Когда рожают.

– Это будет третий ребёнок.

– Нездоровье – не смерть, хотя и смерть – дело естественное. Вы мало были на войне, господин поэт…

– Я ездил в Арзум.

– Я к вам по делу. На следующей недели я даю новый бал в Аничковом по случаю благополучного избавления от болезни дочери моей, великой княгини Александры. Приглашены все посланники европейских государств, в том числе и нидерландец Геккерен, которого я увидел у вас. Даваемый бал имеет и важное политическое значение, имеет целью показать дружелюбие России, её патронаж над малыми государствами Европы перед лицом подготавливаемой нами очередной войны с Турцией. Бал должен быть блестящ. Посланники должны сообщить о нём в депешах к своим королевским дворам. Ваша жена, господин поэт, первая красавица Петербурга и непревзойдённая танцовщица должна украсить бал.

– Но она нездорова! Она беременна!

– Третий ребёнок не первый, господин поэт, организм её должен уже привыкнуть. Моя мать, господин поэт, принцесса Вюртембергская, известная подданным как императрица Мария Фёдоровна, не пропускала ни одного бала до восьмого месяца, нося меня во чреве. По-видимому, от танцевальной тряски я не знаю даже простуд и считаюсь лучшим наездником в империи, - Николай вдруг визгливо, будто чувство прорывалось сквозь коросту надменности, захохотал.

– Но человек человеку рознь!

– все люди одинаковы в отношении подданства государю.

Оставим этот разговор. Я слышал, вы крупно должны?

Пушкин густо покраснел:

– около ста двадцати тысяч , государь.

– С ума сойти! Карты. За карточный долг вы продали 2-ю главу «Евгения Онегина», поэму « Бахчисарайский фонтан», 35 томов дидровской энциклопедии?

Пушкин потупился, как мальчишка.

– Я оплачу тридцать тысяч вашего долга. Но чтобы ваша жена была на балу обязательно.

– Сто тысяч , государь.

– Что?!

– Сойдёмся на пятидесяти.

– Но…

– Я оплачу долги по вашей квартире.

– И…

– И журналу «Современник». Число его подписчиков по-прежнему падает?

– К сожалению.

– Я обяжу двор под страхом измены подписаться на ваш журнал. Все придворные с утра будут читать только «современник».

– А «История Пугачева»? Вы уже читали её, ваше величество?

– Ознакомился в гранках.

– И как?

– Не нашёл ничего крамольного.

– Нет средств для достаточного тиража.

– Пришлите счёт,- вздохнул государь.

– А «История Петра»?

– Как вы плодовиты!.. Пришлите счёт.

– О я благодарен! – Пушкин пытался поцеловать руку царю. Тот выдернул её.

– Не надо. Я прошу, не надо…

– Без вас, ваше величество, русская литература умерла бы! Государь огляделся:

– По крайне мере не жила бы в двенадцати комнатах на Мойке.

– государь, если б ещё ввести налог на французские романы. Французы так давят! Русские барышни, а это две трети читающей публики, предпочитают покупать французские любовные романы, нежели произведения отечественные.

– Ну это уж чересчур. Запад нас поймёт. Нам нужен французский нейтралитет, если мы сцепимся с турками… Как ваша поэма « Пророк»?

– По-прежнему ,государь, есть лишь начало. Музы забыли меня.

– напомните мне.

Пушкин прочитал:

– «Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Перстами лёгкими как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,